Большой перекур
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7

Большой перекур
Повесть

Глава 1

Шаг - вдох, шаг - выдох. Шаг - вдох, шаг - выдох.

Когда же он кончится, этот чертов подъем?

Скоро. Теперь уже скоро. Сотни полторы шагов – не более – осталось до Никитских Ворот.

Шаг - вдох...

А там и до Марьиной Рощи рукой подать. От Марьиной Рощи до следующего подъема – едва ли не километр относительно ровного пути.

...шаг - выдох.

Вот и под ногами зачавкало. Это Не Плачь Девчонка мокроту развела. Значит, уже не полторы сотни, а ровным счетом сто двадцать четыре.

Шаг - вдох...

А Девчонка-то плачет. Сочится из черной скалы влага. Вроде как вода, а может быть, и слезы. На обратной ходке, когда без груза шли, зачерпнул я пригоршню любопытства ради - солоновата на вкус.

...шаг - выдох.

И все же не Девичьи Слезы назвали скалу, а Не Плачь Девчонка. Лирики, оптимисты.

Впрочем, это и к лучшему. Без оптимизма – пусть даже дурацкого – в нашей вьючной команде и дня не прожить. Загнешься на первой же ходке, на первом же подъеме.

Это только в приказе можно нашу работу человеческим словом выразить. «Временное формирование по доставке грузов», – вполне прилично звучит, не оскорбляет ни слуха, ни человеческого достоинства. А на самом-то деле мы – вьючная команда. Да такая, что ни одна скотина не способна с нами сравниться.

Пробовали, говорят, провести по тропе лошадей. Дальше Марьиной Рощи не двинулись кони-лошади. Потом верблюдов пытались к делу приспособить. Те пошли, но на Дембельском Карнизе один двугорбый ухнул вниз. Только раз и показалась над водой его голова. А потом целый день с караваном маялись: ни вперед, ни назад не желали идти верблюды. Вот им-то на смену нас и прислали. И не ошиблись, не прогадали.

Шаг - вдох, шаг - выдох.

Человек, разумеется, не верблюд, много на него не навьючишь, но мешок цемента или ящик гвоздей, две-три доски или бревно на двоих, как сегодня, он на плечи взвалить в состоянии. Ну а если поднять сумел, если спину под грузом выпрямил, стало быть, до пункта назначения доберешься. Главное, голову вниз не опускать, твердо ставить ногу и ровно дышать.

Шаг - вдох, шаг - выдох.

Если уж совсем невмоготу, если белые мухи в глазах запорхали, можно шаг укоротить, а вдох-выдох растянуть, лишь бы ритм сохранялся.

Будь моя воля, я бы в голову каравана барабанщика поставил. С большим барабаном и колотушкой войлочной. Не для шутки, разумеется, не для хохмы, а единственно ритма ради. Вы попробуйте в заданном ритме на самоконтроле прошагать хотя бы километр. Свихнетесь! А у нас этих километров – десять с хвостиком. С точностью до метра никто не считал. Не до того. Стоит только раз споткнуться или (еще того хуже) ускориться невзначай – вот ты уже и скис. Ноги ватные, в голове колокольный звон и белые мухи плывут перед затуманенным взором. Еще шагаешь, но уже на автопилоте, как после нокдауна в третьем раунде.

Сказать кому - засмеют определенно. И тем не менее, барабанщик нам бы не помешал. По крайней мере, не было бы нужды считать вдохи и выдохи. Уши по ветру развесил и переставляй себе ноги, ни о чем не думая.

Бух - бух, бух - бух.

«Ни о чем не думая», – это, конечно, блеф. Просто к слову пришлось. Ни верблюды, ни лошади, ни любая другая скотина нашу вьючную работу потому и не могут выполнять, что думать они не способны. Это только человеку под силу: в тот момент, когда от натуги глаза из орбит вылазят, два чахлых деревца с пожелтевшей листвой назвать не иначе, как Марьиной Рощей. Или этой слезоточивой скале мимоходом мысленно крикнуть: «Не плачь, девчонка!»

Нет в той скале даже полунамека на нежный девичий профиль. И какая же она девчонка, если черная вся?

А такая вот, чернявенькая! И ревет, дуреха, против воли. Не по-бабьи (с воплем-причитанием), не по-матерински, не по-вдовьи, а вот так вот, молча, разве что всхлипывая изредка или шмыгая носом. То ли с радости ревет, то ли с горя - и сама не поймет. Нету в сердце ни горя, ни скорби. Так, предчувствие одно, да и то до конца не понятое. То, что разлука впереди, это ясно. А чем обернется эта разлука? Так и сяк случается, не угадать. И сердце не подскажет, не научено еще. Кабы сбылись все слова, все обещания... А ну как не сбудутся? Вот и льются слезы по щекам, на тревоге и надежде замешанные, в равной мере и беды, и радости предвестницы.

Полно, глупая. Смахни их прочь, улыбнись, ты же умеешь! Вот и славно. А теперь уткнись мне в плечо и вздохни...

Ну, нам пора. Не тужи. Нам еще шагать, шагать и шагать. Сто шагов до Никитских Ворот, а потом до Марьиной Рощи. И все на подъем, будь он трижды проклят. Не осилить бы его, ни в жизнь не осилить, если бы не знать, что провожает нас твоя улыбка, что от слезы на щеке только беловатая бороздка осталась - высохла слеза. Ну и славно. Так и смотри нам в след. А мы потопали.

Шаг - вдох, шаг - выдох.

Как только угораздило меня выбрать именно это бревно! Сколько ни крути его, все не ладно: не сучком так наплывом на плечо давит.

Между прочим, бревно могли бы и отесать. Знали ведь, что пойдет оно в сруб или на стропила. Там, в отряде, где есть пилорама, сделать это ровным счетом ничего не стоило. Так нет же: за сотню верст, через три перевала приволокли в девственном виде. И самое обидное, что этот самый сучок, который все плечо измял, всю душу вынул, первым делом пойдет под топор. Стало быть, все мои мучения не нужны, и весь их смысл заключается в полном отсутствии всякого смысла.

Нет, о смысле, о плече и прочих тяготах и лишениях воинской службы лучше не думать. Думать надо о чем-нибудь постороннем, желательно приятном. Например, об отпуске. Как приеду домой, первым делом нажарю целую сковородку картошки – такой, чтобы румяная была, с пенками - и поплывет по всему дому аромат...

Типун тебе на язык! Разбередил. Теперь до самого Большого Перекура будет этот запах мерещиться. Добро бы ананасы с апельсинами, а то – картошка жареная. Нет ее, не существует на свете той картошки. Есть только сушеная, а из нее - хоть жарь, хоть парь – ничего кроме каши-размазни не получится. И мяса в его натуральном виде на свете не существует. Есть только колбасный фарш и тушенка. Хочешь – так проглоти, хочешь – под соусом из томатной пасты и сушеного лука. Что, доволен? Съел? Ну и хватит о еде. Довольно. Думай о чем-нибудь постороннем.

О Никитских Воротах, например. Интересно, какие они на самом деле? Неужели похожи на этот безобразный выступ, что навис над тропой? Тонны четыре, да что там четыре - на все двадцать потянет эта громадина. Как ухнет эдакая на тропу! Что, пробрало до пяток? То-то. Нечего голову вверх задирать. Шагай себе и шагай.

Шаг - вдох, шаг - выдох.

О чем же думать? Куда ни кинь – всюду клин. Архаровцам моим куда как проще. Они и днем, и ночью думают только об одном – о дембеле. Солдат, он всегда о дембеле думает. И всякие хитрости изобретает, чтобы наглядно ощутить его неотвратимое приближение. Одни компоты считают, другие – масло, третьи – селедку. Сколько и чего осталось съесть – целая бухгалтерия. А мои архаровцы свою систему отсчета изобрели. У них что ни выход на маршрут, то дорога к дому.

До обеда одолели первую ходку (десять километров туда, десять обратно) – на двадцать километров приблизились к заветной цели. После обеда по тропе прогулялись – еще двадцать километров со счетов сбросили.

Первым Ефиманов начал: где-то разжился атласом автомобильных дорог, проложил маршрут и «поехал» малой скоростью. Следом за ним весь караван в колонну по одному выстроился. Что ни день – в блокнотах пройденный путь отмечают: такой-то город миновали, а если не город, так деревеньку или, в крайнем случае, такой-то километр такого-то шоссе. Благо каждому до дома не одну тысячу километров намотать предстоит. Всем, кроме Карбузова. У него дистанция втрое короче. Впрочем, Ибрагим и тут нашелся.

– Пока вы до дома доберетесь, – говорит, – я в отпуск съездить успею.

Объявил себе отпуск и отправился в путь. Десять дней погостил, по ближайшим селам путешествуя (там приятель, там родня, там девчонки классные), а теперь в родную часть возвращается. Каждый день пристают к нему мужики:

– Ибрагим, расскажи, как отпуск провел?

– Не могу, – отвечает, – Я еще не вернулся. Вот приеду, доложусь начальству, тогда и расспрашивайте.

Это на Большом Перекуре. А вечером, в палатке, он без всякого приглашения заводит «отпускные» рассказы. Как у крестного пировал, а потом в чужую деревню попал, поскольку «заплутал маленько». Попал, разумеется, прямо на танцы и не знал отбоя. Сначала от назойливых девчонок, а потом от ревнивых кавалеров. Последним он, конечно же, накостылял, но жалеючи, поскольку «солдат ребенка не обидит». В родное село вернулся с триумфом и – чего уж греха таить – с кое-какими неисправностями во внешнем виде. Нет, порчи военного имущества не допустил, просто украсил свою «наличность» отдельными героическими деталями в количестве одного синяка и двух-трех ссадин. Зато в районной больнице, в травматологии до сих пор все койки заняты. И надолго.

За одни только эти рассказы Ибрагима и впрямь стоило бы отправить в отпуск. Без него давно бы скисли мои мужики. И никакими призывами, никакими беседами не вдохновить их на «самоотверженный ратный труд» – бродили бы по тропе, как сонные мухи. А Ибрагим – вот бестия продувная! – уверил всех, что наша вьючная команда собрана исключительно для «дембельского аккорда». Если верить Ибрагиму, в самую последнюю ходку понесем мы особый груз – сейф начальника заставы. В этом сейфе вместе с секретными документами будет лежать небольшой, но пухлый пакет, а в том пакете – надлежащим образом оформленные проходные свидетельства.

– Я бы на вашем месте, товарищ лейтенант, социалистическое соревнование организовал. За право нести дембельский сейф. Честное слово.

– Какой сейф, Карбузов? Нам дай Бог со стройматериалами управиться. А сейфы, если уж на то пошло, на машинах привезут, когда инженеры дорогу пробьют.

– И что же, по-вашему, начальник заставы до тех пор будет без сейфа обходиться?

– Обойдется и без сейфа. Хотя бы потому, что сейф не бревно, нам его не потянуть.

– Это вам не потянуть, а мы - запросто. Хотите на спор? Вы на Курском Вокзале оставляете сейф и встречаете нас на заставе, с отпускными билетами. Вот увидите: и часа не пройдет, как сейф будет у ваших ног. Не верите?

– Верю, Ибрагим. Очень даже верю. Только нет у меня ни сейфа, ни отпускных билетов.

– То-то и оно, товарищ лейтенант. Зато у командира есть. У него и сейф припасен, и проходные свидетельства заготовлены. Мне это верный человек рассказал.

– Уж не Зёма ли?

– Может быть, и Зёма. Не все ли равно? Главное, сведения у него абсолютно точные. Он и сам ради дембельского аккорда хотел к нам податься, да начальник не отпустил. Ну, ему-то зачем расстраиваться? Кто поближе к штабу, тому без всяких аккордов место в «нулевой партии» обеспечено.

Вот и поговори с ним. И попробуй убедить, что никакого дембельского аккорда не предвидится. Да и стоит ли убеждать? Я свое слово сказал. Стало быть, к обману не причастен, а они... Блажен, кто верует.

Шаг - вдох, шаг - выдох. Шаг - вдох, шаг - выдох.

Эх, мне бы сейчас хоть какую-нибудь химеру. Тяжко жить без иллюзий. Особенно если вместо маршальского жезла в ранце - неотесанное бревно на плече.

Конечно, можно попытаться уверить себя в том, что из бревна вполне возможно выстругать маршальский жезл. Всего-то и надо для этого съесть семь каменных хлебов да износить семь пар железных сапог.

Спору нет, куда как проще пройти сквозь огонь, воду и медные трубы. Это едва ли не каждому дураку под силу. Взять того же Фадея. Уж на что, казалось бы, никчемная личность – ни особых знаний, ни ума, ни усердия – а попал человек на бойкое место и пошел в гору. Года не прошло после выпуска – он уже и к медали представлен, и в резерв выдвижения зачислен. На каждом совещании только и слышишь: «Учитесь у Фадеева. Вот где порядок. Вот где дисциплина . Вот кто умеет работать с людьми!» А Фадеева солдаты за глаза Мамонтом называют. А он Фадеева подчиненные на каждом шагу только и слышат: «Эй ты, негр! А ну ко мне!»

Кто бы видел, как заплывал Фадей на экзаменах и зачетах. А на «госах»! Если бы не мои шпаргалки, он бы двух слов связать не смог. А теперь не я Фадею, он мне «прописные истины» растолковывает:

– Что ты цацкаешься с ними? Брось ты к чертовой матери свою педагогику и закручивай гайки, пока не поздно. Только не надо, не надо мне этих красивых рассуждений, мол, солдат – он тоже человек. Мы не на экзамене, серый. С твоим котелком давно пора бы понять, что с солдатом чем хуже, тем лучше. Его в какое место ни целуй – всюду задница! Не согласен? Ну так и будешь прозябать в своей комендантской роте до морковкиного заговения.

Самое смешное... Нет, самое обидное заключается в том, что на поверку оказывается – прав Фадей! Его подчиненные по струночке ходят, лишний раз дохнуть боятся, а мои архаровцы то и дело пролетают. Всей их сознательности только на то и хватает:

– Простите, товарищ лейтенант. Я вас подвел.

Или совсем уже по-детсадовски:

– Я больше так не буду.

Верно. ОН больше ТАК не будет. ТАК сделает кто-нибудь другой, а ОН, если не на следующий день, так через неделю выкинет что-нибудь похлеще. И снова придет извиняться. Словно мне извинения нужны. Мне порядок нужен. Элементарный порядок. И не более того. Неужели для этого есть только один способ?

– Ты же умный человек, Ефиманов. Неужели не понимаешь, о чем речь идет? Я же обязан обеспечить порядок. Убеждением или принуждением – не важно.

– Ну так наказывайте, товарищ лейтенант.

- Вот, пожалуйста. И ты туда же. Да ведь наказать-то не мудрено. Что ж ты думаешь, я не смогу, как другие?

– Не сможете, товарищ лейтена6нт. У вас характер не тот, не военный. Вам бы жесткости побольше и поменьше жалости. Иначе пропадете вы с нами, честное слово. Вас и так уже на каждом совещании склоняют. Думаете, мы не знаем?

– Знаете? И уже пожалели меня, бедненького. И согласны на то, чтобы я гнул вас в бараний рог? А я не хочу, понимаешь? Я хочу нормальных человеческих отношений. И докажу, что это возможно. Сколько бы меня ни склоняли, все равно докажу.

Нечего сказать, доказал: сколько было за год вакансий на заставах – все мимо меня прокатились.

– Что это вы меня рапортами забрасываете? – взъярился по весне Папа Рымский. – То, что вы желаете служить на линейной заставе, я уяснил еще при первой встрече. А вот в том, что вас целесообразно перевести на заставу, лично я, как начальник политотдела, глубоко сомневаюсь. У вас и в роте, где условия для работы более благоприятные, не очень-то получается.

И пошел языком чесать, палец за пальцем загибая. Словом, поговорили. Черт его знает, может быть, и следовало в тот же день, под горячую руку, еще один рапорт написать. Все одно с политработы меня, кажется, ушли. Правда, Папа Рымский «подсластил пилюлю»:

- То, что вас назначили командиром временного формирования, еще не означает, что мы снимаем с вас ответственность за политико-моральное состояние роты. Понятно, что в отрыве от подразделения работать сложновато. Но, на мой взгляд, вам представляется удобный случай проявить свои способности в экстремальных условиях. Справитесь – будем решать вопрос о переводе на заставу.

Шаг - вдох, шаг - выдох. Шаг - вдох...

– Не спи, Аксенов! Притормаживай.

– Стараюсь, товарищ лейтенант.

– Оно и видно, как стараешься. Ритм держи. Да не крути ты бревном!

Вот ведь бестолочь, нашел время бревно поправлять. Спуск – это тебе не подъем. Того и гляди понесет – не остановишься. И не в том беда, что спуск крутой, а в том, что извилистый. То, что ноги от постоянного напряжения предательски дрожат, – это еще полбеды. Они еще и торопятся. а бревно подталкивает. К тому коварному повороту. Не вписался – полетел в тартарары. И можешь уже не спешить: пока долетишь до тверди земной, портянки перемотать успеешь. И всю свою жизнь перечислишь по безналичному расчету. Какая бы бестолковая она ни была.

Какая бы ни была, а все ж таки жизнь. Поэтому маму лучше сейчас помянуть. Недаром Батя обещал «погранцом» наградить того, кто этому гиблому месту подходящее название придумал – ОЙ, МАМОЧКА!

А кто придумал? Конечно же Карбузов. Клички, прозвища, шутки, прибаутки – это его профиль. Знал бы майор Бесфамильный, кто окрестил его Атомным Комаром... Впрочем, он и знает, наверное. И не видать Ибрагиму причитающегося «погранца», как своих ушей. Уже не одно представление затерялось в «секретке». «Продублируйте», – советуют. Продублируем. Только на этот раз отличника боевой и политической подготовки ефрейтора Ибрагима Карбузова из общего списка изымем. Пусть идет сам по себе, зачем же остальным-то страдать?

Уф! Слава Богу, вписались. Теперь можно и бревно крутануть.

– Аксенов! Крутим вправо. И-и-раз!.. Ну, как оно?

– Нормально. Без сучка.

– Считай, повезло.

Шаг - вдох, шаг - выдох.

Увы, везение – штука капризная. Если с утра не повезло, то к вечеру не жди. Так говорят. Да так оно, пожалуй, и получается. Шагать нам по этой контрабандистской тропе до желтых листиков в долине, а если считать по горному календарю - покуда не закроются перевалы. И все это время мои рапорта будут лежать под сукном у Папы Рымского. А на заставы поедут молодые лейтенанты. И вернусь я после недальних, но долгих странствий все в ту же комендантскую роту, в которой, как ни крутись, карьеры не сделаешь.

Ну и черт бы с ней, с карьерой. «Извините, товарищ лейтенант», – это все же чего-нибудь да стоит. К Фадею если и пойдут извиняться, то уж никак не за то, что его подвели. Нет, не хотел бы я променять моих архаровцев на фадеевских пай-мальчиков. А они?

Вот ведь странность какая, вот какой парадокс. Фадей своих подчиненных едва ли не в открытую за людей не считает. Унижает их на каждом шагу, самодурствует. И что же солдаты? Они не только не ропщут – любят его!

Попробуй кто из другого подразделения заикнись – с пеной у рта будут доказывать, что Фадей – золото, а не командир. То, что наказывает за малейшую оплошность и без таковой, так без этого нельзя, на том порядок и держится. То, что обзывает по всякому, ругается матерно, так это любя, это манера у него такая – шутливая, у кого с чувством юмора не в порядке, тот и обижается. То, что юмор у него грубоватый, тоже не беда. Будь он вежливым да занудным – куда как хуже было бы. Развлечения ради они только и ждут, какую новую шуточку выкинет Фадей. Чтобы было потом что вспомнить, что порассказать. И рассказывают при случае землякам и одногодкам, как учил Фадей культуре двух активистов художественной самодеятельности. Сидели они на койке в дальнем углу спального помещения и музицировали. Фадей подкрался и, ни слова не говоря, хрясь гитару о спинку кровати. А вечером на боевом расчете, демонстрируя обломки инструмента, изрек:

– Творчество должно быть в пределах устава. Тем, кому мало места в ленкомнате, найдется место в сортире. Репетируйте хоть до посинения, а'капелла.

Такая вот забавная и поучительная история. Именно как забавная и поучительная, передается она из уст в уста. Даже до Папы Рымского дошла. Пожурил он прилюдно Фадея за разбитую гитару, помянув при этом Александра Македонского, который даже табуреток не ломал, но тут же и оговорился, что порядок, разумеется, превыше всего, и с нарушителями дисциплины, расхлябанностью, «бескультурием в солдатской среде» надо бороться.

С Папой Рымским, положим, все понятно, Папе Рымскому сам Господь Бог не судья. Но мои-то охламоны!

– Что же мне, костерить вас из мати в мать? Неужели вы нормальных русских слов не понимаете?

– Понимаем, товарищ лейтенант. Да только, – без интригующей эстрадной паузы Ибрагим и тут не обошелся, – в армии как говорят? В армии любая команда без мата не отдается, а если отдается, то не исполняется.

– Уж лучше бы вы, как все. И вам спокойнее, и нам привычнее, – как всегда следом за Карбузовым вступил Ефиманов. – Доказать вы все равно никому ничего не докажете. Не дадут. А нам от вашей затеи только морока одна. Мы же в гарнизоне вместо мальчиков для битья. Каждый прапорщик считает своим долгом уличить нас хоть в чем-нибудь. Взять хоть вчерашний день. Пришли в столовую – дежурный от ворот поворот командует: «Почему без песни?» То, что другие подразделения без песни прибыли, это, разумеется, не в счет. Ладно, думаю. Пошли на второй круг, пропели, у входа командую: «Справа в колонну по одному...» – «Отставить! – и на часы показывает: – Вы опоздали ровно на пять минут. Объясните, товарищ сержант, почему нарушаете распорядок дня?» – «Товарищ прапорщик! Вы же сами...» – «Пререкаетесь, товарищ сержант!» И так на каждом шагу. Вот и попробуйте при таком отношении не пролетать.

Эх, Ефиманов, глаза б мои на тебя не смотрели. Нечего мне сказать, глядя в твои пресветлыя очи. Впрочем, сказать-то есть что, да не имею права. Не стану же я тебе рассказывать о том, в каких красках обрисовал эту дурацкую историю прапорщик Нагишов. И в каких выражениях отчитывал меня Атомный Комар. А стоило мне заикнуться:

– Вас неверно информировали, товарищ майор.

– Ну разумеется. Разумеется! – взбеленился зэ-эн-ша. – Прапорщик, который добросовестного выполняет возложенные на него обязанности, по-вашему, безусловно, лжет. А ваш сержант, который самолично отменил мое распоряжение, который нарушил распорядок дня, который в ответ на справедливые замечания пререкается – он, по-вашему, говорит чистую правду. Я понял вас, товарищ лейтенант. Я хотел строго наказать сержанта, а с вами побеседовать, но теперь убедился, что во всем этом вопиющем инциденте виноват не сержант, а вы. Вы распустили людей, вы потакаете нарушителям воинской дисциплины, вы разлагаете воинский коллектив. Вас и надо наказывать. И я объявляю вам выговор... Не слышу ответа!

– Есть выговор.

– Вот видите? Даже в этом вы проявляете личную недисциплинированность. А все ваши рассуждения о методах воспитания - демагогия. Вы демагог, товарищ лейтенант.

– Никак нет, товарищ майор.

– А я говорю – демагог. И раз вы этого не понимаете, я буду предъявлять к вам самую жесткую принципиальность. Идите!

Шаг - вдох, шаг - выдох.

Ничего, мужики. Шагать – даже с бревном на плече – не такая уж скверная работа. Все лучше, чем выслушивать нотации Атомного Комара.

Я-то думал, что хотя бы здесь буду избавлен от его отеческого участия. Рано радовался. Недели не прошло - прикатил Бесфамильный на Слияние, и приходится нам теперь отдуваться за весь отряд. Закрыли грудью амбразуру. Лестно, конечно, но очень уж муторно. Только и радости нам осталось, что по тропе погулять да на Большом Перекуре дух перевести. Единственная в своем роде суверенная территория.

Шаг - вдох, шаг - выдох.

– Аксенов!

– Я, товарищ лейтенант!

– Поворот впереди видишь?

– Вижу, товарищ лейтенант.

– Ну так запомни: за этим поворотом – Большой Перекур. Крепись.

- Есть крепиться.

Голос звонкий. Значит, не такой уж он желторотый – новичок. Судя по комплекции, по внешнему виду, он должен был скиснуть еще у Марьиной Рощи. Однако не скис, держится молодцом. Как-то будет выглядеть после Большого Перекура?

Коварная штука отдых. Стоит только расслабиться сверх меры, забыть о том, что пройдена лишь половина – и бревно втрое тяжелее покажется. Так бы и сбросил его. Но это минутное. Как припомнишь, сколько протопали, так и полегчает. В самом деле, не задарма же спину ломал!

Шаг - вдох...

Эге, брат. Так недолго и юзом под откос скатиться. На Аксенова шумел, а сам? Нечего по сторонам глазеть, под ноги смотри.

По идее надо бы впереди каравана чистильщика пускать, чтобы тропу от камней очищал. По крайней мере на утренней ходке. Увы, чистильщик нам не по карману. Чистильщик – это минус одно бревно на каждой ходке. Итого за неделю – одиннадцать древен. А мы за раз только девять берем.

И без того Димка Лучинин канючит, мол, не обеспечиваем ему фронт работ. Ну так и дал бы пару человек на усиление. Все одно они без дела сидят, а так имел бы с каждой ходки лишнее бревно, за неделю – плюс одиннадцать.

– Не царское это дело, – ухмыляется. – Бревном больше, бревном меньше – не велика разница. Важен принцип. Не успею я тебе двух плотников дать, как их на другой объект перебросят.

Что ж, резонно. Непременно перебросят, да еще и с нагоняем: «Что-то медленно вы поворачиваетесь!» Поэтому лучший способ избежать начальственного гнева и прочих осложнений – не проявлять инициативы.

– Не спеши, Аксенов. Не спеши. Наше стойло на выходе.

Добрались-таки до Большого Перекура.

– Два камня у тропы видишь?

– Угу.

– Вот меж ними мы бревнышко и положим. Аккуратненько положим, бережно. Сил-то хватит?

– Угу.

– Ну, тогда берись. И-и-р-раз!

Все. Перекур.

(Читать Главу 2)