|
Глава
одиннадцатая
Назначение
на Кавказ
(1815
— 1817 гг.)
Заметки на полях
«Кавказ — это огромная крепость, защищаемая многочисленным
полумиллионным гарнизоном. Надо штурмовать её или овладеть траншеями.
Штурм будет стоить дорого, так поведём же осаду».
А.П.Ермолов
«6 апреля 1816 г. последовал рескрипт Александра
I о назначении Ермолова командиром отдельного Грузинского (с 1820
г. — Кавказского) корпуса и управляющим по гражданской части на
Кавказе и в Астраханской губернии. Одновременно состоялось и назначение
его главой чрезвычайного посольства в Иран для выполнения важной
миссии — проведения скорейшего разграничения земель между Ираном
и Россией согласно Гюлистанскому мирному договору 1813 г. Для получения
официальных бумаг и инструкций Ермолов прибыл в Петербург. В начале
августа он покинул столицу, по дороге на несколько дней заехал в
Москву, а оттуда отправился к месту своей новой службы — в Тифлис.
12 октября Ермолов официально вступил в свою должность, приняв дела
у своего предшественника генерала Н.Ф.Ртищева».
В.А.Фёдоров, «А.П.Ермолов и его «Записки»
«В самом начале 1816 года был я в Орле у престарелых
родителей моих, среди малого моего семейства, вёл жизнь самую спокойную,
не хотел разлучиться с нею, намерение имея не возвращаться к корпусу,
а потому и просил продолжения отпуска, дабы ехать к минеральным
водам на Кавказ. Но вместо того получил приказание прибыть в Петербург.
Из частных известий знал уже, что я назначаюсь начальником в Грузию.
Исчезла мысль о спокойной жизни, ибо всегда желал я чрезвычайно
сего назначения, и тогда даже, как по чину не мог иметь на то права.
По приезде в Петербург, Государь, постоянно мне благотворящий, объяснил
мне, что он не решился бы определить меня в Грузию, если бы не были
свидетельствующие, что я того желаю, ибо сам он не мог думать, чтобы
назначение сиё могло согласоваться с моим намерением.
Объяснением сим государь истолковал мне, какого он о Грузии мнения.
Сего достаточно было, чтобы на месте моём устрашить многих, но я
решился поверить себя моему счастию.
Не с равным удовольствием принял я назначение меня послом в Персию.
Меня устрашали дела, по роду своему совершенно мне незнакомые. Я
наслышался о хитрости и коварных свойствах персиян, и отчаивался
исполнить с успехом поручение Государя.
Ничто так не оскорбляет самолюбия, как быть обманутым, а я никак
не надеялся избежать того.
Приняв наставления, сделав нужные приготовления к посольству, я
выехал в начале августа месяца из Петербурга в Москву, где пробыл
несколько дней, ибо Государь, будучи там, приказал при себе находиться».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
Записка командира Отдельного Грузинского
корпуса
генерал-лейтенанта А.П.Ермолова
об управлении Кавказом, 1816 г.
«<…> Вашему императорскому величеству благоугодно
было возложить на меня управление и гражданской частью как в Грузии,
так и в губерниях Астраханской и Кавказской на тех же правилах,
какие имел мой предшественник. Рассматривая сказанные правила, я
встретил неясность, которая неминуемо остановит меня в действии
свободном <…> намерение Вашего императорского величества ясно.
Вы имели соединить в лице главного начальника Астраханского, Кавказского
и Грузинского края всё единство власти, столь необходимое по отдалённости
той страны, но по собранным мною здесь предварительным сведениям,
цель сия отдалилась. Почему, в дополнение изъяснённых правил или
лучше сказать в пояснение оных, дерзаю собственно для себя испрашивать
высочайшего утверждения на нижеследующие пункты.
1. Все части управления в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях
вверить в непосредственное управление моё и ответственность, поставив
министерства в сношении по сим частям с одним только мною. <…>
2. Определение, отставку и отрешение чиновников, зависящих от Правительствующего
сената и министров, не иначе производить как по представлению моему,
или, по крайней мере, с моего согласия; <…>
3. Чтобы ни один чиновник без моего ведома не был отвлекаем от должности
под предлогом истребования по делам службы или отпуска.
4. Всякое новое постановление и закон на вверенный мне край не иначе
издавать, как по предварительном со мною сношению, могут ли они
быть исполнены с пользою.
5. <…>
6. <…>
13. <…>
Представляя сии необходимости на разрешение Вашего императорского
величества, которые при первом моём вступлении послужат мне в руководство
и отнимут видимые препятствия, я при сём случае ничем не был более
руководим, как чистою моею совестью, желанием устроить вверенный
мне край, верноподданническим неограниченным моим рвением, строгостью
службы и ручательством жизнью своею за всё, мне вверяемое, без сих
же разрешений, власть мою ясно означающих, я столько же могу успеть,
сколько успели до сего времени и все предместники мои.
Генерал-лейтенант Ермолов».
«И вот на тридцать девятом году от роду, в лучшую
пору деятельности человека, Ермолов становится самостоятельным правителем
обширного воинственного края, с правами почти неограниченными, которых
до него не имел никто из его предместников. Вся предыдущая деятельность
его обещала для Кавказа эпоху великих дел, и самая наружность Ермолова
как бы соответствовала той силе и власти, которыми он был облечён:
необыкновенная физическая сила, могучее телосложение, громадный
рост и характерная круглая голова с седыми, в беспорядке лежавшими
волосами, напоминавшая собою голову льва. Таким изображён он в портретной
галерее Зимнего дворца. Величественная и грозная фигура его, одетая
в косматую черкесскую бурку, опирается на обнажённую шашку; лицо
дышит суровой энергией и непреклонной волей; на заднем плане - скалы,
над головой нависли грозные тучи. Портрет этот писан известным художником
Доу. Следующие стихи к этому портрету весьма удачно передают его
характернейшие черты.
На снежном подножьи кавказских вершин,
Угрюм, одинокий стоит исполин;
Он буркой косматой картинно одет,
Вокруг его блещет румяный рассвет.
На шашке булатной покоится длань,
Могуч он и грозен, как смертная брань.
Свинцовая дума в морщинах чела
Всей тяжестью смело, глубоко легла».
В.А.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
С.-Петербург, 15 мая 1816 г.
«<…> По справедливости могу назваться балованным сыном счастия.
Если бы не корпус твой во Франции, едва ли бы получил я сиё назначение;
ибо ты, служа при наилучшем в том краю начальнике, узнал землю и
конечно более всех там полезен; между нами двумя нельзя делать выбора.
Я первый уступаю тебе преимущество. Теперь я той страны житель.
Вступаю в управление земли мне незнакомой; займусь родом дел мне
неизвестных, следовательно, без надежды угодить правительству. Мысль
горестная! Одна надежда на труды!
Скажу тебе ещё вешь страннейшую, которая и удивит тебя, и смешить
будет. Я еду послом в Персию! Сиё и мне самому ещё в голову не вмещается,
но, однако же, я точно посол. И сиё объявлено послу персидскому
нотою и двор его уведомлён. Ты можешь легко себе представить, что
конечно никаких негоциаций нет, а что это настоящая фарса, или бы
послали человека к сему роду дел приобыкшего. Не менее, однако же,
и самое в Персию путешествие любопытно, а паче в моём звании. Не
худо получше узнать соседей! <…>»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
С.-Петербург, 1 июня 1816 г.
«<…> Здесь живу я месяц, и голова как в чаду. Дела встречаются,
о которых понятия не имею, и в меня вселилось отчаяние, что я не
исправлю поручения так успешно, как ожидают. Признаюсь тебе, что
путешествие в Персию уступил бы я охотно другому. <…>
Грузия, о которой любишь ты всегда говорить, много представляет
мне занятий. Со времени кончины славного князя Цицианова, который
всем может быть образцом и которому не было там не только равных,
ниже подобных, предместники мои оставили мне много труда.
Мне запрещено помышлять о войне, и я чувствую того справедливость;
позволена одна война с мошенниками, которые грабят там без памяти
и в отчаяние приводят народы».
Заметки на полях
«После Отечественной войны генерал Ермолов начальствовал
на Кавказе, и там опять показал свои великие воинские и правительственные
дарования».
Генерал-майор М.Ф.Орлов
Предписание главнокомандующего
в Грузии
генерал-лейтенанта князя П.Д.Цицианова
генерал-майору И.П.Дельпоцо, 19 января 1805 г., №54
«<…> доныне система состояла в обуздании
лютости их: 1) поддерживанием узденей (Уздень (тюркское)
— свободный крестьянин-общинник на Сев. Кавказе, с 16 в. также представитель
служилого сословия. Большой Энциклопедический словарь.)
в неповиновении их князьям; 2) пенсионом явно производимым. Рассматривая
со вниманием сии два способа, нашёл я их боле к вреду, нежели к
пользе цели служащими, ибо первым, содержа узденей против их князей
во вражде, нечувствительно Россия вселяла в них военный дух и заставляла
их по необходимости делаться год от году больше военными людьми,
нежели спокойными обывателями, следовательно, не обещающими оставить
свои дикие и пагубные привычки; а второй способ, производя в неполучающих
к получающим пенсионы зависть, неминуемо возрождал в первых к последующим
презрение и неуважение, считая их предателями собратий.
И для того предположено, оставя сию систему, основать новую на трёх
главнейших предметах, а именно: 1) на перемене их воспитания, 2)
на введение в Кабарду роскоши и 3) на сближении оной с российскими
правами, покровительствуя наружно их веру и умножая случаи к сообщению
с российскими.
По разуму сих трёх капитальных предметов по представлению моему
высочайше утверждено: 1) чтобы в Георгиевске и в Екатеринограде
заведены были училища для обучения детей кабардинских владельцев
и узденей, каковые воспитанники после перемещаемы были бы из училищ
в кадетские корпуса; 2) чтобы учредить беспошлинный выпуск в те
места, куда за нужное признано будет, кабардинских домашних произведений
и изделий, особливо в торговые дни; 3) чтобы в Георгиевске и Константиногорске
построить казённым коштом (Кошт, муж. (польск. koszt) (устар.)
— расходы на содержание. Жить на своём коште. Казённый кошт. Толковый
словарь Д.Н.Ушакова.) мечети и иметь горцам
муллу для отправления их богослужений, наконец; 4) чтобы сформировать
Кабардинский гвардейский эскадрон >…»
Мнение адмирала Н.С.Мордвинова
о способах, коими России удобнее можно
привязать к себе постепенно
кавказских жителей,
чем покорять их силою оружия, 1816 г.
«<…> Чтобы покорить народы, кои ближе к дикому,
нежели образованному, состоянию, должно приучить их к тому, что
Россия производит и чем может их всегда снабжать. Должно увеличить
число вещей, им потребных, должно возродить в них новые желания,
новые нужды, новые привычки, должно ознакомить их с нашими обычаями,
нашими услаждениями, нашими увеселениями и умягчать суровую нравственность
их нашим роскошеством, сблизить их к нам понятиями, вкусами, нуждами
и требованиями от нас домашней утвари, одежды и всяких прихотливых
изделий.
Тогда не токмо сдружимся с ними на границах их, но достигнем до
ущелий сокровеннейших их гор, куда ядра и штыки наши достигнуть
никогда не возмогут и коими токмо вечную вражду питать возможно.
<…>
Но дабы преуспеть в великом сём намерении, должно употреблять приличные
для верного успеха способы. <…>
Для сего всю соль, заготовляемую от казны по границе Кавказской,
предоставить должно в полное и неограниченное распоряжение главнокомандующего.
Ему должно предоставить всякие отпуски, ссуду, образы обменов, назначение
цен для продажи и употребление соли даже в подарки безотчётно. <…>
На таковом же основании снабдить его соответственным количеством
и железа, ежегодно потребного для всякого рода надобностей горских
жителей.<…>
Кавказские обширные долины, простирающиеся на миллионы десятин в
окружности, издревле принадлежали горским жителям и составляли богатейшее
их обладание, с избытком вознаграждавшее скудность, обитающую вечно
в ущельях, рытвинах и на вершинах тощих каменных гор. От сих степей
получали они пищу и одежду, имели всё, что для жизни их потребно,
довольны были своим состоянием, жили мирно с соседями и, в случаях
внутреннего между собой несогласия, ходили на суд к начальнику двух
российских батальонов, стоявших на страже собственных границ. Но
когда военною цепью загнали горцев в тёмные пределы, поставили у
подошв гор войска, и когда с отнятием у них таким образом степей,
ущелия обитаемых ими гор не представили ни единой пространной площади,
на коей бы производить могли землепашество и содержать нужный для
них скот, когда разрушилась взаимная у них с нами дружба и восстала
на место оной вражда, долженствующая дотоль существовать, покуда
вседневные недостатки в жизненных потребностях не перестанут им
напоминать об источнике оных, то есть отнятии у них Россиею древнего
и богатейшего их достояния.<…>
К стороне Бухарии полезно было бы постановить себя на твёрдой ноге,
дабы привести в зависимость народы хищные, отделяющие Россию от
сей богатой части Азии; нужно соделать сильную колонию на Каспийском
море при заливе, называемом Красноводской или Огурчинской, смежном
с Хорасанскою провинциею. Занятие сего места в видах военных и торговых
представляется важнейшим на Каспийском море. Из оного места владычествовать
можно на севере против трухменцев и на востоке против хивинцев.
В оном соединиться может торговля сухим путём из богатейшей восточной
части Персии, Бухарии и северной Индии, а морем из Астрахани и Баку».
Примечание: «<…> в связи с этим
<Запиской А.П.Ермолова> адмирал Н.С.Мордвинов представил в
Комитет Министров и свою публикуемую здесь записку. <…> При
подписании журнала А.А.Аракчеев и А.К.Разумовский особо отметили
своё согласие с мнением Мордвинова <…>. 20 июля 1816 г. император
Александр I издал указ, в котором, находя полезными мысли Мордвинова,
предписывал сообщить его мнение Ермолову «для рассмотрения и соображения
на месте».
«Осенью 1816 года Ермолов приехал в Георгиевск,
тогдашний центр управления Северного Кавказа, но пробыл там лишь
несколько дней, спеша в Персию, чтобы прежде всего обеспечить границы
со стороны этого беспокойного соседа. Но уже и в короткое время,
знакомясь в самых общих чертах с положением дел на Кавказской линии,
он успел вывести далеко не утешительные заключения. Он был уже в
этих местах молодым артиллерийским капитаном с корпусом графа Зубова
и теперь, двадцать лет спустя, был поражён, не найдя почти никакой
перемены к лучшему. Реки крови русской, казалось, были пролиты здесь
совершенно даром. Терские станицы и лежащие за ними русские поселения
по-прежнему были ареной кровавых набегов и держались в постоянной
осаде. Не только сообщения между ними сопряжены были с серьёзными
опасностями, но даже выйти за ворота укрепления уже значило рисковать
свободой и жизнью. Население и войска держались в постоянном напряжении,
и о мирном развитии края не могло быть и речи».
В.А.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»
«"В сентябре прибыл я на границу Кавказской
губернии.
<…> Первое обстоятельство, обратившее внимание моё, были высланные
мне навстречу конвойные команды из поселенных на линии казаков.
Всегда отличались они от прочих казаков особенной ловкостию, исправностию
оружия и добротою лошадей. Я, напротив, увидел между ними не менее
половины чрезвычайно молодых людей, нигде не служивших, и даже ребят.
Предместник мой, по усиленному старанию Донского войска атамана
генерала графа Платова, согласился сменить линейными казаками шесть
донских полков, служивших на линии, и от сего неосмотрительного
распоряжения должны были выйти на службу все малолетние и даже находившиеся
в отставке казаки.
Повинность, превосходившая все те усилия, каковые делаемы были в
кампанию 1812 года, возбуждала ропот, и я в прекращение оного решился
оставить на службе пять донских полков, отправивши только один таковой
в свои жилища. Государь по донесению моему утвердил распоряжение
моё.
Остановившись малое время в Георгиевске, дабы собрать нужнейшие
о Кавказской линии сведения, я отправился в Грузию и прибыл в Тифлис
10-го числа октября.
Вскоре по прибытии в Тифлис должен я был осмотреть важнейшую часть
границ, ибо, готовясь к отъезду в Персию, нужны мне были сведения
о состоянии оных, особенно зная, какие употреблял усилия шах персидский,
дабы возвращено ему было ханство Карабахское или часть оного, в
чём и предместник мой обязался ему способствовать.
Итак, я поехал в Карабах, полковнику Иванову поручил осмотреть Талышинское
ханство, офицерам квартирмейстерской части приказал сделать обозрение
прочих границ с Персиею.
<…> В Тифлис возвратился я 12 декабря, проездив немного более
месяца».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
Тифлис, 29 декабря 1816 г.
«<…> Я в такой земле, где незнакомые мне предметы, занятия,
по роду для меня совсем новые, дают мне чувствовать недостатки моих
способностей. Беспорядок во всём чрезвычайный. В народе врождённая
к нему наклонность, слабостию многих из предместников моих ободрённая.
Мне надобно употребить чрезвычайную строгость, которая здесь не
понравится и конечно не вселит ко мне привязанности. Вот первое
сильное, которого я должен непременно лишиться. Наши собственные
чиновники, отдохнув от страха, который вселяла в них строгость славного
князя Цицианова, пустились в грабительство, и меня возненавидят,
ибо также и я жестокий разбойников гонитель. Я не в состоянии заменить
их лучшими, следовательно верных помощников иметь не буду.
<…> Половину оставшихся <офицеров> надобно удалить,
ибо самое снисхождение терпеть их не в состоянии. Необходимы меры
весьма строгие. Они не заставят любить меня. И так, поживши здесь
некоторое время, не сделав большой пользы, отправлюсь отсюда, обременённый
общим негодованием. Невзирая на всё то, если только служба моя угодна
будет государю, я решился жить здесь. Теперь, по причине скорого
в Персию отъезда, не могу я порядочно за всё приняться. Для некоторых
моих намерений надобен мир. Если Персия даст нам свободы на сколько-нибудь
времени, я тотчас объявлю войну внутренним неустройствам и домашним
неприятелям, и как невозможно истребить совершенно беспорядки, с
помощью счастия моего, много уменьшу их.
«Между тем сближалось весеннее время, в каковое
предполагалось посольству предпринять путешествие в Пepcию.
<…> поелику г. Негри по причине тяжкой болезни, в Киеве ему
приключившейся, не прибыл ещё в Тифлис, то г-н генерал Ермолов решился
избрать для отправления вместо его в Тегеран находящегося при посольстве
в звании доктора г-на коллежского советника Мазаровича, по замеченным
в нём способностям и расторопности для исполнения такового поручения…
Отправление г-на Мазаровича подписано г-ном генералом Ермоловым
10-го генваря, а на другой день отправился он в путь; с ним же откомандированы:
чиновник коллегии иностранных дел 12 класса Рикард и переводчик
из канцелярии главнокомандующего в Грузии, к посольству в звании
толмача причисленный, прапорщик Шамир Бегларов.
<…> Февраль. Между тем по предположенному намерению отправиться
посольству в путь в конце февраля или в начале марта чинились формирования:
церкви, музыки, казачей команды и проч. и вообще приготовления средств
для путешествия посольства. <…> В сём отношении предварён
также сердарь (Сердарь — начальник дружины у черногорцев,
генеральский чин у персиян; у последних же, египтян и турок — губернатор
(сардарь). С.-экзем - главнокомандующий турецкой армиею. Энциклопедический
словарь Ф.А.Брокгауза и И.А.Ефрона.), что г-н
посол вознамерился выехать из Тифлиса 4-го марта и дней в 10-ть
прибыть в Еривань.
<…> Но 26-го февраля с фельдъегерем Гроздовым получена от
графа Нессельроде депеша от 13-го тоже месяца, в коей его сиятельство,
известив г-на посла о поднесённых государю императору донесениях
от 9-го генваря, сообщил его превосходительству высочайшую волю,
чтоб отложить его отъезд в Персию до получения на те донесения новых
повелений».
«Дневниковые записки о путешествии российско-императорского
посольства в Персии в 1816 и 1817 годах,
ведённые советником этого посольства А.Е.Соколовым»
(Далее — А.Е.Соколов, «Дневник посольства»)
«К моменту прибытия в Грузию Ермолова высшей
инстанцией гражданского управления там являлось Верховное грузинское
правительство. Оно подчинялось непосредственно главноуправляющему,
в его структуру входили 4 экспедиции по аналогии с губернскими палатами
<…>. Начальники и советники экспедиций (как правило, это были
русские чиновники и грузинские князья и дворяне) входили в состав
общего собрания Верховного правительства <…>. Административное
управление на местах было организовано по подобию российских губерний,
в каждом уезде были учреждены суды и управы земской полиции, которые
были аналогами низших земских судов в российских губерниях. Во главе
уездного города стоял комендант и казначей из российских чиновников,
и его помощник — из грузинских дворян. На той территории Грузии,
где проживало мусульманское население, были организованы дистанции.
Во главе дистанций стояли приставы или моуравы (Моурави —
управляющий провинции, округа, города, селения. Административная
должность в феодальной Грузии.) из грузинских
князей, права которых приравнивались к правам капитан-исправников,
помощниками к ним назначались российские чиновники. <…> Для
разрешения гражданских и уголовных дел применялось смешанное судопроизводство:
грузинское уложение царя Вахтанга IV, местные обычаи, российское
уголовное право. <…>
Ещё более остро перед российским правительством стояла задача введения
новых форм управления и контроля на территориях западного и восточного
склонов Главного Кавказского хребта, где проживало большинство горского
населения, а также равнинной части внутри кавказской линии.
В начале XIX века горские народы были организованы в различные самоуправляющиеся
государства (ханства и шамхальства (Казикумухское шамхальство
— исламское государство, существовавшее на территории Дагестана
и сопредельных стран в XI-XVIII вв. Религией шамхальства был ислам.
Столицей шамхалата был Кази-Кумух.) в Дагестане),
ряд феодальных владений в составе Кабарды, демократические «вольные
общества» или «союзы вольных общин», в которых важнейшую роль в
системе управления играли старейшины, как правило, выходцы из богатых
и уважаемых семей. Жизненный уклад и быт горцев во многом совпадал
и регулировался обычным правом и шариатским судом. Условно горцы
делились на «покорных», которые признавали над собой российское
правление, «полупокорных», и «немирных» или «непокорных».
Г.Г.Лисицына, «Административная деятельность
генерала А.П.Ермолова на Кавказе»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
Тифлис, 24 февраля 1817 г.
«<…> Я в стране дикой, непросвещённой, которой бытие, кажется,
основано на всех родах беспутств и беспорядков. Образование народов
принадлежит векам, не жизни человека. Если бы на месте моём был
гений, и тот ничего не мог бы успеть, разве начертать путь и дать
законы движению его наследников; и тогда между здешним народом,
закоренелым в грубом невежестве, имеющем все гнуснейшие свойства,
разве бы поздние потомки увидали плоды. Но где гении и где наследники,
объемлющие виды и намерения своих предместников? Редки подобные
примеры и между царей, которые дают отчёт народам в своих деяниях.
Итак, людям обыкновенным, каков между прочим и я, предстоит один
труд - быть немного лучше предместника, или так поступать, чтобы
не быть чрезвычайно хуже наследника; ибо если сей последний не гений,
то всеконечно немного превосходнее быть может. Итак, все подвиги
мои состоят в том, что какому-нибудь князю грузинской крови помешать
делать злодейства, которые в понятии его о чести, о правах человека,
суть действия ознаменовывающие высокое его происхождение. Воспретить
какому-нибудь хану по произволу его резать носы и уши, который в
образе мыслей своих не допускает существования власти, если она
не сопровождаема истреблением и кровопролитием. Вот в чём состоят
главнейшие мои теперь занятия, и я начинаю думать, что надобен великий
героизм, чтобы трудиться о пользах народа, которого отличительное
свойство есть неблагодарность, который не знает счастия принадлежать
России и изменял ей многократно и ещё изменить готов. Я, невзирая
на то, начинаю помалу приниматься за порядок. Он здесь весьма незнаком,
глупым головам кажется диким. Ропщут понемногу, меня не любят очень.
Но я, когда что приказал, требую исполнения.
<…> Терзают меня ханства, стыдящие нас своим бытием. Управление
ханами есть изображение первоначального образования обществ. Вот
образец всего нелепого, злодейского самовластия и всех распутств,
уничтожающих человечество. Когда возвращусь из Персии, введу перемену
в образе их управления. <…>
Шекинского владения хан, ужасная и злая тварь, ещё молод и недавно
женился на прекрасной и молодой женщине. Каналья заведёт кучу детей,
и множества наследников не переждёшь. Я намерен не терять время
в ожиданиях. Богатое и изобильное владение его будет российским
округом, и вскоре по моём из Персии возвращении. Подобные дела надобно
производить решительно и не спрашивать повеления. Я сделаю опыт,
который без сумнения и правительству понравится <…>».
«Здесь уместно было бы описать вид границ наших,
но как предместниками моими никакого не сделано обозрения оных,
я же сам по краткости моего здесь пребывания успел только бросить
взгляд на те, кои нас от Персии отделяют, предпочтительно пред прочими
потому, что готовился к путешествию в Персию, то для некоторого
о них понятия прилагаю извлечение из рапорта моего государю от 9
генваря 1817 года.
Вид границ.
Граница от запада начинается Шурагельскою провинциею, совершенно
открытою и ровною; прилежащую к ней область Бамбацкую окружает довольно
высокий хребет гор, и простираясь чрез провинции Казахскую, Шамшадильскую
и Елисаветпольский округ, отделяет их от Персии, потом, охватив
некоторую часть Карабахского ханства, оканчивается у реки Аракса.
Граница далее идёт по течению Аракса и чрез Муганскую степь. Потом
ханство Талышинское, протягиваясь по Каспийскому морю и входя углом
внутрь персидских владений, составляет конечность границ наших к
востоку.
Твёрдость границ.
Чрез горы, образующие границу нашу, проходит несколько удобных дорог
и во множестве такие, где только артиллерия пройти не может, но
войска свободно.
В ханство Карабахское отверст вход неприятелю по всему пространству
реки течения Аракса. Выход опаснее, ибо река Аракс в тылу имеет
места открытые, кои обнаруживают движение.
Степь Муганская зимою, представляющая наилучшие пастбища, принимает
множество кочующих народов, в прочие времена года обитают змеи -
единственная её оборона.
Ханства Талышинского принадлежащая нам часть полуденную свою границу
имеет совершенно отверстою. С запада лежит хребет высоких гор, которых
не только вершины, но и самые отлогости их, к нам обращённые до
самой подошвы, и все почти дороги, входящие в ханство, в руках персиян.
Образ защиты.
При первом взгляде представляется обширность границ наших с Персиею
и до какой степени чрезмерное протяжение делает оную неудобною.
Дороги, выходящие из Шурагельской и Бамбацкой провинций в Эриванскую
область, должны быть защищены достаточным войском и хорошею крепостию.
От Бамбацкой провинции и до Карабаха хорошо устроенная в Елисаветполе
крепость и отряд быстрых войск достаточны для обороны и наблюдения
за жителями, часто нарушающими верность.
В Карабахе крепость, вмещающая довольные запасы, может быть полезною
для наступательных с сей стороны действий.
Степь Муганскую, чрез которую идёт лучшая дорога в Талышинское ханство,
оборонять должны пребывающие в Карабахе войска, действуя в тыл неприятеля,
другой обороны никакой искусство не представляет.
Талышинское ханство теперешним числом войск защитить невозможно,
умножив же их, ослабить надлежало бы другие части войск, и для обороны
земли совершенно никаких средств не представляющей.
В случае оборонительной войны обширность границы требует значительного
количества войск.
Единый удобный способ обороны есть война наступательная; пути для
оной два: чрез Эриванскую область, имеющую крепости; чрез Карабах
— землю гористую, но где лежит кратчайшая к Тавризу дорога. Но в
случае совокупного персиян с турками действия война наступательная
едва ли может иметь место.
Собственные земли, способы для обороны.
Провинции: Шурагельская до последней войны имела жителей до тысячи
семейств, теперь менее двухсот и бедных. Также разорена Бамбацкая
и жители столько же в скудном состоянии. Казахская, Шамшадильская
и Борчалинская населены татарами и весьма малым числом армян, хлебородны,
скотоводство имеют изобильное, народ храбрый, воинственный, несколько
раз нам изменивший, но его употребить можно с пользою.
В Елисаветпольском округе народ промышленный, к войне способность
одинаковая, земля тучная.
Карабахское ханство опустошено нападениями персиян: уменьшилось
население, изобиловавшее богатством. Почва земли чудесна плодородием.
Народ воинственный и всегда с нашей стороны. Из сей земли со временем
можно извлечь величайшие выгоды, не иначе, однако же, как введя
наше управление.
Ханство Талышинское имеет с небольшим две тысячи семейств, и по
тесноте места население мало умножаться может. Хлеба производится
мало, ибо богатейшая часть оного уступлена Персии.
Единственным способом улучшения порочных и к обороне неудобных границ
наших я поставил на вид приобретение от Персии ханств, лежащих до
левого берега реки Аракса, кои первою войною должны быть отданы
в руки наши или до того не будет твёрдой и покойной границы со стороны
Персии».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
«Весною 1817 года Ермолов уехал наконец в Персию
для выполнения своей политической миссии. Положение его было в высшей
степени трудное. Император Александр дал шаху обещание возвратить
часть завоеванных земель, а между тем из осмотра ханств Ермолов
успел вынести твёрдое убеждение, что всякие уступки невозможны и
излишни и грозили бы только дальнейшими бедствиями войн. И перед
ним теперь лежала нелёгкая задача избежать исполнения обещаний императора.
Но Ермолов с честью вышел из затруднений; он действовал с таким
искусством, выказал так много энергии, что заставил шаха самого
отказаться от притязаний, и все мусульманские закавказские земли
остались за Россией. Мир России на границах Персии был обеспечен
по крайней мере на несколько лет, и Ермолов мог сосредоточить всё
своё внимание и заботы на внутреннем устройстве Кавказского края».
В.А.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»
«17 апреля. Г-н посол со всею свитою после
завтрака у генерал-майора Кутузова (оставшегося командующим в Грузии
в отсутствии г-на генерала Ермолова) заехал в Сионский собор: митрополит
Варлаам отслужил молебен, а после оного отправилось посольство в
путь до первого ночлега в селении Коды.
Из Грузии в Персию есть несколько путей, более или менее затруднительных,
ибо все идут чрез горы и ущелья и несколько же из них ведут в прямом
направлении или к Еривани или к Нахичевани. Г-н посол предпочтительно
избрал дорогу не кратчайшую, но удобнейшую для проезда с тягостями
посредством вспоможений, каковые иметь можно было от воинских команд,
по ней до границы расположенных, и потому, что стаяли уже по её
пространству снега, когда в то же время по другим в ущельях много
их ещё лежало. К сему присовокуплялось ещё желание г-на посла обозреть
самому при столь удобном случае соединение границ Турецких: Карского
и Ахалцыхского пашалыков (Пашалык (тур.) — турецкая область,
подчиненная управлению паши. Словарь иностранных слов, вошедших
в состав русского языка.) с границами Ериванской
области и их положение в отношении к нашим с ними сопредельным владениям,
по довольно обширному протяжению от Ларийского урочища чрез Караклис
за Гумрийский военный пост и по речке Арпачаю».
А.Е.Соколов, «Дневник посольства…»
«В Персию выехал я чрез военный пост наш, называемый
Гумри, следуя близ самой турецкой границы. Паша Карсский прислал
ко мне чиновника с письмом, в котором поздравлял меня с благополучным
прибытием, извиняясь, что не мог выехать для свидания со мною.
Чрез Талынь, армянский Эчмиадзинский монастырь прибыл я в город
Эривань, где пробыв весьма недолго, отправился в Тавриз. Тут равномерно
оставшись непродолжительное время, прибыл в Султанию, куда шах в
том году расположил перейти на всё лето, убегая несносных жаров,
каковые бывают обыкновенно в Тегеране.
Вкратце скажу, что возложенные на меня поручения кончил я довольно
удачно. Переговорам моим немало способствовало то, что я вежливым
образом обхождения моего и умевши оказывать лестные уважения шаху,
весьма ему понравился. Он щедр был в похвалах на мой счёт, и никто
из вельмож не смел ничего сказать противного. Не столько нравился
я Аббас-Мирзе, наречённому наследником Персии, потому что уклонился
от признания его в качестве наследника, ибо не видал в том никакой
для нас пользы, хотя то инструкциею и предоставлено мне было».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
А.П.Ермолов — А.А.Закревскому
12 октября 1817 г
«Угрюмая рожа моя всегда хорошо изображала чувства мои, и когда
я говорил о войне, то она принимала на себя выражение чувств человека,
готового схватить зубами за горло. К несчастию их, я заметил, что
того не любят, и тогда всякий раз, когда недоставало мне убедительных
доказательств, я действовал зверскою рожей, огромной моей фигурой,
которая производила ужасное действие, и широким горлом, так что
они убеждались, что не может же человек так сильно кричать, не имея
справедливых и основательных причин. Когда доходило до шаха известие,
что я человек — зверь неприступный, то при первом свидании с ним
я отравлял его лестью, так что уже не имели ему говорить против
меня, и он готов был обвинить того, кто мне угодить не может. Могу
сказать по справедливости, надул их важно…»
«Прибыли 26-го числа в Гумри. Здесь было второе
отдохновение 27 и 28 чисел. Г-н посол занимался здесь обозрением
черты границ по речке Арпачаю и иными распоряжениями по военной
части <…>
29-го апреля. Из Гумри ночлег был в последнем месте внутри границ
наших: Чиперлы-караван-сарай. <…>
30-го апреля вступило посольство в область Ериванскую; за половину
почти перехода прибыл на встречу г-на посла дворский чиновник из
Тавриса Гулам-Пишхтмед-Назар-Али-бек (бывший в Тифлисе в конце декабря),
донесши между прочим, что дядя его Аскер-хан <…> назначен
по повелению шахскому приставом для препровождения посла во всем
путешествии до места пребывания его шахского величества. Вскоре
за сим встретил г-на посла и сей Аскер-хан, а с ним и субхан Кули-хан,
племянник сердаря Ериванского, с небольшим отрядом конницы. В сём
сопровождении доехало посольство до разорённой крепости и селения
Талынь, близ коей разбиты были палатки для ночлега. Г-н посол, вошед
в назначенную для него, подчиван был со свитою азиятскими сластями
шербетом и кальяном; тут же вручил его превосходительству субхан
Кули-хан письмо от сердаря Ериванского, в коем заключалось токмо
приветствие».
А.Е.Соколов, «Дневник посольства…»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
Тифлис, 30 ноября 1817 г.
«<…> Я при самом начале показал себя столько гордым, что они
примера подобной гордости не видывали. С первым должен я был встретиться
сардарем эриванским, человеком знатным и по власти ему данной, и
по расположению к нему шаха, как к соплеменнику, ибо они оба из
народа каджаров. Ему казалось несовместно выехать ко мне навстречу;
я потребовал, настоятельно объявивши, что я приеду в Эриван и во
всё время моего там пребывания в отношениях моих не буду признавать
его за начальника, а адресуюсь к старшему по нём, и тем истолкую
народу, как я его разумею. <…> Сардарь выехал навстречу, и
я по выезде из Эривана оказал ему уважение. Далее до Тавриза никто
не допустил сделать себе напоминовения.
В Тавризе сделана была великолепнейшая встреча, все войски расположены
были, не доезжая до города, знатнейшие чиновники и даже визирь высланы
были навстречу. На другой день все и каймакам сделали мне посещение,
и потом был я у наследника. Мне стороною было сделано внушение,
что в Персии существует этикет надевать красные чулки, которому
покорялись все до меня бывшие послы, и самих англичан не исключая.
Я отвечал, что я сего не сделаю, ибо хорошо весьма чувствую, что
я посол державы Российской и, что более, соседственной. Аббас-Мирза
выдумал преглупый способ, чтобы не позволить мне войти в сапогах
в комнату, принять меня на дворе внутреннем своего дома, стоя сам
на ногах под навесом к стене приделанным. Я не показал неудовольствия,
ездил с ним потом на ученье, в загородный его дом; но когда, пред
выездом моим из Тевриза, пригласил он меня с собою на прогулку за
город, я отвечал, что быть не могу, ибо рано завтра выезжаю, а что
не прошу прощальной аудиенции потому что, будучи принят на дворе,
я не разумею себя послом, а его сыном шаха, но приятно мне было
познакомиться с ним, как с любезным молодым человеком, с которым
знакомство мог бы я сделать и в конюшне, если бы мы были охотники
до лошадей. Не столько оскорбил я его ответом, как обидно ему было,
что я не приехал по приглашению и отправляюсь не откланиваясь и
что народ увидит, что смеют наследника не уважать до такой степени».
«5-го. Прибытие в Саман-Архи. Посол, желая избежать
(по обдуманным причинам) церемониальной встречи в Саман-Архи со
стороны моотамидуль-довла, о каковой был его превосходительство
предупреждён, выехал из Зангана пополуночи, часа за два до рассвета,
а мы прибыли в Саман-Архи около 7 часов утра. <…> Под вечер
был у посла с визитом упомянутый моотамидуль-довла мирза Абдуль-Вагаб,
в сопровождении пристава Аскер-хана, трёх шахских мирз, и иных чиновников.
<…>
6-го. Под вечер посол сделал мирзе Абдуль-Вагабу контр-визит с несколькими
чиновниками свиты своей. <…> Хотя ежедневные были сношения
и частые свидания посла с мирзою Абдуль-Вагабом, и казалось бы,
что можно было бы нам и из сношений с ним токмо удостовериться о
времени, когда точно шах прибудет в Султанию, но разные и с разных
сторон доходившия о том сведения, одно с другим не согласовавшиеся,
побудили г-на посла снестись опять с верховным визирем мирзою Шефи
посредством нарочно отправленного с письмом штабс-ротмистра князя
Бековича (12-го июля)».
А.Е.Соколов, «Дневник посольства…»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
Тифлис, 30 ноября 1817 г.
«<…> Шаху было послано донесение, что я человек чрезвычайно
гордый, характера ужаснейшего и всё случаи изыскивающий к раздору,
словом сказать - зверь. От шаха был прислан ко мне навстречу один
из министров <Мирза-Абдул-Вахаб-Исфахани>, его любимец, под
видом будто бы сократить мне время беседою своею до его в Султанию
приезда; а между тем поручено ему было разведать о провинциях, которых
посол персидский требовал возвращения: можно ли надеяться получить
их. Ему дана была доверенность вступить со мною в переговоры. Я
не принял полной мочи, ответствуя, что, не имея от шаха аудиенции,
я ни с кем не вхожу в рассуждения о делах, но что, уважая его и
желая сыскать его дружбу, я буду говорить с ним, как с приятелем,
обо всём том, о чём не могу я сказать ему, как министру. И в таких
отношениях пробыли мы три недели, в одном живучи лагере и никаких
других занятий не имея. Меня стращали войною, сильными Персии ополчениями
и прочею глупостию. Я делал то же со своей стороны; споры были горячие.
Наконец удостоверились, что я дать ни которой из провинций не намерен,
и так шах был предупреждён. Он приехал, и вскоре я имел аудиенцию
и принят был самым приятнейшим образом с изъявлением возможного
уважения.
Испытаны были все средства склонить меня к уступке земель, но бесполезно;
наконец должно было со мною согласиться, ибо не смели надеяться
оружием возвратить оные <…>
Высланный навстречу ко мне министр, о котором сказал я выше, был
один, который постигал истину моих слов и, будучи в особенной у
шаха доверенности, сколько мог я заметить, способствовал рассеять
вкоренившееся на счёт наш невежество. Без его представлений не так
скоро мог бы я привести к окончанию дела мои и не имел бы утешения
видеть перемены о нас мнения.
<…> У шаха я так часто бывал, как никто из иностранных послов,
и он имел ко мне особенное благорасположение. Во всё время пребывания
моего любимая речь бывала обо мне. При свидании мы разменивались
удивительными приветствиями, и как уже он прислушался к лести азиатской,
то европейская ему чрезвычайно нравилась, и он утверждал замечание
моё, что царей редко весьма она оскорбляет.
Шах, ко всеобщему удивлению, вопреки древнего обыкновения, говорил
всякий раз со мною о делах, и министры, не обыкшие видеть человека,
смело говорящего перед шахом, трепетали, чтобы когда-нибудь не принёс
<я> жалобы на них или не сказал моего на них неудовольствия.
Я в такой был у него доверенности, что по обычаю персидскому мог
бы попросить нос, уши или глаза которого-нибудь из них, и трудно
было бы отказать мне в том. Шах не один раз признавался в моём присутствии,
что ему сделано было несправедливое обо мне донесение и что он во
мне находит человека, которому ни минуты не остановится он вверить
собственные интересы. Я выехал из Султании осыпанный ласками всех
вельмож, всех окружающих шаха и с чувствами к нему уважения, ибо
нашёл его весьма кротким, добросердечным, умным и благонамеренным».
Всеподданнейший рапорт
командира Отдельного грузинского корпуса
генерал-лейтенанта А.П.Ермолова, ноябрь 1817 г.
«При первом взгляде на средства обороны Кавказской
линии от набегов горских народов удобно видеть можно, что в соразмерность
пространства линии силы наши недостаточны, что местоположение, совершенно
отовсюду открытое, к защите неспособно, что большая часть богатейших
селений наших, лёжа по крайней черте границ, понуждает для обережения
их употреблять единственное средство кордона, развлекающего войска,
и что, наконец, существование линии обеспечивает одно несогласие
и даже вражда между собой горских народов. <…> Многие из горских
народов, смотря на успех их хищничеств и ободряемые тем, что все
усилия, доселе употребляемые нами на усмирение их, были не только
недействительны, но стоили нам великой потери людей, утвердились
в мнении, что они неодолимы и потому ищут дружбы их и согласия.
Мнение сиё производит большой для нас вред.
Смирить чеченцев необходимо надобно, но меры на то должно взять
совсем другие, нежели до сего времени. Прежде войска наши ходили
к ним в землю неизвестную, по положению почти неприступную, — туда,
где весь народ соединялся для защиты жён, детей и собственности.
Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства
к набегам и хищничествам, соединив во власти своей всё, что к тому
им способствовало. Надобно занять р. Сунжу и по течению её устроить
крепость: тогда чеченцы стеснены будут в своих горах, лишатся земли
удобной для возделывания и пастбищных мест, на которых во всё зимнее
время укрывают они стада свои от жестокого в горах климата. Теперешние
селения по линии останутся за цепью крепостей в безопасности; чеченцы
не дерзнут на предприятия в местах открытых на большое позади крепостей
расстояние, а со временем, продолжая линию через аксаевские и андреевские
селения до р. Сулак, закрыт будет Кизляр — город, доходами в казну
заслуживающий внимания. До прибытия моего сюда на р. Сунже был уже
редут Назрановский для прикрытия дороги от Моздока в Грузию. Для
большего обеспечения оной в нынешнее лето приказал я ещё построить
укрепления и реки Сунжи занято уже 50 вёрст, — расстояние, которое
защищаемо будет выселяющимися из гор народами, непримиримыми врагами
чеченцев. По их просьбе приступил я к построению; чеченцы не сделали
ни одного выстрела и, угадывая намерение, приведены в ужас. Надобно,
В<аше> И<мператорское> В<еличество>, воспользоваться
сим временем. Остаётся построить две крепости. <…> Ожидаю,
что чеченцы не позволят нам спокойно продолжать работы, а как я
не имею довольно войск на линии, чтобы составить и достаточное число
рабочих и прикрытие им надёжное, то я отделяю из Грузии два батальона,
но за всем тем предприятие будет не безопасное: здесь малейшая неудача
худые имеет следствия и потому всеподданнейше испрашиваю В<ашего>
И<мператорского> В<еличества> повеление прибавить один
егерский комплектный полк к войскам на линии и смею сказать мнение
моё, что в Крыму находящиеся по сходству климата наиболее к тому
способны. Не предприемлю и занятие вдруг всей р. Сунжи, ибо оно
потребовало бы чрезвычайных средств и гораздо большего числа войск,
но, укрепляясь, постепенно и переводя войска с теперешней линии,
через два года всё течение Сунжи будет в руках наших и, дав спокойствие
линии, мы не будем населять горы увлекаемыми в плен подданными В<ашего>
И<мператорского> В<еличества> и переносить наглые поступки
чеченцев, и, крови их не проливая, заставим для собственного счастья
переменить разбойнический образ жизни <…>».
Читать
следующую главу
|
