Стерпится – слюбится

– Готов?

А то нет! Минут пят, вас дожидаючись, мотором тихесенько урчим.

– Тогда вперед и с песней.

Как скажете. Вперед так вперед. Хотя сказать можно было и поласковей. Я, чай, ничем перед вами не провинился. Скорее наоборот. Покуда вы по штабным кабинетам бегали, я у ремонтников аккумулятором разжился. Не новый, конечно, но против прежнего все равно что новый. Теперь «кривой стартер»можно в «собачник» забросить. И музыку слушать, когда вздумается. Что бы для вас такое поставить? Хард-рок? Крутовато будет.

«У-па-ла щля-п-па,
У-па-ла на-п-пол…»

– Выключи ты эту дребедень!

Вас понял. Чтобы «с песней» – это, стало быть, к слову пришлось. На вас не угодишь. Так бы и сказали, что вам с комендантом погутарить хочется. Ну-ну, гутарьте.
Смешной вы, товарищ старший лейтенант, человек. Думаете, если на шепот перешли, так я и не слышу? С вашим шепотом можно в театре работать. Я вот и не прислушиваюсь даже, – нужны мне ваши секреты! – а каждое слово слышу. Да и что вам от меня скрывать? Все, что вы скажете, мне заранее известно. А из того, что на заставе происходит, кто чем дышит и о чем думает, вы и десятой доли не знаете. Вы же, товарищ старший лейтенант, на заставе без году неделя и, извините, покамест всего лишь Пол-Степаныча.

Вот Виктор Степанович – тот действительно дошлый был мужик, зубр. Ты еще только надумал, а он уже догадался. Пальцем к себе поманит и шепнет на ушко, ласково так: «Не стоит, солдатик. Не то придется с тобой по душам толковать, а мне недосуг. Так что ты уж лучше не шали, а я тебя по головке поглажу». Вот начальник так начальник! При нем вся застава в отличниках ходила. Сколько к нам начальства приезжало – тьма-тьмущая, косяками, как тот сарган! И хоть бы раз он о ком плохое слово сказал? Не было такого. Уж я-то знаю. А вы…

– …мне как сказали, что замом по воспитательной – прапорщик, так я и подумал: удружили, нечего сказать. Это ж надо было! Ну какой из прапорщика воспитатель?.. Не далее как вчера приезжаю со стыка, а на плацу целое представление. Сенчаков в полной боевой по асфальту ползает, Вагранов над ним стоит, подгоняет, а все прочие из курилки наблюдают. С Сенчакова пот градом, а Вагранов командует: «Короткими перебежками - вперед, марш!» – «В чем дело, – спрашиваю, – Любченко?» – «Я его наказал, – отвечает. И Вагранову: – Никаких перекуров! Возвращай его на исходную – и вперед!» – «За что наказал?» Молчит. «В чем провинность?» – «Он меня обманул». И все, более ни слова. Будто я не начальник заставы. Словно из праздного любопытства спрашиваю. «Хорошо, – говорю, – а почему Вагранов командует? Сержанты на заставе перевелись?» – «Сержантам другая задача поставлена, а Вагранова я временно назначил исполняющим обязанности командира отделения. Он знает, почему. Так, Вагранов?» – «Хорошо, – говорю, – Любченко. О провинностях и дисциплинарной практике мы как-нибудь потом поговорим, а Сенчаков и Вагранов пусть действуют по распорядку дня». И что бы вы думали? Он – демонстративно так – на часы посмотрел и с вызовом мне отвечает: «До конца тренировки ровно семь минут осталось. Если позволите». Каково?!

Верно. Примерно так дело и было. Вот только без «демонстративно» и «с вызовом». «Демонстративно» и «с вызовом» вы свое неудовольствие проявили. Могли бы и с глазу на глаз. А по большому счету говоря, первым делом не мешало бы разобраться, что к чему. Если спокойно да не прилюдно, глядишь, и прояснил бы вам Любченко ситуацию. Не для принятия мер, а так, неофициально. Поскольку официально вам и Сенчакова, и Вагранова пришлось бы на губу отправлять. За попытку приобретения спиртных напитков.

Было у них такое намерение. Впрочем, не у них, а у Вагранова. Сенчаков, сами знаете, не того поля ягода, чтобы о чаче мечтать. Он же у нас «творческая интеллигенция». Но белой вороной жить не очень-то уютно. Вот на этом, на войсковом товариществе, и купил его Вагранов. Чтобы самому не светиться, Викешу, когда тот «колунить» будет, уговорил с кем-нибудь из местных сторговаться. Ну, Викеша с присущей ему наивностью и сунулся к первому встречному. А в Гонио кто пограничнику чачу продаст, кто захочет с Шалвой и с Любченко отношения портить? Сенчаков с Ваграновым еще и перемигнуться – дескать, дело на мази – не успели, а Любченко из поселка уже позвонили. Вот он и устроил Викеше допрос с пристрастием. Тот, само собой разумеется, ни правды, ни полправды ему не сказал. Но Любченко тоже не первый год замужем, знает, что у Вагранова день рождения. Между прочим, и вы могли бы догадаться. Вы же по случаю девятнадцатилетия Вагранова выходным запланировали. За какие такие грехи Любченко выходного мог припахать? Это ж яснее ясного: за то, что Викешу с панталыку сбил, а сам за его спину спрятался.
Все это поняли. Кроме вас. И, между прочим, товарищ старший лейтенант, когда Сенчаков свое отмучился, Вагранову было объявлено: ежели он до боевого к Любченко с повинной не явится, с ним никто разговаривать не будет и руки ему никто не подаст. Это, сами понимаете, пострашнее губы. И пошел он, как миленький, признаваться. Дождался, когда вы из канцелярии отлучитесь, и пошел. Вот так-то.

– …того же Сенчакова взять. Вы его видели?.. Нет?.. Ну так сразу узнаете: самый нескладный из всех, форма на нем до сих пор как на пугале висит, все из рук валится, идет – на собственные пятки наступает. Остальные не лучше. Из всей молодежи только Вагранов с грехом пополам подъем переворотом делает. «Куда ж ты, спрашиваю, – смотрел, Любченко, когда взводом на учебном командовал? Не мог покрепче ребят подобрать? Неужто не было в твоем взводе ребят покрепче?» – «Были, – отвечает. – Я их на горные заставы рекомендовал. Согласно приказу на горные заставы направляются наиболее подготовленные военнослужащие, годные по состоянию здоровья и уровню физического развития для несения службы в сложных природно-климатических условиях». Во! Приказ зазубрить он не поленился, а о родной заставе подумать, о том, как проверку сдавать будем, ему и в голову не пришло!

Эх, Пол-Степаныча, товарищ старший лейтенант! Вы бы хоть вдумались, о чем вы коменданту толкуете. О проверке? Да было бы о чем говорить. Сдавали и еще раз сдадим. И Сенчаков физо сдаст. Куда он денется! Не на «отлично», так на «хорошо».
Викеша наш, между прочим, кандидат в мастера спорта. По шахматам, правда. Но ему и это зачтется. А еще, между прочим, его, в отличие от некоторых, в спортзал загонять не надо – каждый вечер добровольно к тренажерам бредет и мослает железо до изнеможения. Мужики его «качком-самоубийцей» прозвали – вы хоть знаете об этом?.. А Любченко знает. И вся застава знает, почему Любченко именно Сенчакова и ему подобных с учебки привез.

Собрал он нас всех и в присутствии молодых о каждом из них все как есть рассказал. Сенчакову такую характеристику выдал – тот только что не плакал. «Есть, – говорит, – у него и достоинства. Он кандидат в мастера спорта по шахматам. – Мужики, естественно, захихикали. – Не вижу в этом ничего смешного. Шахматы – это вам не перетягивание каната. А еще Викентий пишет стихи, знает наизусть «Евгения Онегина» и этого, Бродского, кажется. Поступал в институт культуры на режиссерский факультет. – Мужики – в смех. – Видите, Сенчаков, на нашей заставе ваши достоинства вызывают только усмешку. Я бы на вашем месте не обижался, а постарался исправить положение. А на вашем, – это Любченко уже к нам, дедам, обращаясь, сказал, – я бы призадумался, почему Сенчаков именно здесь оказался. Потому, во-первых, что на горной заставе он не выдержал бы нагрузок. Во-вторых, потому что в любом другом коллективе его бы просто-напросто затюкали, а у нас, я в это верю, помогут. И в-третьих, кто не оправдает этого моего доверия, тому я напомню, вот так же, при всей заставе, каким он был после учебки и сколько с ним нянчились. Так что, Викентий, «это многих славный путь» – не ты первый, не ты и последний, все в твоих руках».
А еще в тот вечер был такой эпизод. Поднимает Любченко одного из молодых – щупленького такого, голова в плечи втянута, щеки огнем пылают - и говорит: «Вот перед вами рядовой Федоскин Дмитрий. Нет у Дмитрия ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата. Воспитывали его дедушка с бабушкой. Не стесняйся, Дима. Нечего и некого тебе здесь стесняться. По законам Дмитрий Федоскин имел полное право получить отсрочку от призыва, так как дедушка и бабушка – пенсионеры и, получается, на его иждивении находятся. Но Дмитрий от отсрочки отказался, а когда в военкомате засомневались, дедушка его, Семен Андреевич, сам к военкому пошел и убедил, что не для того они внука растили, чтобы он себя ущербным чувствовал, что если они внука на ноги поставить сумели, то уж себя как-нибудь прокормят. Так было дело, Дмитрий?.. Ну так вот. – Тут Любченко из кармана конверт достает и нам показывает. – Это письмо мне на учебный Семен Андреевич прислал. В нем он сообщает примерно то же, что я вам уже сказал, и добавляет: поскольку я, получается, дл Дмитрия самый близкий в данный момент человек, просит он меня вместе с бабушкой его, Валентиной Сергеевной, быть Дмитрию заместо отца. Я Семену Андреевичу написал, что дела у Димы идут неплохо, и это действительно так, что служить он будет на нашей заставе, что спуску я ему не дам. Но обижать никому не позволю. Вам об этом рассказываю потому, что любимчиков у меня не было и не будет, но каждый из вас, надеюсь, поймет, что тут случай особый, поскольку я, получается, и впрямь вместо отца. Как оно получится – не знаю, но буду стараться. А кто мешать будет, с тем особый разговор».

Вот оно как с пополнением получилось, товарищ старший лейтенант. Странно, что вам об этом ничего не известно. Глядишь, и не придирались бы к Любченко по малейшему поводу.

– …ну, не взыскание, если уж точным быть, а просто приструнил. Ведь он без моего ведома что учудил? Организовал на заставе сдачу крови, не больше и не меньше. Какой-то доктор из Батума приехал – он даже фамилию его не записал, – объяснил, что кому-то из местных, женщине, кажется, нужна кровь – первая группа, резус отрицательный. Любченко заставу построил и – добровольцы, шаг вперед. Кончилось это тем, что один из доноров прямо в коридоре в обморок упал. Я ему объясняю, что в подобных случаях решение должен принимать командир части, но отнюдь не прапорщик, а он…

– Постой. Любченко? Для местных? Да под свою ответственность? Это что-то новенькое.

– Я ж о чем и говорю. Где что - он сразу приказ или инструкцию цитирует, а тут…
Что же вы, товарищ подполковник? Начали и недоговорили. Рассказали бы товарищу старшему лейтенанту, что прапорщик Любченко говорил о «лицах кавказской национальности». Я помню, и вы, надеюсь, не забыли, как он просил, чтобы вы ему посодействовали в Россию перевестись. «Как увижу их – все во мне переворачивается. Не могу я с ними разговоры разговаривать. И даже жить с ними рядом мне невмоготу», – так прапорщик Любченко говорил. А вы ему, помнится, так ответили: «Не горячись, Володя, наберись терпения. Еще месяцок помучаешься – и отболит. Когда поймешь, что здесь не Абхазия. Да и в Абхазии, припомни, разве плохо было до тех пор, пока туда вся нечисть не съехалась?» Он тогда головой замотал. «Не смогу, – говорит. – Не сумею».

Однако смог же! А вам, товарищ старший лейтенант, куда как проще через собственное самолюбие переступить. Забудьте вы о том, что он всего лишь прапорщик. Посмотрите вы на него как на человека. Толковый ведь мужик. Ну, упрямый немножко. Самолюбивый – и это есть. Занудный порой – что правда, то правда. Как начнет по-писаному все твои обязанности перечислять, так только и думаешь: «Уж лучше бы вы на меня накричали да и отпустили с миром, чем прописные истины втолковывать». Я вот попробовал однажды, задал вопрос «на засыпку» насчет запчастей и резины. Вместо того, чтобы послать меня куда подальше, Любченко полтора часа рассказывал, как за счет правильной регулировки и своевременного обслуживания обеспечивается увеличение моторесурса, продление межремонтных сроков, экономия запчастей, резины и горюче-смазочных материалов. С тех пор зарекся: вопросов не задаю, в пререкания не вступаю, все команды и распоряжения выполняю беспрекословно. И не меня одного прапорщик Любченко своим занудством перевоспитал.

Но ведь и вы, товарищ старший лейтенант…

– …Как ни глянешь, вечно он с Андрюшечкой на руках. Разве что на боевой расчет с ним не становится. Да и то спустит его на землю, а тот сразу в крик. Парню два года, а он с рук не слезает. Ведь пацан, не девчонка! А он ему: «Ан-дрю-сець-ка!» Аж скулы воротит от этого сюсюканья. Ну шлепни ты его по круглой попе от избытка чувств, обними так, чтобы силу отцовскую почувствовал…

– Не все так просто…

Ну, наконец-то, товарищ подполковник. Расскажите вы ему. Все как было. И про гранату тоже.

– То, что Люба Андрюшку выносила там, в Абхазии, – это почти чудо. Их ведь каждую ночь боевики навещали. Они продукты на ночь в землю закапывали. Те приходят, начинают оружие требовать, а оружия на посту и в помине не было. Нет оружия – продукты давай! И шарят по посту. Что накануне не забрали – все унесут. Сняли мы этот пост. Любу нашим бортом к родителям отправили. Родила она, а потом… На Украине сам знаешь, как живется. Особенно если учесть, что денег из Абхазии ни перевести, ни переслать. К тому же обстановка вроде как нормализовалась. Вот он и привез ее из отпуска вместе с сыном. И снова на этот пост. Да под новую заваруху и угодили. Трижды их бородатые ночью с поста выгоняли. В последний раз в погребную яму всех загнали и объявили вроде как заложниками. С какой стати? Объяснить они и сами ничего не могут – обкурены до невменяемости. Любченко с ними и так. И эдак – еле уговорил. Они ведь гранату в погреб, где солдаты, где Люба сидела, бросить хотели. А Андрюшка все это время на руках у Володи был. С тех пор и прирос. Ну да ничего, помаленьку отвыкнет. Время лечит. Тот еще сорванец вырастет.

– Н-да, не знал я…

Да вы, товарищ старший лейтенант, много еще чего не…

– …и Владимир ничего не рассказывал…

Неудивительно. Вы ведь как на него смотрите? А разговариваете с ним как? Уж не знаю, как там с глазу на глаз, а прилюдно – что и говорить.

– …но и он хорош. Чуть что – прав не прав – сразу в амбицию…

Да не в амбицию, товарищ старший лейтенант, а на принцип идет. Другое дело, что принципы у него порой того… Взял в голову, что сорвать огурец с общего огорода ему зазорно, поскольку солдатскими руками все выращено, и пристал к старшине – выдели ему участок в личное пользование. Шалва ему: «Зачем тебе участок? Хочешь помидор – сорви и скушай. Свежий помидор на грядке, маринованный помидор на складе. Огурец, перец, баклажан – все есть, ничего не жалко. Не нравится тебе, как Шалва Турманидзе овощи консервирует – сам собери сколько душа просит, сам соли, маринуй. Я тебе только спасибо скажу – меньше работы». А Любченко на своем стоит: «Мне чужого не надо. Солдат не должен на меня работать. Иначе как я с него требовать буду? Ты мне выдели клочок земли, что на нем вырастет – все будут знать, что это моими руками выращено, я сажал, с полол…»

Но ведь прав Турманидзе: когда ему сажать, когда полоть? Пока он время выберет – все травой зарастет. А Шалве – ему не земли жалко, а того, что она пустовать будет, простоит зря. Он в нее столько трудов вложил! А все семейство его!..
Все вроде бы ясно, а поди ж ты! Ну никак они с Любченко не договорятся. А чего делить-то? Оба пашут как проклятые. Каждый по-своему, конечно. Может, ревность это? Любченко после срочной на нашей заставе и старшим техником, и старшиной был. Вот и заедает его, что о Турманидзе как о старшине все взахлеб говорят. Так оно или не так – поди разбери. Но что-то близкое у истине проглядывает. Словом, не ангел Любченко. И Турманидзе тоже не ангел. А где их, ангелов, взять?

– …будто кома на камень наскочила. Только и делаю, что одного да другого выслушиваю. Вдумаешься – и тот прав, и этот. По работе, если разобраться, ни к тому у меня, ни к другому претензий нет. А житья не дают, поедом едят…

То-то и оно, товарищ старший лейтенант, что вы покамест Пол-Степаныча. До вашего прихода и Турманидзе, и Любченко такими же были, не лучше и не хуже. Каждый делал свое дело и в чужие дела не вмешивался. А почему? Да потому, что Виктор Степанович не пускал. Он был начальником, и никто другой. Вот хотя бы у коменданта спросите, как Степаныч с прапорщиками управлялся? Он вам…

– Знаешь что? А ты их не слушай. Ни того, ни другого.

– Как же я их не выслушаю? Ведь они по существу. Я вроде как обязан выслушать и принять меры.

– Обидеть боишься? А ты не бойся. Ты их за работу почаще ласкай, построже спрашивай, а дрязги на корню пресекай. Пообижаются, да на том и успокоятся. Мужики работящие. Работы у каждого, слава Богу, невпроворот. Так, глядишь, и уляжется все. Степится – слюбится.

– Полагаете?

– А ты попробуй…

Слюбится? Как знать, товарищ подполковник. Это ж прежде наш старлей полным Степанычем должен стать. А ему, как видно, тяжеловато. Вот он выслушал вас, вроде как согласился, не возражал по крайней мере, а как приедем на заставу, так скривится.
Вот он, Любченко, на крыльце. Андрюшке козу показывает. Бьюсь об заклад – приговаривает: «Анд-рю-сець-ка!»

Как оно, товарищ старший лейтенант?.. Вроде бы вы не скривились. Ну, дай вам Бог!