"Сказание" Глава 3

«Начавши службу так удачно, Алексей Петрович с шестнадцати лет приобрёл самостоятельность и репутацию, которые сулили ему блестящую будущность. Но судьба неожиданно подставила ему ногу.
Смоленский губернатор сделал донос на Каховского, брата Алексея Петровича по матери. Тот был взят по этому доносу под арест, а вместе с ним был арестован и Ермолов: его взяли и отвезли в Калугу.
Но чуть только Ермолов явился в Калугу к губернатору, ему было объявлено всемилостивейшее прощение государя и возвращена шпага. Тем не менее, однако, Ермолов счёл себя всем этим крайне оскорблённым и требовал от генерала Линденера объяснений, которых тот ему, разумеется, не дал, но зато тотчас же секретно донёс о нём как «о человеке неблагонадёжном». Последствием этого нового доноса было то, что за Ермоловым в Калугу был прислан из Петербурга курьер, который и отвёз его прямым трактом в Петропавловскую крепость…»

Н.С.Лесков, «Алексей Петрович Ермолов. Биографический очерк»

«Будучи произведён, по возвращении из похода в Персию, в подполковники, молодой Ермолов, командовавший артиллерийскою ротою, проживал в Несвиже; он квартировал вместе с доблестным князем Дмитрием Владимировичем Голицыным, братом его — умным князем Борисом, и двоюродным их братом — князем Егором Алексеевичем. Ермолов был поручен ещё в войну 1794 года командиру Низовского полка полковнику Ророку, который в свою очередь передал его капитану того же полка Пышницкому (впоследствии начальнику дивизии); он подружился здесь с подпоручиком Низовского полка князем Любецким, известным по своим высоким способностям и обширным сведениям.
Александр Михайлович Каховский, единоутробный брат А.П.Ермолова, столь замечательный по своему необыкновенному уму и сведениям, проживал спокойно в своей деревне Смоляничи, находившейся в сорока верстах от Смоленска, где был губернатором Тредьяковский, сын известного пииты, автора «Телемахиды». Богатая библиотека Каховского, его физический кабинет, наконец празднества, даваемые им, привлекали много посетителей в Смоляничи, куда молодой Ермолов прислал шесть маленьких орудий, взятых им в Праге после штурма этого предместья, и небольшое количество пороха, коим воспользовался хозяин для делания фейерверков. Независимое положение Каховского, любовь и уважение, коими он везде пользовался, возбудили против него, против его родных и знакомых — недостойного Тредьяковского, заключившего братский союз с презренным Линденером, любимцем императора Павла. Каховский и все его ближайшие знакомые били схвачены и посажены в различные крепости под тем предлогом, что будто бы они умышляли против правительства; село Смоляничи с библиотекою и физическим кабинетом было продано с публичного торга, причём каждый том сочинения и каждый инструмент были проданы порознь; Линденер удержал у себя из вырученной суммы двадцать тысяч рублей, а Тредьяковский пятнадцать тысяч рублей. Село Смоляничи досталось Реаду. Во время отступления наших войск от западной границы, в первую половину Отечественной войны, Ермолов, проходивший со штабом первой армии через Смоляничи, нашёл здесь много книг с гербом Каховского».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«В Списке населённых мест Смоленской губернии по сведениям за 1859 год, выпущенном центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел, есть упоминание о сельце Смоляничи. Расположено оно было по Мстиславскому просёлочному тракту на речке Руфе в тридцати верстах от уездного города Красный. Насчитывалось в нём семь дворов, в которых проживало тридцать мужчин и тридцать две женщины. К началу прошлого века население сократилось до 23 мужчин и 28 женщин. Зато на территории Смоляничей действовал сыроваренный завод и значилась усадьба. Собственно, само слово «сельцо» и подразумевало наличие барского дома плюс несколько изб для челяди, по-нынешнему — обслуживающего персонала.
Однако знали Смоляничи и лучшие времена, о чём свидетельствуют экономические примечания к планам Генерального межевания (конец XVIII века). Тогда на территории сельца в шестнадцати крестьянских дворах насчитали 120 душ. Отметили переписчики и господский дом, и регулярный парк с плодовым садом, и два пруда с рыбой, да ещё мельницу с двумя жерновами. А владели этим имением артиллерии майор Пётр Алексеевич Ермолов и его жена Мария Денисовна, в первом замужестве — Каховская. По официальной версии хозяйка Смоляничей вышла замуж за орловского дворянина, будучи вдовой. Однако у некоторых исследователей есть по этому поводу сомнения. Смоленский помещик ротмистр Михаил Каховский, скорее всего, умер в начале восьмидесятых годов восемнадцатого столетия. К тому времени у Марии Денисовны уже имелся сын от Ермолова — Алексей (родился в 1777 году). И от первого мужа она растила сына Александра.
По традиции тех лет дворянские дети сызмальства готовились к службе царю и Отечеству. Александр Михайлович Каховский сделал неплохую военную карьеру. Служил он в штабе А.В.Суворова, был любимым адъютантом фельдмаршала. Ещё ранее отличился при взятии крепости Очаков (1788 г.), когда «взойдя на бастион с частью батальона мужественно поражал неприятеля и взял пашу». Полковник A.M.Каховский участвовал в военных действиях русской армии в Польше. «За усердную службу» и «отличное мужество» при взятии варшавского предместья Праги был награждён орденом Владимира 3-й степени. Но, несмотря на несомненные заслуги смоленского дворянина, Павел I счёл необходимым избавиться от него, впрочем, как и от многих других офицеров, отличавшихся независимостью взглядов и не разделявших прусские симпатии императора. В 1796 году (возможно, в начале 1797 года) полковник Каховский выходит в отставку и поселяется в смоленском имении Смоляничи».

А.Лапикова, «Заговорщики из Смоляничей»

«В помещичий дом в сельце Смоляничи, что в Краснинском уезде Смоленской губернии, куда с 1797 г. был вхож Алексей <Ермолов>, часто съезжались офицеры из расквартированных в губернии полков. Многие из них были отставлены от службы императором-самодуром. В имении была богатейшая библиотека, и друзья читывали вслух и разбирали сочинения Вольтера, Дидро, Гельвеция, Руссо, Радищева. Офицеры горячо отстаивали русскую самобытность, спорили о «царстве разума», а кое-кто даже «обнажал цареубийственный кинжал» и одобрял радикальные меры Французской революции (кстати, в подвалах дома хранился изрядный арсенал оружия и более шести пудов пороху). И хотя взгляды друзей не отличались стройностью, да и конкретной программы действий не было, но здесь открыто осуждалась патологическая жестокость, произвол и пруссофилия Павла, которого аттестовали не иначе как «Бутов» и «Курносый»; сторонников же его режима презрительно называли «клопами», «сверчками», «мухами». Строгая конспирация соблюдалась ядром кружка, участники коего носили условные имена: полковник Дехтерев — Гладкий, отставленный от службы единоутробный брат Ермолова Каховский — Молчанов, сам Ермолов — Еропкин. Интересно, что согласно В.И.Далю, прозвание «Еропкин» происходит от слова «Еропа» и знаменует собой человека «надутого, чванного, самодовольного». Едва ли эти качества были присущи молодому Ермолову, хотя самолюбие и чувство собственного достоинства были свойственны ему вполне. Следует заметить, что вообще прозвища кружковцам давались иногда самые парадоксальные: так, офицера по фамилии Ломоносов именовали Тредиаковским (а ведь известно, что в XVIII в. В.К.Тредиаковский и М.В.Ломоносов были литературными антагонистами)».

Лев Бердников, «Остёр до дерзости»

«Летом 1798 г. в руки Павла I попали сведения о существовании в армии оппозиции его режиму, которая, с одной стороны, была связана с братьями Зубовыми, а с другой — ориентировалась на наследника престола.
В Петербургском драгунском полку, расквартированном в Смоленской губернии, весной 1798 г. произошёл конфликт между шефом полка В.П.Мещёрским и его офицерами, так же недовольными гатчинской муштрой, как и в дивизии Суворова. Желая пресечь такие настроения, Мещёрский издал приказ, запрещавший офицерам полка критиковать новую форму, судить об образе службы, обсуждать повеления начальства. Командир полка П.В.Киндяков потребовал, чтобы шеф персонально указал, кого именно он имел в виду, издавая приказ. Мещёрский отказался и вскоре донёс инспектору кавалерии Ф.И.Линденеру, что в доме полкового командира собираются «молодые легкомыслящие офицеры». 25 июля была создана следственная комиссия во главе с Линденером, любимцем Павла I.
В ходе расследования выяснилось, что более двух лет в Смоленской губернии действовал антиправительственный кружок, состоявший из офицеров Петербургского драгунского, Московского гренадерского, 4-го артиллерийского полков, чиновников местной администрации, отставных военных и гражданских лиц. Ядро кружка — «канальский цех» — составляли 8-10 человек, носивших конспиративные клички. Связанных же с кружком лиц насчитывалось около трёх десятков. Главными действующими лицами здесь были Каховский и исключённый из службы бывший командир Петербургского полка полковник П.С.Дехтерев. В кружок входили сменивший его на этом посту полковник Киндяков, офицер того же полка полковник И.Бухаров, подполковник А.П.Ермолов, командовавший ротой 2-го артиллерийского батальона, капитан В.С.Кряжев, адъютант и управляющий канцелярией смоленского военного губернатора. Им покровительствовали шефы Петербургского полка генерал-лейтенант П.И.Боборыкин и генерал-майор Д.Тараканов.
С кружком были связаны чины губернской администрации: предводители дворянства (губернский Н.Б.Потёмкин и уездный М.О.Сомов), чиновники канцелярии военного и гражданского губернатора С.Тучков, А.Потапов, Т.Тутолмин. Возможно, знал о существовании кружка и сам губернатор М.М.Философов, в прошлом участник оппозиционного кружка братьев Паниных; он оказывал покровительство Дехтереву и Каховскому, а также опальному генералу П.Б.Пассеку и сыну его, будущему декабристу П.П.Пассеку».

М.М.Сафонов, «Загадка опалы Суворова»

«В Центральном государственном архиве древних актов хранятся чрезвычайно интересные материалы следствия, произведённого в 1798 году генерал-лейтенантом Ф.И.Линденером по делу «смоленских заговорщиков». Из этого дела (фонд Госархива, разряд VII, № 3251) видно, что «смоленские заговорщики» не ограничивались одной подготовкой убийства всем ненавистного Павла, их цели были значительно шире. Сам генерал Линденер называет заговорщиков «якобинцами» и «приверженцами вольности», свидетельствуя, что на своих собраниях они произносили «вольные или, паче сказать, дерзкие рассуждения о правлении, о налогах, о военной строгости и об образе правления», а также производили «чтение публичное в своей квартире запрещённых книг, как-то Гельвеция, Монтескье, «натуральную систему» и прочие таковые книги, развращающие слабые умы и поселяющие дух вольности, хваля французскую республику, их правление и вольность…» (лист 298). <…> Как видно из материалов следствия, в тайных группах состояло свыше тридцати человек, однако Линденер не без основания предполагал, что их значительно больше, и только по не зависящим от него обстоятельствам ему не удалось выявить всю тайную организацию «от Калуги до литовской границы и от Орла до Петербурга», как предполагал генерал. «Смоленские заговорщики» проводили антиправительственную пропаганду не только среди офицеров, но делали попытки обращаться и непосредственно к народу. В одном из своих донесений Линденер сообщает: «Каховский и Замятин, который, конечно, во всём есть подражатель той шайки, едучи по дороге, разговаривали с извозчиком, не иначе как в намерении их возмутить против государя императора, о умножающихся налогах и угнетениях и что при нынешнем правлении будто против прежнего народ отягощён, на что извозчик сей отвечал: «Каково вам, дворянам, таково и нам». За сие Каховский, мужика обняв, поцеловал в бороду» (лист 182, оборот)».

Н.А.Задонский, «Денис Давыдов» (в примечаниях)

«Между офицерами армейских полков, квартировавших в Смоленской губернии, развилось сильное неудовольствие из-за крутых мер и преобразований, вводимых новым императором, и особенно из-за опалы, постигшей тогда любимого фельдмаршала Суворова. По доносу смоленского губернатора было назначено следствие, и между скомпрометированными офицерами был родной брат Ермолова по матери, Каховский, а письма, найденные у него, замешали в дело также и Ермолова».

В.Я.Потто, «Кавказская война»

«По возвращении своём из персидского похода, в 1797 году, Алексей Петрович Ермолов служил в четвёртом артиллерийском полку, коим командовал горький пьяница Иванов, предместник князя Цицианова (брата знаменитого правителя Грузии). Этот Иванов во время производимых им ученьев имел обыкновение ставить позади себя денщика, снабжённого флягою с водкой; по команде Иванова: «Зелена», ему подавалась фляга, которую он быстро осушивал. Он после того обращался к своим подчинённым с следующей командой: «Физики, делать всё по старому, а новое — вздор». Рассердившись однажды на жителей города Пинска, где было нанесено оскорбление подчинённым ему артиллеристам, Иванов приказал бомбардировать город из двадцати четырёх орудий, но, благодаря расторопности офицера Жеребцова, снаряды были поспешно отвязаны, и город ничего не потерпел. Пьяный Иванов, не заметивший этого обстоятельства, приказал по истечении некоторого времени прекратить пальбу; вступив торжественно в город и увидав в окне одного дома полицмейстера Лаудона, он велел его выбросить из окна».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«Всем обязан он <Ермолов говорит о себе то в третьем, то в первом лице. — прим. ред. первого издания.> единственно милосердию Государя. Спрашиван о многих обстоятельствах, относившихся до его брата, но как они совершенно не были известны Ермолову и были даже вымышлены, то ответы его заключались в одних отрицаниях. Генер. Л., призвав к себе офицера, сопровождавшаго Ермолова, объявил ему о дарованной ему свободе и чтобы он отправился обратно, если Ермолов пожелает возвратиться один. Ласково простясь с Ермоловым, он сказал, что посланному навстречу ему офицеру приказано отдать бумаги Смоленскому коменданту генер. майору князю Долгорукову, в случае если ещё он не препровождён из Несвижа. Сказать, что между возвращёнными бумагами недостаёт журнала и нескольких чертежей, составленных во время пребывания в Австрийской армии в Альпийских горах, которые Государь изволит рассматривать. Проезжая обратно Смоленск, Ермолов получил бумаги, доставленные разъехавшимся, вероятно, в ночное время офицером и привёз в Несвиж данное шефу батальона повеление».

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

«Отданный под наблюдение поручика Ограновича, он <Ермолов> был заперт в своей квартире, причём все окна, обращённые на улицу, были наглухо забиты и к дверям был приставлен караул; одно лишь окно к стороне двора осталось отворённым. Вскоре последовало приказание о том, чтобы отвести Ермолова на суд к Линденеру, проживавшему в Калуге; невзирая на жестокие морозы, Ермолов был посажен с Ограновичем в повозку, на облучке которой сидело двое солдат с обнажёнными саблями, и отправлен через Смоленск в Kaлугу. Остановившись для отдыха в Смоленске, Ермолов был предупреждён губернским почтмейстером, давним приятелем его семейства, о презренных свойствах Линденера, не любившего щадить кого бы то ни было. Между тем прислано было из С.-Петербурга высочайшее повеление о прощении подсудимых, вина которых была даже в Петербурге найдена ничтожною. Приезд Ермолова в Калугу, где он остановился у дома Линденера, возбудил всеобщее любопытство. Линденер, будучи в то время нездоров, приказал привести к себе в спальню Ермолова, которому было здесь объявлено высочайшее прощение. Линденер почёл, однако, нужным сделать строгий выговор Ермолову, которого вся вина заключалась лишь в близком родстве и дружбе с Каховским; заметив удивление на лице Ермолова, Линденер присовокупил: «Хотя видно, что ты многого не знаешь, но советую тебе отслужить пред отъездом молебен о здравии благодетеля твоего — нашего славного государя». Приняв во внимание советы многих, утверждавших, что если им не будет отслужен молебен, то он вновь неминуемо подвергнется новым преследованиям, Ермолов, исполнив против воли приказание Линденера, отправился с Ограновичем в обратный путь».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

А.П.Ермолова - А.М.Каховскому
17 мая 1797 г.

«Любезный брат Александр Михайлович.
Я из Смоленска в двое суток и несколько часов провёл в Несвиже. Излишне описывать вам, как здесь скучно, Несвиж для этого довольно вам знаком. Я около Минска нашёл половину нашего батальона, отправляемого в Смоленск, что и льстило меня скорым возвращением к приятной и покойной жизни; но я ошибся чрезвычайно; артиллерия вся возвращена была в Несвиж нашим шефом, или, лучше сказать, Прусскою Лошадью (на которую надел Государь в проезде орден 2-го класса Анны). Нужно быть дураком, чтоб быть счастливым; кажется, что мы здесь долго весьма пробудем, ибо недостаёт многаго числа лошадей и артиллерию всю починять нужно будет. Я командую здесь шефскою ротою, думаю, с ним недолго будем ходить, я ему ни во что мешаться не даю, иначе с ним невозможно. Государь баталиону приказал быть здесь впредь до повеления, а мне кажется, уж навсегда. Мы беспрестанно здесь учимся, но до сих пор ничего в голову вбить не могли, и словом, каков шеф, таков и баталион; обоими похвастать можно, следовательно, и служить очень лестно. Сделайте одолжение, что у вас происходило во время приезду Государя, уведомьте, и много ль было счастливых. У нас он был доволен, но жалован один наш скот. Несколько дней назад проехал здесь общий наш знакомый г. капитан Бутов <одно из прозвищ Павла I>; многие, его любящие, или, лучше сказать, здесь все бежали к нему навстречу, один только я лишён был сего отменного счастия — должность меня отвлекала; но я не раскаиваюсь, хотя он более обыкновенного мил был. Поклонитесь от меня почтеннейшему Вырубову, Каразцову, тож любезному Тредьяковскому, может, и Бутлеру; хотел писать на «итальянском диалекте», но нет время, спешу, офицер сию минуту отправляется. Однако ж с первым удобным случаем ему и Гладкому писать буду. Мордвинову — также; я воображаю его в Поречье и режущегося с своим шефом, как в скором времени надеюсь резаться с своим; но он ещё меня счастливей — он близко от Смоленска, от вас, которые можете разогнать его скуку, — а я имел счастие попасться между такими людьми, которые только множить её могут. Вспомните обо мне Бачуринскому, Стрелевскому и всем тем, которые меня не совсем забыли. Прощайте.

Алексей Ермолов
Проклятый Несвиж, резиденция дураков».

«Следствие в Смоленской губернии проходило в два этапа. Первый протекал в Дорогобуже, второй — в Смоленске. На первом этапе в июле — августе были арестованы офицеры Петербургского драгунского полка и ряд отставных. Их обвинили в цареубийственных замыслах, лишили чинов и дворянства; троих заточили в крепость, прочих отправили в ссылку, причём пятерых — в Сибирь. На этом дело было прекращено. Однако в ноябре Линденер затеял по этому же делу новое следствие, произвёл новые аресты. Он привлёк к расследованию офицеров других частей, чиновников местной гражданской и военной администрации.
Кроме того, его стараниями выяснилось, что к смоленскому делу в той или иной степени причастны генерал-прокурор А.Б.Куракин, чиновники его канцелярии М.М.Сперанский и Пшеничный, канцлер А.А.Безбородко, его ближайший помощник Д.П.Трощинский, племянник канцлера В.П.Кочубей, генерал-адъютант А.И.Нелидов, двоюродный брат фаворитки царя, жена киевского военного губернатора А.Дашкова, смоленский военный и гражданский губернатор Философов, генерал-лейтенант Боборыкин, генерал-майоры Тараканов, Белуха, шефы Петербургского драгунского полка братья П.А. и В.А. Зубовы».

М.М.Сафонов, «Последняя страница жизни А.В.Суворова —
предсмертная опала — остается до сих пор не вполне понятной»

«Откровенные показания одного из арестованных, капитана В.С.Кряжева, позволили руководившему дознанием генералу Ф.И.Линденеру в ходе возобновлённого в ноябре 1798 г. разбирательства вскрыть связи смоленских заговорщиков с широким кругом высокопоставленных лиц в Петербурге. Преодолевая сопротивление столичных «протекторов» заговора, включая генерал-прокурора П.В.Лопухина, которые добились прекращения дела, Линденер передал в начале 1799 г. показания Кряжева лично Павлу. Именно в них арестованный, среди прочего, писал: «... Ещё однажды случилось мне слышать от полковника Каховского, что он при самом начале царствования государя имел план к перемене правления...», который состоял в том, чтобы склонить командовавшего в 1796 г. войсками в Тульчине Суворова выступить против Павла и свергнуть его с престола. «Но сего плану не мог открыть графу Суворову не быв допущен к нему его адьютантами, которым он однако ж о сём открыл».

К.Л.Козюренок, «К вопросу о причинах опалы А.В.Суворова 1800 г.»

«Между тем коварный Линденер, донося государю о приведении в исполнение его воли, изъявил, однако, сожаление, что его величество помиловал шайку разбойников, заслуживающих лишь строжайшего наказания. Ермолов, возвратившись к своей роте, оставался спокойным в течение пятнадцати дней, но прибывшему после того фельдъегерю было приказано доставить его в С.-Петербург со всеми его бумагами; так как опасались бегства обвинённого, то фельдъегерю было приказано оказывать ему дорогою всевозможное внимание».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«Я не был отставлен от службы, не был выключен, ниже арестован, и объявлено, что государь желает меня видеть.
Без затруднения дано мне два дня на приуготовление к дороге: до отъезда не учреждено за мною никакого присмотра; прощаюсь с знакомыми в Несвиже и окрестности и отправляюсь.
В жизни моей нередко весьма уловлял я себя в недостатке предусмотрительности, но в 22 года, при свойствах и воображении, от природы довольно пылких, удостоенный всемилостивейшего прощения, вызываемый по желанию государя меня видеть, питающий чувства совершеннейшей преданности, я допускал самые обольщающие мечтания и видел перед собой блистательную будущность. Пред глазами было быстрое возвышение людей неизвестных и даже многих, оправдавших своё ничтожество, и меня увлекали надежды!
В дороге фельдъегерь оказывал мне угодливость; на последней к П[етер]бургу станции, куда приехали мы до обеда, советовал дождаться вечера, говоря, что могу быть встречен знакомыми, и неприятно будет мне дать повод к невыгодным о себе заключениям. Тут начало мне представляться положение моё совсем в другом виде. В П[етер]бурге привезли меня прямо в дом генерал-губернатора Петра Васил[ьевича] Лопухина. Долго расспрашиваемый в его канцелярии, фельдъегерь получил приказание отвезти меня к начальнику тайной экспедиции. Оттуда препроводили меня в С.-П[петер]бургскую крепость и в Алексеевском равелине посадили в каземат. В продолжение двухмесячного там пребывания один раз требован я был генерал-прокурором: взяты от меня объяснения начальником тайной экспедиции, в котором неожиданно встретил я г. Макарова, благороднейшего и великодушного человека, который, служа при графе Самойлове, знал меня в моей юности и наконец его адъютантом. Ему известно было о дарованном мне прощении, о взятии же меня в другой раз он только что узнал, что по приказанию государя отправлен был дежурный во дворце фельдъегерь, и причина отсутствия его покрыта тайною. Объяснения мои изложил я на бумаге; их поправил Макаров, конечно не прельщённый слогом моим, которого не смягчало чувство правоты, несправедливого преследования и заточения в каземате. Я переписал их и возвратился в прежнее место.
<…> В равелине ничего не происходит подобного описываемым ужасам инквизиции, но конечно многое заимствовано из сего благодетельного и человеколюбивого установления. Спокойствие ограждается могильною тишиною, совершенным безмолвием двух недремлющих сторожей, почти неразлучных. Охранение здоровья заключается в постоянной заботливости не обременять желудка ни лакомством пищи, ни излишним его количеством. Жилища освещаются неугасимою сальною свечою, опущенною в жестяную с водою трубкою. Различный бой барабана при утренней и вечерней заре служит исчислением времени; но когда бывает он не довольно внятным, поверка производится в коридоре, который освещён дневным светом и солнцем, незнакомыми в преисподней».

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

«Остановившись сперва у квартиры генерал-прокурора Лопухина на Гагаринской пристани, они были пересланы в дом, занимаемый Тайною канцелярией, находившейся на Английской набережной. Вследствие приказания старшего чиновника этой канцелярии Ермолова повезли на время в Петропавловскую крепость, где заперли в каземат, находившийся под водою в Алексеевском равелине. Комната, в которой он был заключён под именем преступника № 9, имела шесть шагов в поперечнике и печку, издававшую сильный смрад во время топки; комната эта освещалась одним сальным огарком, которого треск, вследствие большой сырости, громко раздавался, и стены её от действия сильных морозов были покрыты плесенью. Наблюдение за заключёнными было поручено Сенатского полка штабс-капитану Иглину и двум часовым, неотлучно находившимся в комнате. Весьма часто, когда Ермолов обращался с каким-либо вопросом к одному из них, наиболее добродушному, он получал в ответ: «Не извольте разговаривать; нам это строго запрещено; неравно это услышит мой товарищ, который тотчас всё передаёт начальству».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«В ходе расследования выяснилось, что руководители кружка дружественными и служебными узами тесно связаны с зубовским семейством. Согласно показаниям Кряжева, «Каховский и Дехтерев, будучи подкрепляемы, почитали себе протекторами кн. Платона и Валериана Зубовых». По заключению Линденера, Зубовых Дехтерев «почитал более всего и, конечно, во всем ими подкрепляем был». По словам Мещёрского, Дехтерев был «любимцем» и «протеже» В.А.Зубова, его «творением» и «по нём вышел из ничего в полковники». Павел Киндяков также был «привязан» к брату фаворита и считался у него «приближённым». Среди членов кружка были офицеры, участвовавшие в персидском походе Зубова. Ермолов, брат Каховского по матери, в 1794 г. находился в Польше, а в 1796 г. — в Закавказье под командованием Зубова. Отец Ермолова служил под начальством генерал-фельдцейхмейстера П.А.Зубова и был «правой рукой» екатерининского фаворита. В молодости Ермолов был близок к П.А.Зубову и очень высоко ценил его. Жена командира Московского драгунского полка М.И.Зыбина приходилась Ермолову родной тёткой».

М.М.Сафонов, «Загадка опалы Суворова»

«После трёхнедельного заключения он был повезён, в 7 часов утра, к Лопухину, у которого он застал несколько лиц в анненских лентах. Лопухин, строго приказав ему ничего не таить во время допроса, велел провести его в свою канцелярию; пройдя через ряд тёмных комнат, он вступил в ярко освещённый кабинет, где нашёл чиновника Макарова, некогда коротко знакомого с отцом его, и встрече с коим в этом месте немало удивился.
По совету Макарова, Ермолов написал на имя государя письмо, которое, будучи сообща исправлено, было им переписано начисто. Хотя оно было несколько раз прочитано и по возможности исправлено, но от внимания сочинителя и читателей ускользнуло одно выражение, которое, возбудив гнев Павла, имело для Ермолова самые плачевные последствия. В начале письма находилось следующее: «Чем мог я заслужить гнев моего государя?» Прочитав письмо, государь приказал вновь заключить Ермолова в Алексеевский равелин, где он уже оставался около трёх месяцев».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

Заметки на полях

«Ермолов в молодости, будучи ещё полковником, столь дерзко держался с высшими, что, по воспоминаниям современников, они мечтали, чтобы он поскорее стал генералом, ибо тогда уже не так стыдно будет выносить его дерзости».

Русский литературный анекдот

«Нескоро однако же после того прислан фельд-егерь принять арестанта из 9 нумера и отправиться в назначенный путь. Мне приказано одеваться теплее в дорогу. Из убийственной тюрьмы я с радостью готов был в Сибирь. <…>
В дороге фельд-егерь сообщил мне, что должен сдать меня Костромскому губернатору, но что весьма нередко поручается им отправлять несчастных далее и даже в Сибирь.
По прибытии в Кострому, мне объявлено назначение вечнаго пребывания в губернии, по известному собственно государю императору преступлению. По счастию моему при губернаторе находился сын его, с которым в молодости моей учились мы вместе. По убеждению его он донёс генерал-прокурору, что находит нужным оставить меня под собственным надзором для строжайшаго наблюдения за моим поведением, и мне назначено жить в Костроме».

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

Заметки на полях

«Выйдя из камеры Алексеевского равелина, Ермолов обломком мела начертал над входом: «Свободна от постоя».

Русский литературный анекдот

«Ермолову было приказано одеться потеплее и готовиться к дальней дороге; ему были возвращены: отобранное платье, бельё, тщательно вымытое, и принадлежавшие ему сто восемьдесят рублей. В подорожной курьера не было обозначено место ссылки, но сказано было лишь: «С будущим». На все вопросы Ермолова курьер, который был родом турок, долго хранил упорное молчание; он был окрещён и облагодетельствован дядею отца Ермолова. Узнав о том, что он едет с родственником своего благодетеля, курьер, сделавшись весьма ласковым с ним, уведомил его, что ему было приказано передать его костромскому губернатору, почтенному и доброму Николаю Ивановичу Кочетову, для дальнейшей отсылки в леса Макарьева на Унже. Будучи доставлен к губернатору, Ермолов узнал в сыне его — бывшего сотоварища своего по московскому университетскому пансьону; по просьбе своего сына благородный Кочетов представил в Петербург, что в видах лучшего наблюдения за присланным государственным преступником он предпочёл оставить его в Костроме. Это распоряжение костромского губернатора относительно Ермолова было одобрено в С.-Петербурге».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«Жил Алексей Ермолов «некоторое время в доме губернского прокурора Новикова, а затем … сошёлся с опальным, как и он, … Матвеем Платовым. Они стали жить вместе на улице Богословской, 19 (ул. Горная). Но А.Соловьёв и Григоров пишут, что Ермолов жил в районе улицы Горной в доме одной женщины, возможно, это был дом №8А или дом №4. А.Бочков в книге «Старая Кострома» пишет, что Ермолов жил на квартире у священника церкви Иоанна Богослова, дом которого стоял, а возможно стоит и до сих пор на площадке за церковью. Среди местных жителей ул. Горной ходило предание, которое подтверждало, что Ермолов жил именно здесь: «Поселённый на Кадкиной горе, он, будучи совсем молодым, любил зимой кататься с неё на санках. Однажды, мчась вниз, он нечаянно сбил с ног поднимавшуюся с полными вёдрами воды от «дома на 7 ключах» — это дом Кокарева № 29 — кухарку священника, в доме которого квартировал. В качестве извинения он пообещал, что сам будет ходить за водой на ключи, пока живёт у её хозяина». У того же Бочкова есть упоминание о том, что Платов жил в доме Дурыгина ул. Павловской (ул. Симановского, 5А).
В это время в городе жил дядя Ермолова — отставной поручик Николай Васильевич Ермолов, служивший в судебной палате. Его усадьба располагалась за Московской улицей (улица Островского) посреди квартала. Он оказывал опальному подполковнику помощь и различные услуги. В ссылке Ермолов занимался самообразованием, изучал латинский язык, переводил книги античных авторов, брал уроки игры на кларнете, по воскресеньям ходил на службу в церковь Иоанна Богослова или Успенский собор (это известно из ежемесячных отчётов, посылаемых в Петербург), посещал своих друзей и знакомых (дома дочерей Ламба на ул. Русина. Иван Варфоломеевич Ламб — вице-президент военной коллегии, генерал, который сыграл определённую роль в дальнейшей судьбе Ермолова)».

А.О.Ершова, «Кострома — место ссылки А.П.Ермолова и М.И.Платова»

«Я вспомнил рассказ одного костромского старожила, переданный мне лет двадцать тому назад и обрисовывающий характер Алексея Петровича. Вот что он мне рассказал.
Когда Ермолов, в чине подполковника, жил в ссылке в Костроме, он в зимнее время возил на салазках для своей хозяйки, старушки-мещанки, у которой квартировал и которая любила его как сына, воду в ушате или кадке с реки, по обледенелой горе. Иногда присаживался на салазки мальчуган, внучёк хозяйки».

И.И.Лажечников, «Несколько заметок и воспоминаний
по поводу статьи «Материалы для биографии А.П.Ермолова»

«Некоторое время жил я в доме губернского прокурора Новикова, человека отлично доброго и благороднейших свойств и вскоре вместе войска Донского с генерал-майором Платовым, впоследствии знаменитым войсковым атаманом, которому по воле Императора назначена также Кострома местопребыванием».

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

«Минуя В.А.Зубова, царь разослал повеления каждому полку выступить в «непременные квартиры», так что сам главнокомандующий со своим штабом и генералитетом чуть было не попал в плен. Но казачий атаман М.И.Платов ослушался императорского повеления и остался охранять Зубова. По возвращении в Россию Платов угодил вначале в костромскую ссылку, а затем в Петропавловскую крепость…»

М.М.Сафонов, «Загадка опалы Суворова»

«Донской же атаман Платов стал жертвой подозрительности Павла I. После завершения персидского похода недоброжелатели обвинили его в том, что он якобы не выплатил казакам 2-го Чугуевского полка деньги за службу. В итоге его необоснованно посадили на гауптвахту и предали суду, который постановил ехать в Кострому и жить там безвыездно.
Но существует и другая точка зрения, что основанием для ссылки и последующего за ней заключения Платова в крепость послужил ложный на него донос о намерении стать во главе казачьих войск Дона и отделиться от Российской империи.
В конце декабря 1797 г. Матвей Иванович прибыл в Кострому. Здесь он занимался доскональным изучением быта и самих жителей города. Имеется информация о том, что в 1800 г. на средства прихожан, часть которых составляли средства Матвея Ивановича Платова, был перестроен тёплый предел церкви в честь Рождества Христова на Суле. К сожалению, эта церковь была закрыта в декабре 1934 г., а в 1935 г. храм был полностью разрушен».

А.О.Ершова, «Кострома — место ссылки А.П.Ермолова и М.И.Платова»

«Здесь Алексей Петрович встретился и долго жил с знаменитым впоследствии Матвеем Ивановичем Платовым, имевшим уже восемь человек детей. Платов, уже украшенный знаками св. Анны 1-й степени, Владимира 2-й степени, св. Георгия 3-го класса, был сослан по следующей причине: государь, прогневавшись однажды на генерал-майоров: Трегубова, князя Алексея Ивановича Горчакова и Платова, приказал посадить их на главную дворцовую гауптвахту, где они оставались в течение трёх месяцев. Платов видел во время своего ареста следующий сон, который произвёл на него сильное впечатление: «Закинув будто бы невод в Неву, он вытащил тяжёлый груз; осмотрев его, он нашёл свою саблю, которая от действия сырости покрылась большою ржавчиною». Вскоре после того пришёл к нему генерал-адъютант Ратьков (этот самый Ратьков, будучи бедным штаб-офицером, прибыл в Петербург, где узнал случайно один из первых о кончине императрицы; тотчас поскакал с известием о том в Гатчину, но, встретив уже на половине дороги императора Павла, поспешил поздравить его с восшествием на престол. Анненская лента, звание генерал-адъютанта и тысяча душ крестьян были наградами его усердия). Ратьков принёс, по высочайшему повелению, Платову его саблю, которую Платов вынул из ножен, обтёр об мундир свой и воскликнул: «Она ещё не заржавела, теперь она меня оправдает...» Ратьков, видя в этом намерение бунтовать казаков против правительства, воспользовался первым встретившимся случаем, чтобы донести о том государю, который приказал сослать Платова в Кострому. Между тем Платов, выхлопотавший себе отпуск, отправился чрез Москву на Дон, но посланный по высочайшему повелению курьер, нагнав его за Москвой, повёз в Кострому.
Однажды Платов, гуляя вместе с Ермоловым в этом городе, предложил ему, после освобождения своего, жениться на одной из своих дочерей; он, в случае согласия, обещал назначить его командиром Атаманского полка. Платов, изумлявший всех своими практическими сведениями в астрономии, указывая Ермолову на различные звёзды небосклона, говорил: «Вот эта звезда находится над поворотом Волги к югу; эта — над Кавказом, куда бы мы с тобой бежали, если бы у меня не было столько детей; вот эта над местом, откуда я ещё мальчишкою гонял свиней на ярмарку».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«В ссылке Ермолов пробыл целые три года, и это время далось ему нелегко. Он был исключён из службы и потерял из виду всех родных и брата своего, Каховского. Знакомые и приятели за немногими исключениями отреклись от него и даже не отвечали на его письма. Таков свет, таковы люди!»

Н.С.Лесков, «Алексей Петрович Ермолов. Биографический очерк»

«Многочисленные приятели прекратили с ним отношения, опасаясь компрометации. Верен ему оказался только друг юности Александр Казадаев, делавший успешную карьеру в Петербурге. Письма к нему и дают нам картину, адекватную реальности. <…> Кроме верного Казадаева через полтора года после прибытия в Кострому у него появился и ещё один корреспондент — его сослуживец поручик Огранович, который сопровождал его в Калугу после первого ареста. Причина длительного молчания Ограновича была вполне уважительна — он участвовал в итальянском походе Суворова».

Я.А.Гордин, «О роли костромской ссылки
в формировании личности «проконсула Кавказа»

А.П.Ермолов — А.В.Казадаеву

«…Нет, любезнейший Александр Васильевич, покровителей, которые бы могли облегчить мою участь, все средства вдруг пресеклись с моим благополучием, всему для меня конец, отдалён от родных мест, лишился брата, коего не только участь для меня сокрыта, но самое место пребывания его неизвестно.
Любезнейший друг, ты столь хорошо был ко мне расположен, писал ко мне в Польшу, чтобы я назначил, чем одолжить меня. Вот случай не только одолжить меня, но и счастие моё составить. <…> Я жду возможного. Если и в сём случае я столько несчастлив, что по средствам твоим ничего получить невозможно сделать, по крайней мере через подателя сего Ивана Николаевича г-на Назарова, моего хорошего приятеля, сделай милость, отвечай мне. Ты же в состоянии вообразить себе, какое мне доставит сиё удовольствие, тем ещё более, что все меня оставили, к кому ни пишу, никто не отвечает. Вот, любезный друг, состояние человека, некогда бывшего счастливым. Теперь и само здоровье от чрезвычайной скорби ослабевает, исчезают способности, существование меня отягощает, лишь обязанность к родным моим обращает меня к должности христианина. Живу я здесь совершенно как монах, отдалён от общества, питая скорбь мою в уединении, о упражнениях скажет тебе подробно приятель мой. <…>

Алексей Ермолов
1799-го года 9-го июля. Кострома».

А.П.Ермолов — И.Г.Ограновичу

Любезный друг, Иван Григорьевич!
Не в состоянии изобразить я тебе, какое удовольствие доставило мне письмо твоё, но только смею уверить, что чувства благодарности с моей стороны были соразмерны оному. <…> Весьма лестно быть участником тех побед, которые навсегда принесут вам много чести, доставя сверх того опытность, нужную достойным офицерам, каковы все те, коим некогда имел я счастие быть сотоварищем. Не думай, чтоб лесть извлекала сии приветствия, но верь, что они истинные чувства того, кто за счастие поставляет иметь многих из вас приятелями.
Я, благодаря Всевышнего, живу спокойно, уединённо; счастлив тем, что и здесь многие обо мне хорошо разумеют. Время хоть и медленно течёт для несчастных, но разными упражнениями я сколь возможно его сокращаю; может быть сиё и недолго продлится, ибо в милостях государя отчаиваться неблагоразумно, когда многие видят тому примеры. <…> Прощай, любезный друг, и помни покорного слугу Ал. Ермолова.

24 мая 1880 г.
Кострома.

«Жители города оказывали мне великодушное расположение, не находя в свойствах моих, ни в образе поведения, ничего обнаруживающаго преступника. Я возвратился к изучению латинскаго языка, упражнялся в переводе лучших авторов, и время протекало почти неприметно, почти не омрачая весёлости моей. Судьба, не благоприятствующая мне, возбуждала сетования мои в одном только случае, когда воспоминал я, что баталион артиллерийский, которому я принадлежал, находился в Италии, в армии, предводимой славным Суворовым, что товарищи мои участвуют в незабвенных подвигах непобедимой нашей армии. В чине подполковника я был 22-х лет и в царствование Екатерины имел ордена Св. Георгия и Св. Владимира. Многим Суворов открыл быструю кариеру: неужели бы укрылись от него добрая воля, кипящая, пламенная решительность, не знавшая тогда опасностей?»

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

А.П.Ермолов — И.Г.Ограновичу
<11 июля 1880 г.>

«Напиши, любезный друг, как ты поживаешь и что-нибудь слегка о твоём походе, как ты прежде и обещал. Ты чувствительно одолжишь меня. Я до сих пор не могу отучить себя, чтобы не с жадностию желать что-нибудь узнать о сослуживцах моих. Когда вы были в походе, всяких газет листы перебрасывал я с нетерпением, чтобы с кем-нибудь из вас повстречаться, и часто, прочитывая подвиги наших героев, то есть моих сослуживцев, воспламенялась кровь покоящегося воина. Что делать! Желал бы и я, разделив труды ваши, участвовать в славе вашей, но нет возможности и все пути преграждены. Прощай, любезный друг, и помни того, который тебя никогда забыть не в состоянии».

«По счастью, жизнь нашего героя протекала там спокойно: он пользовался благоволением губернатора, был предоставлен себе и мог заняться самообразованием. Здесь, в ссылке, он усердно постигает латинский язык, изучать который начал ещё в Благородном пансионе. Каждый божий день его чуть свет будит костромской протоиерей и ключарь Егор Арсеньевич Груздев со словами: «Пора, батюшка, вставать: Тит Ливий нас давно уже ждёт!». Под руководством сего ментора Алексей Петрович научился свободно читать в подлинниках Вергилия и Горация, Сенеку и Юлия Цезаря и др. Вообще, древнеримская цивилизация и культура сопутствовали Ермолову на протяжении всей его жизни. Он вспоминал, например, что в детстве, на печи в родительском доме изображена была Церера — древнеримская богиня плодородия. Неудивительно, что и своего денщика Федула он переименует в Ксенофонта. А как благоговел он перед Тацитом, фрагменты из «Анналов» и «Истории» которого буквально цитировал наизусть! Критики и в писаниях самого Ермолова обнаруживали «тацитовский слог». «На миг ему представилось, — пытается проникнуть в думы нашего генерала Олег Михайлов, — что вместо егерей впереди идут легионеры — в белых плащах, сандалиях, панцирях и блестящих шлемах с широким гребнем. А он, вооружённый полномочиями императора, несёт в этот край централизующую и цивилизаторскую идею древнего Рима». Великий князь Константин Павлович будет писать ему на Кавказ: «Вы, вспоминая древнеримские времена, теперь проконсулом в Грузии, а я префектом, или начальствующим легионами, на границе Европы». А Ермолов, этот «проконсул», воюя с непокорными горцами и проводя преобразования во вверенном ему крае, будет часто повторять слова Октавиана Августа: «Я медленно спешу». И, наконец, молнии его беспощадной сатиры разили глупость, подлость, бесчеловечность — со свистом Ювеналова бича!»

Лев Бердников, «Остёр до дерзости»

«За годы ссылки у Ермолова была возможность изучить Тацита в полном объёме. И если предположить, что в круг его чтения входила «Германия», то это отчасти объясняет его позднейшее стремление на Кавказ. Именно Тацитова «Германия», сурово убедительная, могла стать основой его представлений о взаимоотношении Российской империи и кавказских народов. <…>
Тацит и Цезарь, разработавший эффективную стратегию и тактику подавления бесстрашных германских племён, готовили в тихой Костроме будущего «проконсула Кавказа».
Переведённый в феврале 1827 года на Кавказ из Сибири декабрист Николай Цебриков, видевший в Тифлисе Ермолова, свидетельствовал, что сочинения Тацита и Цезаря были настольными книгами тогда ещё командующего Кавказским корпусом.
Стало быть, два эти римлянина — историк-мыслитель и полководец-мыслитель — сопровождали Ермолова всю его активную жизнь».

Я.А.Гордин, «О роли Костромской ссылки
в формировании личности «проконсула Кавказа»

«В книге Тацита Германия и Рим выступают как враги, ведущие между собой ожесточённые войны. Войны эти длятся уже более двух столетий. Они давно перестали быть военным конфликтом или даже рядом таковых. Перед нами вековое противоборство двух взаимоисключающих укладов жизни, где столкнулись Imperium, т.е. государственный организм, подчинённый опирающейся на военную силу центральной власти, и Germanorum libertas, «германская свобода», — хаос местнических интересов и эгоистического своеволия. В этом конфликте римляне и используют прежде всего особенности германцев, вытекающие из отсутствия у них развитой государственности, их неорганизованность. Распри, слабости, связанные с отсутствием единства и выдержки. И в «Германии», и в других сочинениях Тацит подчёркивает, что живя войной и для войны, германцы так и не сумели выработать у себя дисциплину, привыкнуть к ответственности на поле боя, что отличает их от римлян и делает слабее последних».

Г.С.Кнабе, «Корнелий Тацит»

«Между тем правитель дел инспектора артиллерии, майор Казадаев, женатый на дочери генерала Резвого, любя Ермолова, советовал ему написать жалобное письмо к свояку своему, графу Ивану Павловичу Кутайсову (женатому на другой дочери Резвого), который ручался в том, что выхлопочет ему полное прощение и возвращение всего потерянного. При этом случае упрямство, коим всегда отличался Ермолов, обнаружилось в полном блеске. Хотя он благодарил Казадаева за его дружеское участие, но вместе с тем отказался писать к графу Кутайсову. Таким образом он отказался от царского прощения, которое по ходатайству графа Кутайсова не замедлило бы последовать, и тем обрекал себя на заточение, которое могло быть весьма продолжительным».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«Конечно неблагоразумием назову я твёрдую волю мою в сём случае, но не дорожил я свободою, подобным путём снисканною, и не отвечал на письмо приятеля моего».

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

«В 1800 году сенатский суд признал его <Платова> невиновным по этому делу. А уже 9 октября 1800 г. его отправили в Петербург, где заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости по новому обвинению в том, что он якобы принимал чужих крестьян и подменил «ревизские сказки». Но сенатский суд признал его 11 января 1801 г. невиновным».

А.О.Ершова, «Кострома — место ссылки А.П.Ермолова и М.И.Платова»

«Так как он <Платов> был доставлен в Петербург весьма поздно вечером, то его, по приказанию Лопухина, свезли на ночь в крепость, где он был посажен рядом с врагом своим графом Денисовым. Так как государь должен был принимать его на другой день, то он, за неимением собственного мундира, надел мундир Денисова, с которого спороли две звезды. Государь был весьма милостив к Платову, получившему приказание следовать чрез Оренбург в Индию».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«Незадолго до кончины Павла прислан к Платову фельдегерь с приказанием прибыть в П-бург. Чрезвычайно милостиво был принят императором, взят на службу, пожалован орденом и назначен начальником войск, отправляемых для покорения Бухарии.
С горестью простился я с Платовым, но завидовать счастию не мог, ибо оно обращалось к человеку, известному отличною храбростью и способностями».

«Заметки А.П.Ермолова о его молодости»

«В это время проживал в Костроме некто Авель, который был одарён способностию верно предсказывать будущее; находясь однажды за столом у губернатора, Авель предсказал день и час кончины императрицы Екатерины с необычайною верностию. Простившись с жителями Костромы, он объявил им о намерении своём поговорить с государем; он был, по приказанию Павла, посажен в крепость, но вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, он предсказал день и час кончины Павла. Добросовестный и благородный исправник, подполковник Устин Семёнович Ярлыков, бывший адъютантом у генерала Воина Васильевича Нащокина, поспешил известить о том Ермолова. Всё предсказанное Авелем буквально сбылось».

Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»

«Вечное пребывание» его <Ермолова> в ссылке закончилась с восшествием на престол Александра I. 15 марта 1801 г. был обнародован именной указ царя «О прощении» ряда лиц по делам Тайной экспедиции. Алексей Петрович вернулся в Петербург».

А.О.Ершова, «Кострома — место ссылки А.П.Ермолова и М.И.Платова»

Читать следующую главу