| Ян КАЛИНЧАК
«Монах»
V.
Впрочем, более ему не было нужды приглядывать ни
за Мариенкой, ни за Жильбертом.
Мариенка утратила былую беззаботную резвость, встречалась с иоаннитом
только тогда, когда не могла его избежать, и охотнее всего проводила
время в одиночестве. Жильберт же более не докучал ей ничем и на
вид выглядел спокойным, был приветлив с девушкой. К этому его вынуждали
другие обстоятельства.
Так же как ветра поигрывают вокруг татранских исполинов и нашёптывают
только им одним понятные всевозможные новости, до самых отдаленных
липтовских земель доносились слухи о том, что король Ондрей, покинутый
союзниками, со своим поредевшим от болезней, голода и холода войском
возвращается в Венгрию.
Святомартинский аббат Уриаш направил в Липтовский замок гонца с
весьма пространным письмом, в котором подтвердил слухи и призывал
Жильберта с особой тщательностью стеречь границы и ту часть земанства,
которая, короля принять не желая, призвала против него в Венгрию
поляков.
Это известие словно горящие угли упало на голову Жильберта и сокрушило
его внешнее спокойствие. Он сдвинул брови, нахмурил лоб, наклонил
голову и что-то шептал сам себе, и жестикулировал, стремительным
шагом прохаживаясь по комнате. Все надежды были разом уничтожены.
Вот тебе сила, вот тебе слава! Вельможин, если уцелел, придёт, вернёт
себе власть над Липтовом и над Северной Венгрией, а он должен будет
убраться в Тренчин и принять комтурство без рыцарства, без надлежащего
имущества, без будущности, и оставаться в чужой стране изгнанником
без положения и отличия!
«Слава миновала! – думалось ему, но одновременно он выпрямлялся,
мотал головой и восклицал: – Нет! – И чувствовал боль в сердце,
которая распространялась по правой половине тела. Пришла ему на
ум Мариенка и зашумело в груди воспоминание об этом красивом, приятном
невинном творении божьем.
Он остановился, сложил на груди руки, смотрел сверху вниз, качал
головой и шептал: «Невозможно, невозможно! – но, поразмыслив, резко
топал ногой и восклицал: – Что? Невозможно? Иоанниту всё возможно!»
Солнце перевалило за полдень, склоняясь на запад, оно уже начало
прятаться за Татры, и только кое-где ещё заглядывало в Липтовскую
долину. Жильберт направился к Мариенке и тихим, внешне спокойным
голосом, держа её за руку, произнёс: «Мариенка, я принёс тебе новость».
«Какую, пан Жильберт?» – спросила девушка.
«Если Господь Бог даст, скоро увидишь отца, ибо король уже вернулся
из Святой Земли».
Девушка вскочила, всплеснула радостно руками и закричала:
«Боже мой! Боже мой!»
Старый Ондраш, стоя поодаль, разом помолодел и с выпученными глазами
с таким вниманием вслушивался в каждое слово, что чуть ли не повис
на устах иоанита.
Жильберт же качал головой и продолжал: «Не радуйся так, Мариенка!
Отец твой, вероятно, вернется домой печальный из-за неудачного похода,
и Бог знает, что его ожидает».
«Оставьте меня в покое, пан Жильберт! Какое мне дело до ваших походов,
если скоро я увижу своего отца и если больше он от меня никуда не
пойдет. Только ничего, ничего мне более не говорите, – продолжала
девушка восторженно. – Мы будем жить здесь так тихо, спокойно, словно
в раю».
Сгустились сумерки, и ночь распростерлась над всей округой. Жильберт
хотел уйти, но растроганная и пронизанная радостью Мариенка не хотела
его отпускать и гладила ему руку, и улыбалась, и упрашивала, чтобы
он остался и поговорил с ней о том, как это будет, когда придёт
отец.
На башне протрубили.
«Что это?» – вскочив, спросил Жильберт.
Мариенка захлопала в ладоши и закричала: «Это они! Это они!»
Однако иоаннита это задело; он побледнел слово смерть и нижняя губа
его задрожала. Он вскоре очнулся, схватил Мариенку за руку и произнес:
«Нет, нет, девица моя! С войском ночью не ходят, в особенности через
Ваг, нет; это какой-нибудь гонец. Ондраш, – обернувшись к нему,
Жильберт произнес: – Пошли часовых спросить сигнальщика, кто это
прибыл». Ондраш вышел.
Мариенка была не в себе, Жильберт строил разные предположения, но
пришло время, когда на лестнице послышалось бряцание оружия и шпор
в перемешку с радостными восклицаниями Ондраша. Дверь отворилась,
и в комнату вошел Имрих Алман.
На Жильберта это не произвело никакого впечатления, а вот девушка
вскочила словно серна и бросилась на грудь своему жениху.
Иоаннит смотрел на это спокойным взглядом, сложив руки на груди,
удивительные мысли мелькали у него в голове и заставляли вздыматься
его грудь, поскольку, думаю, ещё никогда не чувствовал он себя таким
одиноким на свете, не видел до такой степени отвергнутой свою симпатию
к женщине, как сейчас. А сверх того, он любил Мариенку более всего
на свете, любил тем более, чем менее она давала ему надежды на какую-либо
будущность.
Он буквально сгорал из-за девушки.
В мыслях его не было ни малейшего сомнения в благоприятном исходе
его страсти. На его взгляд, разумная девушка должна чувствовать,
что его мужская сила стократ выше обычного общения девушки с обыкновенными
юношами, и что слабая девушка склонится именно туда, где чувствует
мужскую силу. Но он не подумал о различии характеров людей в Карпатах
и в своей Франции, как не подумал о том, что движения человеческих
сердец следуют различными путями.
Имрих снял стальные доспехи и после многочисленных вопросов, тотчас
Мариенкой произнесённых, обратился к Жильберту со словами: «Доносят
вам, панн комтур, различные удивительные известия, и потому я спешил
к вам два дня и две ночи, чтобы как можно скорее дать вам знать
о движении, разом вспыхнувшем не только в Венгрии, но и в наших
северных столицах».
Жильберт разом посуровел, сел к столу и внимательно слушал Имриха,
который говорил: «Так же как вы, пан комтур, непосредственно управляли
Липтовом, Оравой, Турцом и Тренчином, так и мне поручили Зволен,
Гемер, Спиш и Шариш, чтобы я ввел там порядки, в точности соответствующие
заведенным вами. Был я как раз в Шарише, когда хозяин Шаришского
замка вернулся из Святой земли со своим исхудавшим и поредевшим
войском. Тут стали они удивительные вещи рассказывать. Наши счастливо
добрались до Святой земли, сам король был первым среди тех, кто,
ступая босым, целовал в Иерусалиме Святой Крест. Затем он отправился
против арабов, обосновавшихся возле Бетсаида, и захватил укрепленный
лагерь, где, как он думает, от данного ему яда, заболел, и по выздоровлении
с исхудавшим и поредевшим из-за болезней войском повернул к дому,
в Малой Азии дочь императора Теодора Ласпариса с сыном своим Белой
обручил и с собой ее забрал. Подобным образом дочь Марию обручил
с Асаном, королем болгарским.
После того как таким образом крестоносцы через чужие земли пробрались,
вернулись они в свои владения, но по дороге на Будин пришлось им
тяжелее, чем на чужбине. Дело в том, что венгерские магнаты, не
желая подчиняться острихомскому архиепископу, притесняли не только
беднейшее земанство, отбирая у них находившиеся поблизости владения,
но вместе с тем и королевские доходы удерживали. Крестьяне же отказывались
платить епископии десятину и дани, и даже более того, начали от
христианства возвращаться к язычеству, убивая сборщиков десятины
и даней.
В таких условиях вступили крестоносцы на родную землю.
Король, а с ним и крестоносцы, всюду подвергались нападению своих
же собственных людей; над приказами его магнаты только смеялись,
не желая признавать его своим государем, и угрожали ему, что с ним
случится то же, что случилось с его сыном Коломаном, которого галицкое
земанство из страны, отцом ему отданной, изгнало. Но королю с крестоносцами
удалось добраться до Будина».
Жильберт слушал рассказ Имриха внимательно, не сводя с него глаз.
Затем расправил свои чёрные волосы со лба назад и произнёс голосом
суровым: «Хорошо, коли так обстоят дела. Однако скажите мне, что
говорят об этом паны из северных земель и особенно крестоносцы?»
Имрих отвечает: «Из Шариша я шёл на Спиш, оттуда в Гемер и Зволен,
и всюду слышал схожее мнение о иерусалимском походе и о состоянии
страны в Дольниках; все паны сходятся в том, что король, не имея
сейчас, когда большая часть его приверженцев погибла в крестовом
походе, никакой силы к сопротивлению, должен всеми силами стараться
уступчивостью уменьшить возмущение. Думают также, что именно они
призваны стать посредниками в споре между королем и дольницкими
магнатами, и потому хотят добиться от короля привилегий для земанства,
полагая это для себя приличным ещё и потому, что в крестовом походе
понесли они большие потери; стало быть, они вполне заслуживают награды.
На таких условиях согласны они и впредь сражаться за короля, несмотря
на то, что поставлены словно меж двух огней между Галицией и Дольниками».
«Хорошо, Имришко, – замечает на это Мариенка, – но ты всё время
говоришь о других, но только не о моём отце. Скажи, когда же мы
его увидим и встретим?»
«Мариенка моя, подожди немного, – мягким голосом ответил ей Имрих,
схватив девушку за руку, – услышишь и об этом. Говорят, король Ондрей
жестоко опечален всем, что испытал при возвращении. Венграм, говорят,
задумал пригрозить папским проклятием, если они не вернутся к повиновению,
ибо заслуги его перед церковью велики, и земанство, которое как
раз из крестового похода возвращается, его поддержит; против Галича
всё же готовит войну, желая сына своего силой оружия назад водворить.
Потому на какое-то время он задержал Вельможина для совета о походе
на Галич, ибо знает, как много от него зависит, и насколько важно
положение Липтовского замка».
«То есть всё хорошо, – замечает на это Мариенка, – но мне хотелось
бы знать, когда я встречу родного батюшку?»
«Возможно завтра, возможно послезавтра», – отвечает Имрих.
Мариенка вскочила словно серна и на глаза её навернулись слёзы радости.
Жильберт вздрогнул, резко поднял голову и видно было, что все его
мысли разом устремились к одному предмету. Он произнёс: «Вы думаете,
что уже завтра либо послезавтра?»
«С уверенностью вам этого сказать не могу, – отвечает Имрих, – однако
вернувшиеся паны так думают».
«Пойдём ему, Имрих, пойдём ему навстречу, – торопливо произносит
Мариенка, – он будет рад нашему появлению, я его знаю, хорошо знаю».
Имрих покачал головой: «Нет, девица моя, я не могу. Я вам сказал,
что без малого два дня и две ночи провёл непрерывно в пути, торопясь
домой через родные земли, чтобы выяснить, что думают в наших краях,
и чтобы я мог твоему отцу тотчас по его прибытию дать верный совет,
ибо знаю, что от этого для него очень многое, едва ли не всё будет
зависеть.
Сейчас я так утомлён, что должен отдохнуть».
«Вы правы, пан Алман, – сверкнув взглядом, произносит Жильберт,
– отдохните, а я тем временем могу вместе с Мариенкой пойти навстречу
пану Вельможину».
Старый, никем не замеченный в углу стоящий Ондраш принялся чихать
и кашлять, и что-то бормотал себе под нос, но никто не обратил на
него внимания.
«Не возражаю, пан Жильберт, если будете так любезны, – ответил Имрих,
– только не задерживайтесь, поскольку нам ещё надлежит сделать приготовления
к приёму хозяина дома, как бы он ещё сегодня либо завтра не возвратился;
а как вернётся, то нам, верно, времени совсем не оставит».
«В самом деле, Имричек, я могу идти с паном Жильбертом?» – спросила
с любопытством Мариенка.
«Глупышка, почему бы не пойти, ведь вы скоро вернётесь, – отвечает
Имрих, – но сейчас пора спать, и без того уже за полночь».
«И всё же потерпите ещё немного, – произосит иоаннит. – С какой
стороны придёт пан Вельможин, чтобы нам с ним не разминуться и вас
утром не будить?»
«Самая лучшая дорог к нам из Будина, – отвечает Имрих, – через Боршодом
и Гемер, потому без сомнения он придёт Чертовицей через Храдку.
А сейчас спокойной ночи!»
«Спокойной ночи!»
|
