| Ян КАЛИНЧАК
«Монах»
I.
Когда идёшь по дороге из Липтовской в Ружомберок,
с одной стороны перед тобой открывается замечательный вид Липтовской
долины; в вышине разглядишь уединённый храм Всех Святых, в котором,
возвращаясь из похода против турок, Ян III Собесский, король польский,
совершил богослужение, там же словно из тайного укрытия выглядывает
белая башня Штявницы, а деревеньки, тут и там рассеянные меж чистых
полей, зелёных лугов и голубых лесов, окружают её словно девицу
венцом. С другой стороны увидишь Ваг – словно серебристая ленточка
всю липтовскую долину на две равные половины разрубающий и своими
зеленоватыми водами горам, любимицам своим, земле липтовской что-то
шепчущий, – а сразу после Лискова – высокую скалу, которая сегодня
нависает над шоссе и Вагом, а в древние времена непосредственно
водами Вага омывалась.
Эту скалу, этот утёс и по сей день называют люди Монахом, намекая
этим названием на нечто таинственное, что когда-то должно было здесь
случиться, хотя на расспросы никто не скажет вам более того, что
утёс этот зовётся Монахом, и что вытянулся он вдоль шоссе над Вагом
так, что и впрямь напоминает исполинского вида человека, закопанного
в землю по самую грудь. Так люди молчат о происхождении имён, рождённых
игрой воображения, и всё же сохраняют в именах и названиях следы
древних преданий.
Ясным июньским днём 1217 года можно было наблюдать двух всадников,
которые, ведя оживлённую беседу, спускались в Липтовскую долину;
судя по внешнему виду, это были необыкновенные, доселе невиданные
в здешних отдаленных от большого света краях путники. Старший, с
фигурой согбенной, лицом исхудалым, сухим, загорелым, поросшим длинной
седой бородой и усами, был одет в чёрный, казавшийся от пыли коричневым
балахон, опоясанный кожаным ремнём. Голову его покрывала пришитая
к балахону, затеняющая лицо и защищающая его от ослепительного солнца
шапка, из-под которой лишь тогда посверкивали быстрые чёрные глаза,
когда всадник обращался к своему юному спутнику. Весь вид его свидетельствовал
о том, что он был монахом.
Спутник его выглядел совсём по-другому. С головы до пят он был облачён
в сверкающую сталь, покрытую очень широким и длинным чёрным плащом,
на котором вдоль спины был вышит широкий белый крест. Стальной шлем
висел на рукояти его меча, тогда как голова была покрыта красной,
вышитой золотом шапочкой. Тепло весеннего дня и безопасность окрестностей
принудили его снять стальной шлем, а вместо него надеть на голову
легкую шапочку. Взгляд его спокойно скользил по окрестностям, пышные
усы придавали суровой мужской фигуре выражение силы, а чёрное одеяние
– твердой воли; развевающиеся на ветру волос вновь и вновь бил по
покрытой сталью шее, производя негромкий, едва уловимый и всё же
ясно различимый шорох, вполне достаточный, чтобы внимательный наблюдатель
мог различить, как волоски султана нашёптывают: «Смотрите, какой
я важный, ибо образую корону над головой моего господина – сына
горячей крови, крепкой воли и богатырского телосложения!»
Младший обраился к старшему: «И всё же, господин аббат, благочестивый
отче, чем дальше мы продвигаемся, тем меньше я понимаю, что послужило
причиной нашей экспедиции в эти глухие, удаленные от мира края;
чем может послужить наше присутствие здесь святому делу освобождения
земель, по которым ступала нога Спасителя; не понимаю, что может
принести это Венгрии и непосредственно нашему ордену Святого Иоанна!»
«Есть тайны на земле и на небесах, – отвечал согбенный старец, –
и не постигает их мир, разумом своим желающий всё понять; есть тайны,
очевидные младенцу и человеку неиспорченному, которые в повседневной
жизни побуждают к действию сердца и рождают воодушевление в груди
людей, не знающих своей человеческой ценности. Ты судишь, сын мой,
по обычаям своим чужеземным об этих окраинах, отдаленных от понятного
тебе мира, и не догадываешься о том, что в этих немых, пустынных,
гористых краях живёт народ, полный чувств, исполненный религиозного
воодушевления, который – стоит только сказать ему: «Отдай жизнь
за крест Спасителя!» – не только сегодня или завтра, но и во веки
веков будет приносить жертвы за святую веру, за освобождение креста
от ига иноверцев. Я недостойный служитель, – продолжал далее монах,
– Господа моего, и могу ошибаться в своих суждениях, но как человек
более осведомленный должен сказать, что ни у вас в пылкой Франции,
ни в умной Германии, ни в осмотрительной Англии, ни в надменной
Испании нет народа более набожного, чем живущий в Карпатах; и потому
утверждая, что от вас зависит спасение христианства, вы забываете
о народе более религиозном, более искреннем сердцем, чем вы».
Юный, закованный в доспехи мужчина улыбался, слушая согбенного,
захваченного пылкостью своих слов старика, и было видно по выражению
лица, по вскидыванию головы, сколько усилий он прилагает, чтобы
улыбкой не оскорбить старика. Старец это заметил, и стало ему не
столько горько, сколько тоскливо от сознания того, что его глубокие
убеждения способны вызвать пусть даже немую усмешку. И всё же, сознавая
свою правоту, он продолжал: «Так, господин комтур, именно так, потому
что, во-первых, если мы хотим освободить Святую могилу, мы должны
обладать религиозным воодушевлением; без этого нельзя, иначе мы
не выстоим в боях и тем опозорим саму идею, которая должна быть
чиста от каких бы то ни было посторонних устремлений; что же, во-вторых,
касается жителей Карпат, то всем нам, кто сейчас или прежде пребывал
меж ними, хорошо известно, что, охваченные религиозным воодушевлением,
они более упорны в своих начинаниях, нежели вы – рассудительные
в своих поступках, руководимые честолюбием либо личной выгодой.
К тому же мы видим, что вы всё утратили, ревностно вступили в бой
за святое дело, но не добились ничего, ибо в душах ваших не было
достаточно упорства, чтобы дольше выдержать в огне испытаний».
«Охотно слушаю вас, благочестивый отче, – отвечал младший из путников,
– и мне приятно слышать из столь почтенных уст, что по сию пору
пребывают в безвестности племена, ещё не известные людям своими
деяниями, – и только два замечания хотел бы я присовокупить. Во-первых,
что сама по себе религиозность в бою против обученных, облаченных
в доспехи неверных ничего не значит; во-вторых, что народ сильный
и доблестный волей своей всегда от начальников своих и от их воли
зависит. Мне хорошо известно, что Святая могила по нашей собственной
– разумея начальников, – вине снова в руках безбожников оказалась,
и они, несмотря на отвагу и воинственность своих людей, не сознавая
за собой вины, вернулись домой».
«На первый взгляд, господин комтур, – отвечал старец, – для вас
хорошо, что народ наш легко обучается любому из возможных способов
противоборства, и если однажды решится на военный поход, что для
него тяжелее всего, то он, словно бы руководимый внутренним инстинктом,
будет подчиняться своим начальникам и за короткое время достигнет
воинской славы. Это первое качество хорошего воина, о начальниках
позаботимся мы. Что же касается короля Ондрея и его решимости в
этом предприятии, то мы уверены, что он людей своих не бросит и
к возвращению домой не призовет, покуда не выполнит свой обет, данный
отцу и церкви. Послушайте, господин комтур, – с ещё большей настойчивостью
продолжал старик, – когда король Белла III умирал, он подвигнул
сына своего, Ондрея, дать клятву служить христианству, наказал ему
пришить на спину крест, оставил ему для похода много сокровищ, призвал
епископа ягерского и пятикостельского, чтобы он шёел с ним в Святую
Землю и тем поддержал дело освобождения Гроба Господя. Случилось
это в 1196 году. Что же получилось? По смерти Беллы королем стал
старший брат Ондрея Имрих, который забрал у него все деньги, назначенные
отцом для похода в Святую Землю; разгневанный этим, а также тем,
что отец ему не завещал ни одного княжества, Ондрей собрал крестоносцев,
и вместо похода на Иерусалим вторгся в Хорватию и Словакию и захватил
эти земли. Так ненависть между двумя братьями надолго взяла верх.
По смерти Имриха на трон взошел Ондрей и вспомнил о клятве, данной
отцу, а мы, слуги Господа нашего, обязаны всеми силами способствовать
его предприятию».
Старик закончил. Молодой неугомонный мужчина со вниманием выслушал
его слова и заметил: «Всё это мне ясно, почтенный аббат, однако
не пойму, почему послали именно меня, зачем понадобился человек
из нашего ордена, который в Венгрии находит так мало сочувствия?
Нам известно, что прежние короли в Венгрии дарили немецкому ордену
обширные владения, в то время как мы никаких выгод из этих владений,
включая и Тренчин, не нарушая уставов наших, извлечь не могли».
«Именно это я и должен вам объяснить, – произнёс монах. – Вам известно,
что король Ондрей часто ссорился со своим братом, что последний
призвал в страну немецких рыцарей с их гроссмейстером Коном и наделил
их обширными владениями, чтобы они ему в противостоянии с Ондреем
помогали; и вот тогда Ондрей, по совету князей, которые стояли на
его стороне, пригласил вас, орден Святого Иоанна, хотя перед этим
сам одарил немецких рыцарей обширными владениями в Семиградском
княжестве. Что касается вашей особы, – продолжал старик, – тут достаточно
посмотреть на положение страны, и всё вам станет понятно. Король
Одрей совершил большую ошибку. Братьев королевы, иностранцев, он
поставил на высшие церковные и светские должности, чему воспротивилось
высшее земанство, вознамерившееся королеву убить, а королевскую
власть ограничить. Это остатки приверженцев Имриха. Мы успокоили
страну ради высших целей, желая побудить короля к исполнению его
обетов – отправиться в Святую Землю, что было бы невозможным, не
будь он уверен в прочности своей власти. Всё сказанное теснейшим
образом связанно с нашим сегодняшним визитом в эти гористые края.
Чтобы Ондрей спокойно исполнял свой долг, необходимо удерживать
страну в мире и повиновении. Сейчас наша цель – спровадить самые
горячие головы из страны в Святую Землю, и самый сильный среди них
– владелец Липтовского замка Вельможин, к которому мы сейчас едем;
если он присоединится к походу в Святую Землю, Северную Венгрию
на случай похода можно считать надежной. Но с этим связаны ещё и
другие выгоды. Вы только послушайте. Липтовский замок самый сильный
в Северной Венгрии, пути Господни соединяют его с Оравой и Польшей.
Ондрей захватил Галич и хотел бы его удержать, поэтому для него
многое зависит от того, в чьих руках находится Липтов. Если Вельможин
присоединится к экспедиции, – ради чего, собственно, я в мои преклонные
года и путешествую в Липтов, – вы останетесь тут и не поедете в
Тренчин, куда вас направили, поскольку и Северную Венгрию, и Галич
из Липтова будете держать в узде. Архиепископ Острихомский сосредоточит
в своих руках управление всей страной, а вы поддержите его с севера,
в то время как комтур де Кроикс, которому доверены Хорватия и Долмация,
поддержит с юга».
«Благодарю вас, благочестивый отец, за оказанное мне доверие, –
ответил иоаннит, – и прошу извинить за то, что сразу не поверил
вашим словам. Теперь мне понятно, что всё наше путешествие преследует
важные цели, достижению которых, насколько это от меня зависит,
я буду всеми силами способствовать».
Так меж собой беседуя, приближались два путника к Липтовскому замку.
|
