| Ян КАЛИНЧАК
«Сербиянка»
IV.
Видели вы когда-нибудь юношу, полного планов на
будущее и желающего осчастливить мир кровью собственного сердца,
помочь миру, безмерно желающего счастья роду человеческому? Видели
вы его умирающим, когда весь мир стремлений встаёт перед его глазами?
Он видит свою блестящую роль перед глазами души, но видит также,
что силы в жилах его угасли, что мир его, самое прекрасное творение
его воображения, в скором времени погибнет подобно тому, как в летнее
время тает туман в горах, и в вечности не останется после них ни
следа.
Если вы видели эту его боль, это бесконечное желание, эту глубокую
печаль, эту ужасающую борьбу на его лице, тогда вы имеете право
сказать: это ужасная тоска, это великое несчастье!
И всё же тоска женщины более печальна, чем тоска мужчины; ибо даже
если тоска пронзает всё его существо, если она проникает в самые
глубокие закоулки его души, всё же сила его под её напором так сразу,
подобно женской силе, не сломится. Вот в такой печали и пребывает
Милица.
Когда-то Милица была подобно цветку, осыпанному утренней росой,
дрожащему и страстно ожидающему возлюбленного своего, горячего солнышка;
сегодня уже исчезло с ее лица очарование первой молодости, долгие
страдания морщинами избороздили её лицо, изящная фигура ссутулилась,
улыбка умерла на устах, а её беззаботная покачивающаяся походка
сменилась на тихую поступь. К тому же сидит она сейчас в одиночестве
в тесной коморке, не ведая, где она находится и куда подевался старый
Савва; одно ей ведомо, что разлучила их безжалостно особа хорошо
ей известная и, думаю, её сердцу милая. Неужели погиб почтенный
старец? Неужто не вздыхает он о свободе и о своей Милице? - Ничего
этого она не знает, а знает только то, что услышала возле рудницкого
монастыря знакомый голос, пронзивший ее душу, а ещё - проклятие
отчаявшегося старца.
Да, пусто в душе у девицы Милицы, немо вокруг неё, глухо в её груди.
Сидит девица Милица на лавке, обоими руками о стол опираясь, голову
на них положила, а глаза, словно хочет она их спрятать и не может,
сверкают угасающим огнём. Ничего не слышит она, только бряцание
сабли прохаживающегося возле дверей янычара.
Но вскоре лязгнули двери; внутрь вошёл мужчина, высокий, длинные
усы вьются по выбритому подбородку, а меж бровей у него видны морщины,
свидетельство его твердости и непреклонности. Милица глазом не повела,
сидит тихо, неподвижно; видно, что подобные визиты ей не в новинку
и безразличны. Долгим был взгляд, который устремил на Милицу вошедший
мужчина, и один этот взгляд должно быть возбудил в его душе странное
чувство, ибо он вздрогнул всем телом и замер как вкопанный. Наконец,
вздохнув, мужчина подошёл к девушке, страстно схватил ее за руку
и позвал: "Милица!"
И девица Милица очнулась от оцепенения, и глянула на вошедшего мужчину.
Голова её отшатнулась, и видно было, как в горле её замер сдавленный
вскрик.
И встали друг против друга два человека, которым ведомы все их вины,
и прежде всего то, что они являются причиной многих зол. Милица
узнала Хафиза-агу и брата, любимого своего Янко Марковича. Её душа
не испугалась этого взгляда, она не отвернулась от него; видимо,
чистая душа в меньшей степени осознаёт грехи, которых никогда не
совершала, и не бледнеет при виде человека, на котором лежат большие
пригрешения.
Янко не произнёс ни слова, ибо, хоть он и суров, хотя ему хватило
силы отречься и от своей веры, и от своего рода, хотя ему хватало
жестокосердия и бесчувственности истреблять его и толкать в пропасть,
хоть он и не боялся Бога, уничтожая собственный народ, народ родной,
кажется, что сейчас он был не властен над собой, стоя перед собственным
узником - слабой девушкой. Кажется, что ему эта девушка дороже всего
на свете, ибо сейчас сердце его стучит громко, жилы его напряжены,
а дыхание, исходящее из груди, в сдавленном горле учащается, душит
его.
Но Милица, словно ничего не произошло, словно она забыла печаль,
словно чувствовала себя свободной в присутствии знатной особы, спросила:
"Янко, братец, где отец, где старый Савва?"
"Не спрашивай о нём, не о нём я пришёл разговаривать, о другом
я должен сказать тебе", - говорил Янко.
"А кто же даст мне ответ, как не ты? Всё же, ты сын его, и,
думаю, искра сыновней любви в тебе ещё не погасла?"
"Сыновней любви?! О чём ты говоришь, Милица? Я этого не понимаю.
Он никогда не любил меня, ибо отказался отдать тебя мне; он меня
никогда не любил, ибо ты знаешь, что он проклял меня; он меня никогда
не любил, ибо отнял у меня твою любовь!"
Милица вскочила с лавки, схватила Янко за руку и порывисто заговорила:
"Никто не отнял у тебя мою любовь!"
Янко сдерживался, глаза его расширились, а челюсти сомкнулись так,
что он ничего не мог вымолвить, кроме слова: "Милица",
- которое застыло на его губах.
"Послушай, брат Янко, что я должна тебе сказать; после того,
как мы разлучились, я всегда тебя любила, я благословляла тебя,
когда другие проклинали. Не раз, когда мы с твоим отцом вынуждены
были скрываться от тебя, и мои босые ноги кровоточили, израненные
тёрном и чертополохом, когда мы неделями вынуждены были спать под
открытым небом на холоде, когда мы нигде ни приюта, ни покоя не
находили, когда мне разум твердил, что причиной всего этого являешься
ты, брат Янко, сердце моё не хотело этому верить".
И глаза Янко кровью налились, грудь его едва не разорвало, так грозно
он выкрикнул: "Что ж ты не говорила об этом, когда я тебя спрашивал?
- Я не стал бы предателем! - Грех и вина падают на твою голову!"
Но девушка не испугалась, так же тихо, спокойно, как и прежде, она
отвечала: "Смилуйся над самим собой. Не призывай на себя отмщение,
которое ты и только ты заслужил. - Послушай далее меня, братец Янко.
Для меня не было разницы между вами, двумя братьями, одного я любила
так же, как и другого; однако мгновение твоего несчастья склонило
мое сердце к тебе. Когда другие тебя проклинали, я видела тебя во
сне, когда другие нацеливали в твою грудь меч, я тебя обнимала;
и плакала я над твоим несчастьем, и молилась за твою пропащую душу!
Видишь, Янко, братец, я ничему не причина!"
А Янко стоял словно окаменелый, но душа его размягчилась, и слеза
окропила руку возлюбленной. "Послушай меня, Милица, - сказал
он вскоре, - ворота сераля для меня открыты, народ в моей власти
- пойдём со мной, и будем жить вместе, забыв о свете, о грядущем"
Но Милица покачала головой и произнесла: "Никогда, брат мой!
- Видишь, любая сербиянка, зная, что ты неверный, что ты предатель
и веры, и рода своего, тебя оттолкнула бы; ну а у меня огонь первой
молодости уже погас - десять лет бед и печалей сделали из меня особу
печальную, тихую, которую ни несчастья, ни всполохи счастья, сверкающие
вдалеке, не уведут от однажды принятого намерения. Ты гневливый,
бесчувственный, ты неверный; разве ты мог бы сохранить мне верность?"
"Останови, останови свои слова, - воскликнул он, - вера диктует
мне свои законы, и нет на небе столько мерцающих звёзд, сколько
было у меня красивых девушек - и ни разу ни на одной из них не остановился
мой взгляд с той минуты, как я тебя потерял".
"И в этом я верю тебе; но вольная сербиянка никогда, даже если
бы ей пришлось кровь своего сердца без остатка по капле выцедить,
по доброй воле руку неверному не отдаст".
"Ох, имей же жалость надо мной и над собой, Милица моя. Не
терзай еще сильнее моё сердце железом своих слов! Не верь, что я
жестокий, злой; ей-ей, жестокостью, истязанием соплеменников мы
зачастую хотим загасить лишь собственные муки, опоить свое сознание,
заглушить его, чтобы забыться. - Идём, моя Милица! Пойдём в Трансильванию,
а потом всё дальше и дальше, где даже солнце нас не настигнет!"
"Рука Божья настигнет нас!" - сурово, проникновенно, неспешно
произнесла Милица, словно и впрямь хотела пробудить в его неверном
сердце веру в Бога. - На тебе лежит отцовское проклятие, и никогда
ты не сможешь быть счастливым! Он наложил на тебя проклятие, что
ты станешь хуже турка, и ты стал хуже чем турок; он наложил проклятие,
чтобы Бог не простил тебя - и он никогда тебе не простит!"
"Если в тебе нет жалости ко мне, если ты надо мной не смилуешься,
то и во мне нет пощаду, нет милосердия! Разобьём себе головы о стену
либо изничтожим людское племя и дьявольски погибнем!"
"Оставь это, брат Янко, - негромко отвечала Милица. - Никогда
я не смогу стать тебе женой, ибо ты пролил кровь своего рода; но
если хочешь вернуть себе Божье прощение, освободи Сербию! Избавь
от душманского ярма наши племена - и Бог простит тебя, и отец твой
тебя простит, и я тебя прощу".
(Читать главу:
I, II, III,
IV, V)
|
