|
Глава
двенадцатая
Восток
— дело тонкое
(1817
— 1821 гг.)
«1818-го года, в самом начале апреля месяца, выехал
я на Кавказскую линию. Дорога чрез горы от глубоких тающих снегов
была ужаснейшая, и я немалое расстояние проходил пешком. Из Георгиевска
отправился я для приобретения правого фланга линии. <…>
Вообще можно сказать о правом фланге Кавказской линии, что по причине
протяжения его и мест повсюду открытых нет никаких средств сделать
его более твёрдым и оградить от нападений закубанцев, имеющих удобные
чрез Кубань переправы во множестве. Должно приписать одному несогласию
живущих за Кубанью народов, что они далеко внутрь линии нашей не
делают набегов, на что, по многолюдству их, легко бы могли решиться.
Умножившееся в Кавказской губернии население заставило распространить
жилища почти до самой Кубани, и потому наиболее подвержены они опасности.
Неприятель имеет весьма сильную конницу; стоящие на кордоне казаки
наши, если бы и не были рассыпаны на большом пространстве, не могли
бы противостать оной по несоразмерности сил, пехота же не имеет
достаточной подвижности, чтобы воспрепятствовать набегам.
Я нашёл на линии данное всем войскам запрещение не преследовать
за границу хищников. Причиною сего боязнь моровой язвы, которая
весьма часто появляется между закубанцами, сообщаемая им чрез Анапу
из Константинополя. По связям закубанских народов с кабардинцами
и сих последних с чеченцами, против их вообще одинаковая предпринимается
осторожность. Они знают о сём запрещении и тем с большею наглостию
производят разбой, и бывали даже примеры, что возвращаясь с набега
на земли наши, лишь только вступят на свою сторону, отзываются с
насмешкою к преследовавшим их войскам или на кордоне стоящим пикетам
и показывают безбоязненно похищенную ими добычу.
С радостию приняли войска приказание преследовать разбойников, и
конечно не будет упущен ни один случай отмщения».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
Заметки на полях
«Но се, восток подьемлет вой!..
Поникни снежной головой,
Смирись, Кавказ, — идёт Ермолов!»
А.С.Пушкин
«Эпоха Ермолова была для Кавказа прежде всего эпохой
полного изменения внутренней политики. Наши традиционные отношения
к завоеванным ханствам и горским народам были фальшивы в самом своём
основании, и это поняли из прежних начальников Закавказского края
лишь князь Цицианов, ставший за то грозой для всех своих азиатских
соседей, да маркиз Паулуччи, понявший всю правоту Цицианова, но
не успевший сделать что-нибудь по кратковременности своего начальствования
в крае. Все наши сношения с мелкими кавказскими владениями носили
характер каких-то мирных переговоров и договоров, причём Россия
всегда являлась как бы данницей. Большей части не только дагестанских
и иных ханов, но даже чеченским старшинам, простым и грубым разбойникам,
Россия платила жалованье, поддерживая тем в них алчность и возбуждая
в других зависть и стремление набегами вынудить Россию платить «дань»
и им. Какое-то совершенно ничтожное Анцуховское общество, обитавшее
в трущобах Дагестана, уже во времена Ермолова считало себя обиженным,
не получая от России денег. Анцуховцы писали Ермолову, что обещают
жить в мире с русскими только в таком случае, если будут получать
дань, какую платили им грузинские цари.
С появлением Ермолова на Кавказе все это прекратилось. Он понимал,
что если азиатские владельцы сами и не считают желание России откупиться
от набегов за слабость и робость перед ними, то имеют прямую выгоду
представлять дело в таком свете перед своими подданными, и уже в
одном этом обстоятельстве лежала причина дерзости горских племён
и вносимой ими в наши пределы вечной войны, конца которой, при принятой
системе сношений с врагами, невозможно было предвидеть в самом далёком
будущем. Из этого взгляда прямо вытекала замена пассивной политики,
с паллиативным и не достигающим цели средством задаривания врагов,
политикой деятельной, имеющей своей целью не временный непрочный
мир, а полную победу, полное покорение враждебных земель. Принципом
Ермолова было, что золото — не охрана от неприятеля, а приманка
его, и он стал давать цену только железу, которое и заставил ценить
более золота. «Хочу, — говорил он однажды, — чтобы имя моё стерегло
страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово моё
было для азиатов законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение
в глазах азиатов - знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю
строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи
мусульман от измены».
В этих словах вся система Ермолова. Он смотрел на все мирные и немирные
племена, населявшие Кавказские горы, если не как на подданных России,
то рано или поздно долженствующих сделаться ими, и во всяком случае
требовал от них безусловного повиновения. И прежняя система подкупа
и задариваний в его руках сменилась системой строгих наказаний,
мер суровых, доходящих до жестокости, но всегда неизменно соединённых
с правосудием и великодушием. «Великодушие, бескорыстная храбрость
и правосудие — вот три орудия, которыми можно покорить весь Кавказ,
— говорит известный мусульманский учёный Казем-бек, — одно без другого
не может иметь успеха. Имя Ермолова было страшно и особенно памятно
для здешнего края: он был великодушен и строг, иногда до жестокости,
но он был правосуден, и меры, принятые им для удержания Кавказа
в повиновении, были тогда современны и разумны».
В.А.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»
«<…> Ермолов в представленной Александру I
«Записке» просил расширить права главноуправляющего с целью проведения
крупномасштабных преобразований в крае, главным образом в сфере
административного аппарата управления. <…> Петербург настороженно
отнёсся к этим предложениям, усмотрев в этом опасную инициативу,
и запретил генералу предпринимать какие-либо меры, направленные
на изменение административной системы, сложившейся к этому времени
на Кавказе. Не имея возможности действовать самостоятельно, Ермолов
принял решение действовать через Сенат, инициировав в 1818 г. сенатскую
ревизию Кавказской губернии и предвидя её результаты. Выводы ревизии
сенаторов Д.Б.Мертваго и Б.А.Гермес отчасти совпадали с мнением
Ермолова о преобразовании Кавказской губернии в область. Позже сенатор
Д.Б.Мертваго вспоминал: «По приезде в Кавказскую губернию, увидел
я не губернию, а хутор, для России весьма полезный, где выращивается
скотина, для продовольствия внутри государства надобная. Дела производятся
не столько злонамеренно, сколько глупо. Люди все дрянь, и те томятся
бедностью и болезнями. Город губернский <Георгиевск>, как
нарочно учреждён в таком месте, коего хуже на всём пространстве
губернии найти нельзя…»
По результатам ревизии Ермолову было предложено составить проект
административного преобразования губернии. По мнению Ермолова, особое
положение новой области и её приграничный характер вызывали необходимость
введения особого управления, он аргументировал его тем, «… что нравы
и образ жизни людей, в Кавказской губернии обитающих, имеют более
нужды в простом полицейском надзоре, нежели в судебных установлениях»
<…>
24 июля 1824 г. был опубликован указ об изменении Кавказской административной
системы. Согласно ему, Кавказская губерния была переименована в
область с четырьмя уездами. Губернским городом окончательно был
утверждён Ставрополь, вместо должности губернатора появилась должность
начальника области, которую исполнял командующий войсками на Кавказской
линии. Городская и земская полиция в городах Моздоке и Кизляре подчинялась
военным властям. Судебная система была разделена следующим образом:
гражданским судопроизводством, основанным на местных обычаях, занимались
приставы, которые назначались русской администрацией из представителей
местной феодальной знати. Должности же главных приставов исполняли
русские офицеры, а уголовные дела рассматривались в военном суде».
Г.Г.Лисицына, «Административная деятельность
генерала А.П.Ермолова на Кавказе»
«Из Георгиевска проехал я Гребенского войска
в Червлённую станицу, неподалёку от коей приуготовлена была на Тереке
переправа для войск, назначенных в чеченскую землю.
Я приказал некоторой части перейти на правый берег ожидать, пока
соберутся прочие войска.
24-го мая переправился весь отряд, состоящий из 2-х баталионов 8-го
и 2-х баталионов 16-го егерских полков, 1 баталиона Троицкого, 1
баталиона Кабардинского пехотных полков, 6 орудий батарейной, 6
лёгкой и 4 конной артиллерии, донских и линейных казаков 500 человек.
Оставивши одну роту и 2 орудия для охранения переправы, весь отряд
в один марш перешёл от Терека на реку Сунжу.
Все владельцы селений чеченских, расположенных по берегу Терека,
именующихся мирными, находились при войсках.
Селения сии не менее прочих наполнены были разбойниками, которые
участвовали прежде во всех набегах чеченцев на линию. В них собирались
хищники и укрывались до того, пока мирные чеченцы, всегда беспрепятственно
приезжавшие на линию, высмотрев какую-нибудь оплошность со стороны
войск наших, или поселян, могли провождать их к верным успехам.
Чеченцы, издали высматривая движение наше, не сделали ни одного
выстрела до прибытия нашего к Сунже. Весьма немногие из самых злейших
разбойников бежали из селений, по левому берегу лежащих; все прочие
бывали в лагере, и я особенно ласкал их, дабы, оставаясь покойными
в домах своих, могли привозить на продажу нужные для войск съестные
припасы. В лагерь взяты были от их селений аманаты (Аманат
(арабск.) — заложник. Словарь иностранных слов, вошедших в состав
русского языка.)».
Старшины почти всех главнейших деревень чеченских были созваны ко
мне, и я объяснил им, что прибытие войск наших не должно устрашать
их, и если они прекратят свои хищничества; что я не пришёл наказывать
их за злодеяния прошедшего времени, но требую, чтобы впредь оных
делаемо не было, и в удостоверение должны они возобновить давнюю
присягу на покорность, возвратить содержащихся у них пленных. Если
же ничего не исполнят из требований моих, сами будут виною бедствий,
которых не избегнут, как явные неприятели. Старшины просили время
на размышление и совещание с обществом, ничего не обещали, отзываясь,
что ни к чему приступить не могут без согласия других. Приезжая
нередко в лагерь, уверяли в стараниях своих наклонить народ к жизни
покойной, но между тем из многих неосновательных рассуждений их,
сколько неудобно исполнение требования о возврате пленных, можно
было заметить, что они не имеют вовсе намерения отдать их. В совещаниях
их находились всегда люди, нам приверженные, и от них обстоятельно
знали мы, что известные из разбойников, не надеявшиеся на прощение
за свои преступления, возмущали прочих, что многие из селений, по
связям родства с ними, взяли их сторону и отказались ездить в собрание.
Прочих же успели они уверить, что русские, как и прежде, пришли
для наказания их, но потому не приступают к оному, что опасаются
в летнее время вдаться в леса непроходимые. Что устроение крепости
есть вымысел для устранения их, но что того не имеем мы намерения
и даже ни малейших нет к тому приготовлений, что чеченцам нужно
иметь твёрдость, и мы, пробывши некоторое время, возвратимся на
линию».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
«Лагерь на <реке> Сунже, 9 июля 1818 г.
Любезный брат, редкий из человеков!
<…> Я привожу в исполнение давнее намерение занять Сунжу и
укоротить оскорбительные злодейства чеченцев, которые превзошли
уже всю меру терпения. Другой уже месяц стою я лагерем на Сунже
против Хан-Кале, известного дефиле трудностию прохода и прежними
неудачными Булгакова предприятиями, которые стоили нам большой потери,
ободрили оною чеченцев и сделали их дерзостнее в их разбоях и хищничествах.
Я заложил тут крепость, наименованную Грозная. В ней будет гарнизона
до тысячи человек и страху для чеченцев на пять. Я предполагал в
нынешнем году сделать более сего одного укрепления, но недостаток
во многих вещах и сопротивление чеченцев, которым не нравится наше
здесь пребывание, умедливают чрезвычайно работы и я ничего не успею
сделать более. В будущем году устрою ещё одну не столько большую
крепостцу и в нескольких пунктах при удобнейших чрез Сунжу бродах
редуты, и чеченцы будут сговорчивее. Потом деревни чеченские, по
берегу Терека расположенные, в которых укрываются под именем мирных
разбойники по соседству наиболее вредные, истреблю; раздам прекраснейшие
их земли казакам нашим, которые или совсем в них нуждаются, или
имеют весьма неудобные. За сим первым актом следует важнейший.
Дагестан, который тебе знаком и где всегдашнее убежище изменникам
и врагам нашим, где весьма покойно живут и беглый подлец царевич,
и злобный Ших-Али-хан и где теперь дышет всё возмущением, я намерен
связать с Кавказскою линиею посредством дороги через Дербент. Со
временем линию укреплений по Сунже доведу я почти до устья оной,
то есть ниже места, где впадает Аргун, перейду на правый берег оной,
где для сообщения будет редут, в Аксае заложу крепостцу; в Андреевской
деревне немного сильнейшую и левый фланг линии примкну к Сулаку,
у Констюковского селения. Закрою совершенно Кизляр, богатый город
и родом своей промышленности единственный. Шамхал тарковский, утесняемый
злодеями своими, никогда так усердно не прибегал к нашей защите,
просит в Тарки войск и в распоряжение наше отдаёт богатые соляные
озёра, которые чеченцев и все довольствуют горы. Уцмий (Уцмий
— титул правителя Кайтага (обл. в Дагестане) с XVI в. Упразднён
в 1820. Большой энциклопедический словарь.)
каракайдакский, также злодей наш, в худом положении и просит от
неприятелей защиты. Здесь будет у меня военный пост для связи с
Дербентом. Таким образом получу я другую дорогу во многих обстоятельствах
нам полезную. И движение по оной войск, и частое оных в земле обращение
познакомит нас более с народом, а ему истолкует, что для смирения
его имеем мы средства, которые теперь весьма недостаточны. Весь
сей план довёл я до сведения правительства, и он не кажется неосновательным.
Ещё представил я систему крепостей для областей наших по ту сторону
гор лежащих, вводя в предмет умножение и усовершенствование войск
Персии. Она требует обстоятельного рассмотрения, ибо стоит и некоторых
издержек. Я об оной сообщу тебе впоследствии, когда правительством
или утверждена или отринута будет. Если допустится, то границы наши,
сколько возможно по порочному виду их, примут некоторую твёрдость,
и в случае даже распространения оных, крепость ни одна не останется
бесполезною. Сего конечно уже я не приведу к окончанию, ибо несколько
лет на то надобно, но по крайней мере план со всеми обстоятельствами
соображённый должны будут исполнять мои преемники, и не так как
доселе всё предоставлялось произволу начальствующего, который иногда
по злобе, иногда по самолюбию, а иногда и по невежеству уничтожал
распоряжения предместника, и от того всё осталось в состоянии начала.
Таким образом исчезли все предприятия славного и необыкновенного
Цицианова. <…> Я сам испрашиваю для себя законы, но сносить
стану их терпеливо, чтобы и другие на месте моём им покорялись».
«<…> Задачи, предстоявшие Ермолову на Северном
Кавказе, требовали именно его энергии и ума. <…> Чечня с Дагестаном,
Кабарда и наконец Черкесия <…> составили три главнейших театра
борьбы, и по отношению к каждому из них требовались особые меры.
Ермолов начал с Чечни, расположенной непосредственно к югу за средним
течением Терека. Аулы чеченцев ещё были в то время на самом Тереке
и тем весьма облегчали соплеменникам своим кровавые набеги на русские
станицы. Ермолов начал с того, что оттеснил чеченцев за Сунжу, а
на ней, в 1818 году, поставил первую свою крепость, Грозную, связав
её рядом укреплений с Владикавказом, стоявшим у самого прохода в
горы на страже Военно-Грузинской дороги. Это и была первая параллель
к «крепости», как Ермолов называл Кавказские горы. Чеченцам был
преграждён свободный путь на Средний Терек, и бедствия прежних времён
с тех пор там миновали.
Но на Нижний Терек открытый путь оставался ещё через Кумыкские степи,
и Ермолов в следующем же, 1819, году поставил близ Андреевского
аула новую крепость, Внезапную, разделившую чеченцев от кумыков
и в то же время преграждавшую первым путь к дагестанцам через Салатавские
горы. Внезапная была соединена с Грозной также рядом укреплений.
А далее, за Кумыками, к морю, лежало дружественное нам шамхальство,
и железный полукруг уже охватывал Чечню и часть Дагестана. Чеченцы
присмирели.
Непрочно, однако, было это мирное настроение Чечни, пока сама природа
стояла на страже её границ, делая почти вовсе недоступными её аулы.
Прямо за Сунжой начинались огромные, непроходимые для русских войск
леса, в которых каждое дерево было равнозначуще вооружённому человеку.
Ермолов прекрасно понял, что действительнейшее средство борьбы с
непокорной Чечнёй — это сделать доступными её внутренние поселения,
и время его было началом медленного, но прочного завоевания страны
посредством завоевания природы. При Ермолове в первый раз возникла
система рубки лесов. Широкие просеки легли от одного аула к другому
и мало-помалу начали делать возможным доступ русским в самые недра
чеченской земли, в тот очаг, где закалялась ненависть к сильным
пришельцам и жили «преданья вольности», волновавшие и взрослого
мужа и юного джигита. И эта система до самых последних дней кавказской
войны стала необходимой основой всех действий, главнейшим средством
покорения Кавказа, и жестоко платились те, которые от неё отступали».
В.А.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»
«На следующий день конвой прибыл в окрестности Анреевского,
столицы чеченских владений. Вокруг этого городка, занятого под штаб-квартиру
Ермолова, стояли биваком войска, которыми он командовал в этой экспедиции.
На небольшом расстоянии от лагеря оба полка сделали привал в ожидании
распоряжений от Ермолова. Неожиданно, вместо адъютанта, явился сам
Ермолов, причём пеший и без всякой помпы. Едва солдаты завметили
его на ближней возвышенности, как тотчас имя Алексея Петровича с
неподдельным восхищением стало передаваться из шеренги в шеренгу,
и вскоре колонны были оповещены о приближении этого великого человека.
У нас в Европе нет такого обыкновения и нет слов, которые способны
были бы передать оценку воинских достоинств главнокомандующего,
какая выражается русскими солдатами, когда они называют его крестными
именами без упоминания фамилии. Возвращаясь после Парижской кампании,
император Александр доверительно признался одному из своих адъютантов,
что никогда не испытывал большего душевного удовлетворения, чем
однажды ночью, когда услышал, как солдаты, недавние победители в
Лейпцигской битве, называли его в разговоре между собой Александром
Павловичем, вместо того, чтобы титуловать, как положено, царём».
Хуан Ван-Гален, «Два года в России»
«В производстве работ сколько могли чеченцы
делали препятствия. Нередко случалось, что солдаты, оставляя шанцевый
инструмент (Шанцевый, (воен.) — служащий для производства
работ по окапыванию, по устройству шанцев. Шанцевый инструмент (лопаты,
кирки, топоры и т.п.). Шанцевая лопата. Толковый словарь Д.Н.Ушакова.),
тут же брали ружья и отражали нападение. Но когда чрез реку Сунжу
сделана была переправа и на противоположном берегу устроено укрепление,
чеченцы менее появлялись на нашей стороне.
Все ближайшие к урочищу Хан-Кале селения, или те, к коим полагали
они, что войска удобнее пройти могут, вывезли лучшее своё имущество;
жёны и дети оставались в таком положении, чтобы при первой тревоге
удалиться в ближайшие леса, где приготовлены были шалаши. На ближайших
полях брошен был хлеб, который по боязни не собирали, и уже в летнее
время чувствуем был в оном недостаток.
Пришли наконец в помощь лезгины, и между чеченцами примечена большая
деятельность в приуготовлениях к сражению. Повсюду показывались
они в больших уже силах. Деревни по левому берегу реки Сунжи и одна
на правом берегу, называемая Сунженскою, сохраняя все наружности
преданности, не только лезгин, кои самих даже чеченцев, явно противящихся
нам, не принимали.
Между многих перестрелок с отрядами нашими была одна весьма сильная,
когда квартирмейстерской части подполковник Верховской послан был
занять лес, в котором надобно было произвести порубку для строений.
Войска Донского генерал-майор Сысоев с малым числом казаков, сделав
атаку на сильную чеченскую конницу, наказал за сделанное нападение
на отводные наши караулы, причём изрубили они несколько человек.
Главное же дело происходило 4 августа. С Кавказской линии должен
был прибыть в лагерь большой транспорт с провиантом и разными другими
вещами, при которых много было едущих к войскам чиновников. В конвое
находились одна рота пехоты с пушкою и несколько казаков. Чеченцы
с лезгинами вознамерились сделать на транспорт нападение. О сём
незадолго дали нам известие, и я навстречу транспорту отправил часть
войск. Когда же из крепости замечено было движение в больших силах,
то отправил я ещё в помощь с частию начальника корпусного штаба
полковника Вельяминова. Неприятельская конница успела уже перейти
реку Сунжу и пустилась на транспорт, часть пехоты шла вслед за оною,
и ещё довольно оной оставалось для охранения переправы. Увидев идущие
из крепости войска наши, конница тотчас обратилась к своей пехоте,
и сия двинулась навстречу нашей. Толпы её, боясь действия артиллерии,
не смели весьма приближаться, но стрелки вышли во множестве, и начался
весьма сильный огонь.
В сей день чеченцы дрались необычайно смело, ибо хотя недолго, могли
однако же они стоять на открытом поле под картечными выстрелами;
но когда полковник Вельяминов приказал войскам идти поспешнее к
деревне Ачага, куда бросилась неприятельская конница, как приметно,
к переправе, ибо известен был в сём месте хороший брод, то чеченская
пехота обратилась в бегство в величайшем беспорядке. На переправе
происходило замешательство, и немало людей потонуло. Полковник Вельяминов
мог их стеснить в селении Ачага, и артиллерии удобно было действовать
с большим успехом: но жители селения сего, нам покорные и не участвовавшие
в предприятии чеченцев, выбежали к нему навстречу, прося пощады.
Он не мог не исполнить их просьбы. Потеря в сём деле с нашей стороны
была ничтожная, и транспорт без всякого вреда прибыл в крепость.
Вскоре после сего произошли между чеченцами и лезгинами несогласия
и ссоры, и сии последние, не в состоянии будучи переносить жаркого
летнего времени и оставивши не менее половины людей до выздоровления,
удалились в дома свои.
Сим кончились все подвиги лезгин, и чеченцы, знавшие их по молве
за людей весьма храбрых, вразумились, что подобными трусами напрасно
они нас устрашали. Прежде, в ожидании от них большого вспомоществования,
разглашали они о прибытии их в больших силах; открылось наконец,
что их было до тысячи человек.
<…> 1-го числа октября поехал я из крепости Грозной на линию,
где в селении Прохладном пригласил к свиданию со мной князей кабардинских,
главнейших из священнослужителей и знатнейших из узденей. Все почти
приехали, кроме малого числа злейших разбойников, которые явиться
не смели.
С досадою упрекал я им в нарушении обещаний вести жизнь мирную и
самой присяги в том, несколько раз ими данной. Упоминал о многих
в недавнем времени происшествиях, которые обнаруживают их самыми
подлыми мошенниками, и что известные некогда храбрость их и воинственная
между горскими народами слава помрачена презрительнейшими делами,
одним гнусным ворам свойственными. Поставил им в пример того же
года наказанный за укрывательство разбойников Трамова аул, неподалеку
от Константиногорска отстоявший, который по приказанию моему разрушен
до основания, взято до 2 тыс. лошадей и весь скот, и что жителям
оного только позволено было вывести жён своих и детей. Обещал, что
равное сему и их ожидает наказание, если не переменят своего поведения,
если родители не будут воздерживать детей своих и родственников,
помещики своих подвластных; если священнослужители, имеющие большое
в народе влияние, не будут делать предписываемых законом наставлений
и внушения. Предложив им средством избегнуть грозящих бедствий то,
чтобы наказывая самим за воровство и возвращая похищенное, убийц
представляли для наказания к российскому начальству. Что несколько
таковых примеров воздержать разбойников и за преступления злодеев
не потерпят менее виновные, а начальство не будет принуждено посылать
беспрерывно войска, которые разоряют землю прекраснейшую. Справедливость
замечаний моих не допустила возражения; многие говорили, что есть
средства исполнить требования мои, и что они о том будут стараться,
видя, что в советах моих заключается собственное их благо, но только
два или три человека осмелились сказать при всех, что льстят мне
обещаниями ложными, что ничего не сделают; ибо первейшим из князей
надлежит сделать пример над своими ближними и выдать к наказанию
за разбой, что трудно быть первым в подобном случае, ибо все прочие
поручаться сим будут. Если же так поступят знатнейшие, то они готовы
то исполнить и ручаются, что средством сим прекратятся беспорядки,
и боязнь, которую они имеют от русских, превратится в прежнее к
ним расположение.
После сего расстался я с ними и тут же видел, что свидание было
бесполезно».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
«Лагерь на реке Сунже, 10 августа 1818 г.
<…> В отдалённой стороне нашей пронёсся слух, что в нынешнем
году выступаешь ты с корпусом из Франции. Я весьма рад, ибо приятнее
быть с тобою поблизости или по крайней мере в отечестве. Угадывая
же назначение твоё, могу надеяться и не совсем быть в отдалении.
Приезжай, любезный брат, и поживи в России, от которой служба долгое
время тебя отдаляла. Тебе надобно подумать и о женитьбе, ибо от
человека такой фамилии могут требовать того любящие тебя и имеющие
в тебе надежды соотечественники. Я, пропустив сам время, не без
основания могу остерегать в том приятеля».
Приказ командира Отдельного Кавказского
корпуса
генерала от инфантерии А.П.Ермолова
«В лагере при реке Сунже августа 22 дня 1818 года
№ 26.
Дошло до сведения моего, что июля на 15 число в ночи хищническая
из ахалцыхского пашалыка партия осмелилась из самого лагеря донского
майора Балабина полка отогнать девять лошадей. Происшествие сиё
утверждает сделанные мною замечания насчёт оплошной и чести войску
не приносящей службы донских казаков в Грузии. … Не узнаю я казаков
и у самых хищников известных трусостию, впали они в неуважение и
терпят от них поносные поругания. Не было ещё примера, чтобы когда-либо
хищники сделали на лагерь нападение, сколько бы ни мало людей в
них находилось. Не всегда можно преследовать хищников с малым числом
людей; но довольно нескольким человекам показать намерения защищаться,
чтобы не смели они сделать нападение.
Господина майора Балабина я потому не удостаиваю наказания, что
уже нет большего, как быть пренебрежёну хищниками, и мне остаётся
только остеречь его, чтобы самого когда-нибудь не утащили».
«… И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул <…>
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил…»
Исповедь Мцыри Лермонтов не выдумал. Он её слышал. Когда позировал
Петру Захарову для портрета, который современники считали самым
схожим, «хоть он на нём и очень польщён». Невероятная судьба художника
причудливым манером отразилась в лермонтовских строчках — даром,
что Захаров-чеченец ни минуты не провёл в монастыре.
<…> На захаровском портрете Ермолов стоит в рост на фоне Кавказа.
Того Кавказа, где родился и некогда жил Пётр Захаров, хотя его по-настоящему
звали иначе, причём никто не знает как. Того Кавказа, который командир
Отдельного Грузинского корпуса и управляющий гражданской частью
в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях Ермолов столь жестоко
усмирял.
Именно его решением «в тени рассыпанный аул» Дады-Юрт в 1819 году
стёрли с карты. «Желая наказать чеченцев, беспрерывно производящих
разбой, в особенности деревни, называемые Качкалыковскими жителями,
коими отогнаны у нас лошади, предположил выгнать их с земель Аксаевских,
которые занимали они», — чистосердечно признался Алексей Петрович
в собственноручных «Записках».
Предложение добровольно оставить родные места чеченцы отвергли,
а защитить детей и жён не смогли. «Со стороны неприятеля все, бывшие
с оружием, истреблены, и число оных не менее могло быть четырехсот
человек. Женщин и детей взято в плен до ста сорока, которых солдаты
из сожаления пощадили как уже оставшихся без всякой защиты и просивших
помилования".
Из ста сорока этих пленных, упомянутых в честном генеральском отчёте,
46 девушек бросились при переправе в Терек, чтобы не достаться врагу
(и в память их подвига, заметим в скобках, в республике в 2009 году
учредили День чеченской женщины, отмечаемый в сентябре). А один
крошечный пленник чем-то тронул солдат. Трёхлетнего на вид пацанёнка,
что истекал кровью возле мёртвой матери, пожалели: завернули в шинель
и отвезли в ставку командующего. «Вылечить!» — гаркнул суровый генерал,
— «Взыщу!» Взыскивать не пришлось: армейские врачи постарались,
и казак из станицы бороздиновской Захар Недоносов с генеральским
поручением справился.
Найдёныша крестили Петром, а отчество и фамилию соорудили из имени
Недоносова. Так что все правда у Лермонтова: и русский генерал,
и Тифлис, и пленный ребенок. Только дядька-казак вместо старца-монаха.
К семи годам в судьбе Пети Захарова возникает другой русский генерал.
Генерал-майор, командующий 3-й бригадой 21-й пехотной дивизии, тоже
носил фамилию Ермолов, но звали его Петром Николаевичем. Архивы
сохранили бесценную бумагу: «Свидетельство №3610 от 25 августа 1823
года о передаче А.П.Ермоловым в Тифлисе взятого в плен мальчика,
из чеченцев, Петра Захарова, на воспитание господину генерал-майору
П.Н.Ермолову...».
Ещё через несколько лет многодетный кузен «проконсула Кавказа» вышел
в отставку и забрал своего «странного Петрушу» в Москву. Отчего
же странного? Так посудите сами, ведь «кроме обучения грамоте, —
писал Пётр Николаевич своей матушке, — он рисует всё, что попадает
под руку. Видимо, будет художник, и не плохой».
Александр Беленький,
Федеральный познавательный журнал «Горец»
А.С.Грибоедов — С.И.Мазаровичу
<Перевод>
«12 октября <1818>. Моздок
Любезный и достойный Семён Иванович,
вот мы и у подножья Кавказа, в сквернейшей дыре, где только и видишь,
что грязь да туман, в которых сидим по уши. Было б отчего с ума
сойти, если бы приветливость главнокомандующего полностью нас не
вознаграждала за все напасти моздокские. Здешний комендант передал
нам Ваше письмо, полное любезной заботливости о тех, кого Вам угодно
называть Вашими товарищами, и кто по существу лишь подчинённые Ваши.
Правда, что с тех пор как я состою при Вас в качестве секретаря,
я не нахожу уже, чтобы зависимость бедного канцелярского чиновника
так была тяжела, как прежде был в том уверен. Вздор истинный, в
чём я ещё более убедился в тот день, когда представлялся его высокопревосходительству
господину проконсулу Иберии: невозможно быть более обаятельным.
Было бы, конечно, безрассудством с моей стороны, если бы за два
раза, что я его видел, я вздумал бы выносить оценку его достоинствам;
но есть такие качества, которые в человеке необыкновенном видны
сразу же, причём в вещах на вид наименее значительных, например,
своя манера особенная смотреть, и судить обо всём, с остроумием
и изяществом, не поверхностно, но всегда становясь выше предмета,
о коем идёт речь; нужно признать также, что говорит он чудесно,
так что я часто в беседе с ним не нахожу что сказать, несмотря на
уверенность, внушаемую мне самолюбием <…>».
«Народы Дагестана, между тем, видя в судьбе
Чечни угрожающую и им опасность, уже с начала 1818 года подняли
знамя восстания. В Дагестане возникло стремление составить обширный
союз народов, чтобы разом и соединёнными силами действовать против
русских. К союзу примкнули внутренние ханства Аварское и Казикумыкское,
вольное Акушинское общество и владения, примыкавшие к морю: Мехтула,
Каракайтаг и Табасарань. В то же время дагестанцы старались привлечь
к союзу на севере шамхальство, а на юге Кюринское владение, некогда
отторгнутое Россией от Казикумыка и уже потому отличавшееся постоянной
верностью ханов. Восстание охватило обширную площадь. Ермолов понимал
опасность надвигавшейся грозы со стороны Дагестана и решился одновременно
вести борьбу и с ним и с Чечнёй; летом войска действовали в Чечне
и на Кумыкской плоскости, зимою — в Дагестане.
<…> действия Ермолова в Дагестане отличались ещё большей решимостью
и быстротой, нежели в Чечне. Он начал с того, что зимою 1818 года,
пройдя через шамхальство, разгромил Мехтулу и, уничтожив самостоятельность
этого ханства, обратил его в простое русское приставство. В следующем
году генерал-майор князь Малахов, действуя с юга, со стороны Кубинской
провинции, покорил Табасарань и весь Каракайтаг, докончив таким
образом непрерывную приморскую полосу русских владений. В то же
время Ермолов, со своей стороны, наступая с севера и соединившись
с Мадатовым в шанхальстве, проник в самые недра гор, и битва под
Лавашами, девятнадцатого декабря 1819 года, решила судьбу Северного
Дагестана: сильная, воинственная Акума была занята войсками и присягнула
на верность России. Ещё год — и перестало существовать независимое
Казикумыкское ханство. Так последовательно всё теснее и теснее сжималось
железное кольцо вокруг недоступных Дагестанских гор, и племена их,
истощённые в непосильной борьбе, на долгое время замолкли.
С этих пор до самого расцвета в горах мюридизма (Мюридизм
— кавказская магометанская секта, ставившая своей целью борьбу с
иноверцами, возникла в 20-х годах XIX в. Последователи м-а оказывали
сильное сопротивление рус. войскам при завоевании Кавказа, особенно
при имаме (глава секты) Шамиле, с пленом которого (1859) распалась
и секта. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.),
необыкновенно фанатизировавшего дух магометанского Кавказа, Дагестан
не пытался ни разу возобновлять открыто враждебных действий против
русских, и даже Персидская война 1826 года, начатая при самых неблагоприятных
для нас условиях, не оказала на него влияния — горцы остались спокойными».
В.А.Потто, «Кавказская война. Ермоловское время»
«<…> Азиаты именуют башней любой дом или дворец,
принадлежащий благородному роду; башня, занятая Ермоловым, соседствовала
с мечетью и наилучшим образом доминировала над всей окрестностью.
<…>
За полчаса до обеда они явились в башню к генералу. Все приглашённые
заторопились в столовую, их оказалось больше, чем приборов на столе;
впоследствии, часто бывая у Ермолова, Ван-Гален узнал, что такое
случалось нередко, поскольку генерал принимал без особого приглашения
всех, кто желал разделить с ним обед. Пока слуги исправляли упущение,
Ван-Гален был в той же комнате, где толпились остальные, ожидая,
когда каждому укажут его место по чину, согласно строгой военной
субординации; Ермолов радушно поздоровался с офицерами, первым подошёл
к столу и, не глядя, занял ближайшее место, пригласив сесть рядом
с собой одного из генералов, затем поманил двух других, случайно
оказавшихся на дальнем конце стола; тут все убедились воочию, что
можно садиться где хочешь, не соблюдая чинов.
Неприхотливость Ермолова была поистине спартанской. Несмотря на
свой рост и могучее сложение, он никогда не пил крепких напитков
и даже вина, разве что разбавленное, и то крайне редко; из различных
поданых блюд едва ли отведал два; ел мало и торопливо, по большей
части холодные закуски. <…>
Время отдыха Ермолов обычно проводил в занятиях, не требующих большой
затраты сил. В странах, где столь часты случаи вероломства и убийств,
он тем не менее не страшился выходить за пределы форпостов один,
в сопровождении одного лишь проводника - весьма опытного в своём
деле местного уроженца, а тот, как всякий черкес, никогда не расставался
со своим смертоносным кинжалом. Ван-Гален <…> немало дивился
такому поведению генерала, не скрывая своего удивления от его адъютантов,
но те его уверили, что генерал не опасается предательства, поскольку
уверен в себе и в том, что горцы его уважают; с другой стороны,
генерал убеждён, что если он изменит свой образ действий, он незамедлительно
потеряет авторитет у непокорных народов.
<…> У Ермолова не было личного секретаря, он привык обходиться
без оного; он сам составлял в своём уединённом кабинете большую
часть деловых бумаг. <…>
Вечером, когда удалялось небольшое общество, образующее его семейный
круг, как он его называл, Ермолов предавался различным трудам: либо
завершал неоконченные дневные дела, либо читал - занятие, страстно
им любимое с младых ногтей, из коего он, благодаря своей отличной
памяти, извлекал немало пользы для себя. И, поскольку на часы он
не смотрел, то выпускал из рук перо или откладывал книгу лишь тогда,
когда его начинало клонить ко сну. И будь он в походной палатке
или в тифлисском дворце, он ложился на диван или походную кровать
часто даже не раздеваясь, и несколько раз за ночь подымался проверить
посты, прежде чем заиграют зорю и пушечный залп возвестит приближение
утра».
Хуан Ван-Гален, «Два года в России»
Заметки на полях
«Ермолов напоминает собою людей Святославова века;
он всегда при сабле, всегда спит на плаще. Ни гагачьи пуховые постели
помпадурские, ни штофные занавесы Монтеспан не манят его к неге
и ко сну, который и в столице, как равно и в кочевых станах, продолжается
у него только до рассвета».
Д.И.Писарев
«В продолжение сего получил я от шамхала Тарковского
уведомление, что брат хана Аварского, управляющий небольшою провинцией,
называемою Мехтулли, смежною с владениями шамхала, давно прежде
угрожавший овладеть его деревнями, собрав толпу вооружённых, захватил
некоторые из оных. Что акушинский народ, сильнейший в Дагестане
и воинственный, подстрекаем будучи аварским ханом и более ещё беглым
дербентским Шиг-Али-ханом, которого укрывал у себя, и грузинским
царевичем Александром, присылает к шамхалу старшин своих с требованием,
чтобы, отказавшись от повиновения русским, присоединился он к нему
и содействовал в предприемлемых им намерениях, или, в случае несогласия,
выгонят его из владений. В подвластных своих примечал уже шамхал
большое непослушание, и многие взяли сторону акушинцев.
Командующий войсками, в Кубанской провинции и Дербенте расположенными,
генерал-майор Пестель донёс, что в Дагестане приметен рождающийся
дух мятежа. Что горские народы, наиболее злобствуя на шамхала за
приверженность его к нашему правительству, намереваются сделать
нападение на его земли; страшат также уцмия Каракайдацкого, прибегнувшего
наконец к покровительству нашему, и хотя поздно узнавшими, однако
же нет для него другой надёжной защиты. Таковые известия сообщал
беглый царевич Александр наследнику Персии Аббас-мирзе и министру
его мирзе Бюзурку, приписывая деятельности своей и усердию к пользам
Персии, что он возмутил Дагестан против русских.
Письма сии были перехвачены, и явно открылось, что Аббас-мирза для
сего предмета доставлял царевичу деньги. Но всегда оных было однако
же недостаточно, ибо царевич жаловался на свою бедность и точно
претерпевал оную.
Аварский хан, имеющий вражду с уцмием Каракайдацким, давал у себя
убежище людям для него вредным и подослал таковых для произведения
возмущения в его владениях.
Генералу Пестелю дал я немедленно подробнейшие наставления.
С двумя баталионами пехоты, шестью орудиями артиллерии и сколько
можно собрав казаков, выступить к реке Дарбах или ближе к городу
Башлы, буде есть место удобное для расположения лагеря. Город сей,
имеющий до 3 тыс. семейств, заключал в себе всех людей, не повинующихся
уцмию и явно недоброжелательствующих нам. Связи с горцами заставляли
и прежних владетелей с осторожностию употреблять власть свою, снисходить
к винам жителей, и сии наконец вошли в привычку худо повиноваться.
При войсках наших должны были находиться полковник Аслан-хан Кюринский
с своею конницею и конница кубинская и дербентская.
Генерал-майору Пестелю запрещено было начинать военные действия,
но оказывая к тому готовность, пропустя слух о следовании 3 тыс.
войск в Дагестан, для которых требовать заготовление продовольствия
от шамхала, удерживать акушинцев во внимании к собственной защите
и не допускать к оскорблению находящихся под покровительством нашим.
Смиряя присутствием войск самовольство жителей города Башлы, удерживать
их в повиновении к уцмию и тем усилить его власть. Взять под надзор
в Дербент подосланных аварским ханом, живущих во вражде с уцмием,
его родственников, делающих в подвластных ему разврат и беспорядки,
уверив их, что предосторожность сия употребляется для сохранения
их от опасности, по злобе к ним уцмия. Найти приличное средство
войти в сношение с акушинским народом и требовать от него аманатов,
или иначе могут в опасности быть пасущиеся на плоскости в осеннее
время стада их. Наклонить уцмия, чтобы войсками своими изгнал Абдулла-бека,
зятя беглого Ших-Али-хана, который похитил управление Табасарана,
провинции, состоявшей частию под нашим покровительством, дав надежду
уцмию, что сын его заступит его место.
Шамхала и уцмия уведомил я о назначении войск собственно для их
защиты. Аварскому хану, который до того казался приверженным, писал
я, чтобы он старался воздержать акушинский народ от наглых угроз,
которые смеет он делать владетелям, подданным императора, и чтобы
брату своему воспретил поступать неприязненно с шамхалом. Акушинскому
народу дал я знать, что, приняв на себя обязанность не делать набегов
на владения российские и утвердив то данною присягою, нарушение
оной не оставит правительство без наказания. Что неприязненным действием
почту я нападение на земли, шамхалу и уцмию принадлежащие, что я
лучше хочу предостеречь народ, которого желаю я спокойствия, нежели
впоследствии подвергнуть себя упрёку, что оставил его в неведении,
какие бедствия он себе приуготовляет».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
«Сунжа, 20 октября — Терек, 30 ноября 1818 г.
<…> Октября 25-го, Сунжа.
От Пестеля не получаю ничего, но из Тарков есть известие, что жители
города сего рассеялись, боясь собравшихся лезгин, и что всё владение
шамхала взбунтовало и соединилось с оными, что сообщение с Пестелем
прервано и мои к нему предписания не достигают. Мятежники присылали
возбудить против нас жителей деревень, принадлежащих владельцам
андреевским. Я, дабы удержать сих последних, решился идти к ним
и завтра выступаю. <…>
18 ноября. <…> В Тарки прожил я девять дней, ибо казалось,
что самое небо далее меня не допускало, проливая на нас дожди ужаснейшие,
наконец выступили в горы прямо к столице аварского хана, генерал-майора
и подлейшего изменника. В трудном весьма дефиле встречен я им был
с довольным числом мятежников. <…> Расположась лагерем, в
десять часов вечера послал я один баталион Кабардинского полка в
обход на гору, и он так удачно подкрался, что нашёл неприятеля в
совершенной неосторожности у огней в разных забавах. Залп из ружей
и ура рассеяли мошенников, и с того времени вселился между ими трепет;
ибо по справедливости нигде уже удобнее остановить нас было невозможно.
Более суток употребил я, чтобы подняться с артиллериею на гору и
селение Параул, столицу и место рождения хана аварского, нашёл совершенно
оставленную жителями. На другой день вошёл я в селение Джунгутай,
принадлежащее брату его, молодому человеку, владеющему большим округом
и который более всех способствовал к возмущению против нас Дагестана.
Здесь нашёл я мятежников в большом собрании, в крепкой позиции,
защищённой окопами. После некоторой перестрелки окопы взяты были
штыками, но неприятель не мог иметь большого урона, ибо и артиллерия
наша мало действовала, и во время сражения столько густой распространился
туман, что неприятель мог спастись бегством, почти не преследуем
по причине темноты. Селение Джунгутай и в 3-х верстах от него другое
того же имени, оба прекраснейшие и лучшие нежели многие из уездных
наших городов, приказал я разорить совершенно. После сего все возмутившиеся
владения шамхала, все брата аварского хана и некоторые из селений
ему самому принадлежащих покорились и прислали старшин просить помилования.
Шамхал во всё время остался верным и был с войсками нашими при Пестеле;
в вознаграждение его из владений аварского хана, брата его и ещё
одного мошенника, дал я ему в управление четыре больших городка
с селениями, составляющими более четырёх тысяч семейств. <…>
В бытность мою в Тарки получил я от Пестеля рапорт, что лезгины
в числе более 15 т<ысяч> человек атаковали его в Башлы и что
10 т<ысяч> сверх того, ожидая последствий дела, готовы были
броситься на Кубинскую провинцию. Пестель занимал замок и часть
домов, прилежащих к нему, которые приуготовил он к обороне; с ним
было две тысячи пехоты и 6 орудий, конницы Аслан-хана Кюринского
и нашей кубинской с лишком 500 человек. Три дня лезгины дрались
упорно, и жители Башлы, изменив данной присяге, присоединились к
ним и впустили их в дома свои. Тогда Пестель, не имея сообщения
с Дербентом и опасаясь недостатка в провианте и снарядах и видя
сверх того, что неприятель начал окружать замок окопами, выступил
ночью из Башлы. На дороге два раза безуспешно нападал на него неприятель,
но с большим прогнан уроном, и Пестель благополучно пришёл на прежний
при реке Бугаме лагерь, где атаковать его неприятель не решился.
Потеря с нашей стороны по образу здешней войны необыкновенная, ибо
с убитыми и ранеными простирается до 370 человек; неприятель, а
паче изменники селения Башлы, потерпели ужасно. Теперь по предписанию
моему Пестель выступил из Дербента для совершеннейшего разорения
Башлы и прочих селений взбунтовавшего владения каракайдацкого уцмия.
В будущем году пойду я наказать акушинский народ, сильнейший в Дагестане
и наиболее нам враждебный, и после того вся сия страна будет совершенно
спокойна и лучше многих других повиноваться. Здесь не так легко
я кончу, как теперешний раз, но кончу непременно <…>».
«В 1818 г. на мирных территориях Чечни и Ингушетии
был назначен пристав, он следил за настроениями в чеченском обществе,
участвовал в разборе споров, вербовал горцев на русскую службу,
наблюдал за муллами, особенно за теми, которые пользовались авторитетом
в народе, агитировал чеченцев к переселению на плоскость».
Г.Г.Лисицына, «Административная деятельность
генерала А.П.Ермолова на Кавказе»
«30-го ноября возвратился я на линию и переправился
через Терек к Старогладковской станице, откуда войска отпущены на
назначенные им квартиры. В сём году были они на работе при крепости
Грозной и в походе сряду 7 месяцев. Государю императору донёс я,
что, лично видев положение Андреевских, Костековских и Аксаевских
владений, нахожу необходимым устроение крепости при селе Андрее,
которое, производя богатый торг, удовлетворяет всем необходимым
потребностям горцев, и что сих последних со временем, не употребляя
оружия, но одними нуждами их можно будет содержать в зависимости;
что крепость сия на спокойствие левого фланга Кавказской линии будет
иметь немалое влияние, и довёл также до сведения, что старшего андреевского
владельца или князя, по неспособности его и невоздержному поведению,
переменил я другим, испытанной к нам приверженности.
Командующему в крепости Грозной приказано в зимнее время порубить
лес, покрывающий ущелье Хан-Кале, чрез которое проходит лучшая и
кратчайшая дорога ко всем большим чеченским деревням. Для сообщения
от Терека до сей крепости при селении Старый Юрт устроен редут и
в нём расположена рота. Всем владельцам лежащих по правому берегу
Терека деревень дано наставление не терпеть у себя вредных людей,
не пропускать чрез земли свои хищников и выставить в известных местах
караулы.
Начертаны правила самые строгие, коими руководствоваться должны
начальники воинские в отношении к владельцам, каким сии последние
обязаны им послушанием и подвластные им повинностями. Вместо дани
постановлено по наряду начальников высылать на службу людей с собственным
вооружением и на своём содержании.
Ещё не было примера, чтобы кто заставить мог чеченцев употреблять
оружие против своих единоземцев, но уже сделан первый к тому шаг
и им внушено, что того всегда от них требовать будут. Прекраснейшие
земли, коими они пользуются, и боязнь с потерею их подвергнуться
бедности, которую претерпевают непокорствующие, строго преследуемые,
вынуждают со стороны их сиё повиновение.
В продолжительное отсутствие моё прибыли из России виртембергские
колонисты в числе 500 семейств. Министр внутренних дел по неосмотрительности
препроводил их тогда, как не только не сделано было никаких для
водворения их приуготовлений, даже не было достаточно казённой земли
для них. Старшины сих колонистов представили прошение своё государю
во время его путешествия, и ему угодно было приказать, чтобы они
отправили ко мне несколько человек, которые бы могли предварительно
узнать, какие предложу я им для поселения земли, и найдут ли они
ожидаемые ими выгоды? Они приезжали в Грузию, все рассматривали
в подробности, но прежде нежели уведомить могли своё общество о
сделанных наблюдениях, на возвратном пути своём нашли оное на Кавказской
линии. Колонисты, не ожидая никаких известий, отправились вслед
за ними. Большую часть из них застигло в горах холодное время, надобно
было снабдить их тёплою одеждою, недостаток способов к препровождению
их через горы умедлил движение их, люди испытали болезни, много
пало скота, и колонисты вместо обещаний правительству не требовать
никаких пособий стоили оному одним своим доставлением около миллиона
рублей, включая вспоможение, данное некоторым семействам на обзаведение.
Я, желая дать грузинам пример хозяйственного порядка... выписал
тридцать семейств колонистов, изыскивая тех из жителей Германии,
которые по испытанной нравственности отличаются порядком домашнего
устройства. Министр доставил мне первых ему попавшихся, и я не достиг
своей цели. Но такого количества, в каковом прибыли колонисты, я
никогда не желал, а ещё менее мог быть довольным, нашедши их секты
сепаратистов, без всякой нравственности, преданных разврату, невоздержных,
небережливых и праздных. Многие из них были солдатами в числе контингента,
который давал Рейнский Союз Наполеону. Наделение землями колонистов
тем более представляло затруднение, что не было достаточно оных
на левом берегу Куры, где желал я расположить их поселения, дабы
в безопасности сохранить заведения, больших казне издержек стоящие.
На правом же берегу нет благонадёжных средств ограждения, в случае
войны с персиянами или турками, ибо для разорения поселений не нужны
значительные силы, которые всегда почти отразить возможно, но достаточно
набега конной партии, от чего остеречься решительно нет способов
по множеству у неприятелей конницы, по множеству дорог. Итак, колонисты
по необходимости поселены на правом берегу, чего не должно было
случиться, если бы прежде нежели прислать их в большом, несоразмерно
со способами, количестве, спрошено было мнение начальства».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
«На Терекской линии, недалеко от Ставрополя, находилась
шотландская колония анабаптистов-сепаратистов, которая значительно
разбогатела продажею овощей. Ермолов, не желая терпеть здесь присутствия
этих безнравственных людей, изгнал их и поселил вблизи Волжский
казачий полк. Ермолов не разделял мнения графа Тормасова, некогда
просившего, в видах распространения просвещения, пригласить в Грузию
католических миссионеров. Прибывшему сюда члену базельского евангелического
общества Зарамбе Ермолов сказал: «Вместо того чтобы насаждать слово
Божие, займитесь лучше насаждением табака». Основатель лондонского
библейского общества Пинкертон, обласканный нашим министром духовных
дел, прибыл в Грузию, но Ермолов поспешил его выслать. С 1745 года
существовала миссия, имевшая целью обращать в христианскую веру
осетин, коих привлекали к тому различными подарками. Эта миссия,
которую Ермолов называл конной миссией, сопровождаемая пятьюдесятью
казаками, ежегодно стоила казне пятьдесят тысяч рублей. Главою миссии
был архиепископ Досифей из фамилии Пуркеладзе (принадлежавший некогда
князю Аристову); этот архиерей, будучи архимандритом, предводительствовал
разбойниками и был ранен. По просьбе Ермолова миссия была вызвана,
а Досифей выслан».
Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»
«В начале октября 1816 года Алексей Петрович посетил
Ставрополь, который в ту пору не отличался ничем особенным и представлял
собою самое типичное «провинциальное захолустье». Однако генерал
верно оценил грядущие выгоды от его удобного стратегического положения.
Вернувшись сюда через два года, Ермолов написал: «Со вниманием рассматривал
я окрестности города Ставрополя, ибо со временем намереваюсь я перенести
туда губернский город». Этот новый статус, приобретённый Ставрополем
в 1822 году, сделал его «Вратами Кавказа», политическим и культурным
центром южных рубежей Российской империи.
Вместе с тем и другие исторические города нашего края испытали на
себе благотворное влияние ермоловских административных преобразований.
При нём началось масштабное обустройство открытых на Кавказе водных
курортов. Генерал собственноручно начертил план застройки Горячих
Вод, лично назначал места для казённых строений будущего Пятигорска.
Именно он пригласил сюда талантливых зодчих братьев Бернардацци,
создавших неповторимый архитектурный облик Кавказских Минеральных
Вод. В Ставрополе их стараниями был спроектирован первый городской
парк и здание Гостиного ряда.
Думая обустроить и украсить вновь образованный губернский центр,
генерал Ермолов командировал в Ставрополь лучших тифлисских архитекторов.
Они работали над планом города и создавали великолепные каменные
постройки, приличествующие его далеко не последнему месту на карте
России. Таким образом, Алексей Петрович стал «отцом» старинной ставропольской
архитектуры, которая практически полностью состоит из удивительного
материала, местного камня-ракушечника, и отличается таинственной
гармонией, мастерским великолепием, выразительным зодческим символизмом.
«Как некогда Суворов способствовал рождению Ставрополя из крепости,
— отмечает краевед Герман Беликов, — так Ермолов сделал из уездного
городка столицу огромной Кавказской области».
До своей отставки, последовавшей в 1827 году, Алексей Петрович успел
сделать немало полезного. Его правление по-настоящему преобразило
Кавказскую область, оставило заметный след в политической, военной
и гражданской жизни. При нём возникла первая кавказская газета и
заработала почтовая связь, успешно развивалась промышленность и
укреплялась торговля».
Ю.А.Харламова, «Неизвестный Ермолов»
«Во время пребывания моего на Кавказской линии проехал
в С.-Петербург и возвратился обратно чиновник, посыланный от шаха
персидского с письмами и подарками к высочайшему двору. Желая предупредить
о сём министерство, я приказал открыть письма и сделать им перевод,
удержав некоторое время чиновника. Ему представлено было, что то
же самое сделано было с письмом моим, прежде нежели представили
его шаху. Письма и подарки были только предлогом, но чиновнику сему
поручено было просить о признании Аббас-мирзы наследником Персии,
чего не сделал я, бывши там в качестве посла.
Причины сего и сделанные мною по сему предмету представления не
найдены уважительными, хотя между прочим замечал я, что не приличествует
взять в защиту сторону неправую, ибо шах избрал наследника вопреки
закону земли, предоставляющему право старшему из сыновей, и Аббас-мирза
признан наследником, о чём объявило мне министерство, спустя десять
месяцев, совестясь быть может основательных моих возражений!»
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
«Ермолов имел обыкновение давать аудиенцию иностранцам,
когда возвращался из церкви в свой дом; на сей раз то были недавно
прибывшие эмиссары персидского двора, среди которых находился один
из самых приближённых людей принца Аббаса-мирзы. <…> эмиссары
представили химерические претензии касательно границ территории,
возобновлявшиеся при каждой встрече, <...> Окружённый офицерами
Ермолов подозвал к себе своего толмача и приказал ему громко переводить
эмиссарам, но не на персидский, а на грузинский <…> следующее
обращение:
«Царствованию варваров приходит конец по всему азиатскому горизонту,
который проясняется начиная от Кавказа, и Провидение предназначило
России принести всем народам вплоть до самых границ Армении мир,
процветание и просвещение, однако враги цивилизации пытаются вновь
отнять у них эти блага. Я сам, собственными устами, объявил персидскому
двору о миролюбивых устремлениях моего государя Александра, но персы
своими непрестанными тайными происками заставили увянуть пальмовую
ветвь, которую я принёс; коль они не отваживаются открыто объявить
войну, то пусть расскажут своему повелителю шаху, что русские орлы
проникли дальше, чем кто-либо с самых древних времён; два месяца
назад Персия имела возможность увидеть, как Россия отвечает на происки
азиатского варварства, и убедиться, что генералы императора Александра
твёрдой рукой карают дерзких и вероломных». <Ермолов имеет в
виду подавление мятежа в Имеретии весной 1820 г. - Прим. Х. В.-Г.>
Ермолов, привычный обращаться с подобными посланцами, прекрасно
знал, как и что сказать толмачу, чтобы тот не изменил ни единой
фразы. В то время как грузины, исполненные горделивой радости, слушали
толмача, не отводя сияющих взоров от энергического лица генерала,
которому они беспредельно верили, персы продолжали отвешивать церемонные
поклоны и не могли дождаться часа, когда можно будет бежать от подобного
позора».
Хуан Ван-Гален, «Два года в России»
«<…> 1819 года июня 17 числа господин Главнокомандующий
Грузинским отдельным корпусом Алексей Петрович Ермолов, снабдив
нас всеми нужными бумагами, отправился на Кавказскую линию, куда
призывали его военные действия против Чеченцов. К нам назначен был
переводчиком армянин Мурашов, который ездил во время Николая Фёдоровича
Ртищева в Туркмению.
Того же дня, готовясь к отправлению, мы отслужили в Тифлисской соборной
церкви Сионе обедню, прося Всевышнего о щастливом совершении возложенного
на нас поручения.
Майор Пономарёв имел особенное предписание, он принял также подарки
назначенные для туркменов. В предписании своём ко мне господин Главнокомандующий,
давая наставления, которыми надлежало мне руководствоваться в сношениях
с туркменами и Хивою, объяснялся между прочим следующим образом:
«от ловкости в обхождении вашем можно обещать немалые успехи, и
знание ваше в татарском языке много способствовать вам будет. Не
смотрите как европеец на средства лести; между народами азиятскими
употребление оной обыкновенно, и вы имеете выгоду не страшиться
быть расточительным в оном. Ваше Высокоблагородие можете сделать
другие полезные исследования, к которым может дать повод ваше между
ими пребывание, более нежели что могу я предписать, а паче о народе
почти совершенно нам неизвестном. Я от способностей ваших и усердия
могу себе обещать, что не останутся бесплодными делаемые усилия
войти с туркменским народом в приязненные сношения, и что доставленными
сведениями облегчите вы пути к будущим Правительства предприятиям».
Н.Н.Муравьёв, «Путешествие в Туркмению и Хиву в
1819 и 1820 годах
гвардейского Генерального штаба капитана Николая Муравьёва,
посланного в сии страны для переговоров»
«За тенью Наполеона просматривается другая великая
тень — Александра Македонского, начавшего свой путь к мировому величию
и мировой славе переводом войск с европейского берега Босфора на
берег азиатский. Чтобы уверенно войти в историю, надо идти в Индию,
даже без успеха. О нацеленности Ермолова на «великую славу» свидетельствует
и то, что, ещё не добившись окончательного умиротворения Кавказа,
главнокомандующий занимался подготовкой дальнейшего броска на восток.
Об этом красноречиво говорит организация разведывательной миссии
Н.Н.Муравьёва в Хиву и Бухару, выбор места для укреплённого пункта
на туркменском побережье Каспийского моря, проведение картографических
работ в Персии».
В.В.Лапин, «К образу А.П.Ермолова в исторической
литературе
и коллективном историческом сознании»
«Предположив в сём году отправиться на Кавказскую
линию, сделал я поручение об изыскании новой дороги из Грузии в
Имеретию или исправления прежней для движения тягостей. Из Нухинского
ханства посылано было несколько человек для исследования о дороге
на Кубинскую провинцию чрез ветвь гор, отделяющую от Кавказа и вообще
называемую Солват. По тому же предмету производились изыскания и
от стороны Кубы.
Гвардейского генерального штаба капитана Муравьёва 4-го назначил
в экспедицию для обозрения восточного берега Каспийского моря, собрания
сведений о народах туркменских, по оному обитающих, об их количестве,
торговле, промышленности и о прочем. Ему поручено было изыскать
удобную для судов пристань и место для устроения крепости, и буде
нет особенной опасности в переезде степи, отделяющей Хиву от моря,
отправиться с письмами от меня к хивинскому хану, на каковой случай
дал я капитану Муравьёву приличные подарки и приказал употребить
возможные убеждения в дружественном расположении к хану российского
правительства, и сколько торговля, обеспеченная от набегов живущих
на степи народов, может принести взаимных выгод.
Основание торгового заведения на восточном берегу было мнением адмирала
Николая Семёновича Мордвинова, предложенным им на рассмотрение Комитета
министров, от коего и получил я оное при отъезде в 1816 году в Грузию,
дабы при удобном случае собрал я нужные по сему предмету сведения
и их представил.
Что же касается до сношений с ханом хивинским, я начал их сам, рассуждая,
что не имея некоторых познаний о самой земле, с которою намереваемся
распространить торговые связи, не можно с верным расчётом приступить
к оным и ещё менее решиться на заведения, требующие от казны издержек
немалозначащих. Сношения от имени моего предпринял потому, что знал
своеобычный и гордый характер хана, и что скорее мне приличествовало
снести, нежели самому правительству, если бы он сделал гордый и
дерзкий отзыв, который мог последовать по его понятию о его могуществе
и в надежде на ограждение степями непреодолимыми. К тому же имел
я в предмете живущих в Персии английских Индийской компании чиновников,
которым посланная от правительства экспедиция могла наводить сомнения,
а от меня отправленный офицер ни малейших не возбуждал подозрений,
особенно когда я нарочно не скрыл о том и писал к персидскому министерству,
чтобы суда наши приняты были дружественно, если им случится зайти
в Астрабат.
Берег восточный Каспийского моря со времён Петра Великого обращал
на себя внимание, и есть довольно хорошее описание оного нашими
офицерами, но о пути в Хиву по сему направлению и собственно о самой
земле не мог я ничего сообщить капитану Муравьёву в руководство.
В письмах моих к хану употреблены скромные выражения собственно
на мой счёт, например, «великий и могущественный главнокомандующий»
и тому подобное. Долго писал я обыкновенным образом, но приметил,
что здравое суждение не столь внятно здешним народам, как пышные
глупости».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
«В конце сентября крепость Внезапная была достроена
и Ермолов решил наказать качкалыковских чеченцев за угон ими войскового
табуна лошадей. Генерал-майору Сысоеву было приказано скрытно подойти
к богатому аулу Дады-Юрт, окружить его и предложить жителям добровольно
перебраться за Сунжу, а в случае отказа взять аул штурмом и не давать
никому пощады. 15 сентября с отрядом из 6 рот, 5 орудий и 700 казаков
Сысоев после 5-часового ожесточённого боя взял аул, при этом почти
все его защитники погибли. Это произвело такое впечатление на чеченцев,
что в дальнейшем они уже не оказывали упорного сопротивления, и
в начале ноября Ермоловым были заняты аулы Исти-су, Наим-Барды и
Аллаяр с незначительными потерями. Очистив Кумыкскую плоскость от
чеченцев, Ермолов вернулся в крепость Внезапную.
Между тем Мадатов 22 октября занял Янги-Кенд, главный пункт уцмийства
Каракайтагского, звание уцмия было упразднено и Каракайтаг вместе
с Табасаранью были подчинены русской власти в лице дербентского
пристава. <…>
С занятием новых двух областей кольцо, сковывавшее горы Кавказа,
всё более и более охватывало страну, и это сильно волновало Дагестан.
Опасность потерять независимость, а вместе с тем и возможность продолжать
своеобразную полуразбойничью жизнь угрожала в равной мере всем дагестанским
областям, и вот удержавшие ещё владения, а также лишившиеся таковых
ханы решили образовать союз, во главе которого стал акушинский кадий.
Предполагалось напасть на владения шамхала Тарковского, чтобы заставить
его отречься от русских и примкнуть к союзу, затем захватить чирагское
укрепление с целью открыть дорогу в Кубу и разорить владения преданного
России Ассан-хана кюринского. <…>
В то время, когда Сурхай-хан собирал лезгин, чтобы напасть на Чираг,
Ермолов отдал приказ Мадатову идти форсированным маршем к границам
Акуши, и сам 11 ноября двинулся к Таркам. От владений шамхала Акуша
отделялась высоким, малодоступным хребтом, который стал бы неодолимой
преградой, если бы акушинцы догадались всеми своими силами занять
единственный удобный перевал. Мадатов успел их опередить и занял
перевал без выстрела, а 12 декабря спустился с гор и занял первую
акушинскую деревню Уруму. Верстах в 10 от неё, на высоком хребте,
амфитеатром находилась первая укреплённая позиция акушинцев, занятая
20-тысячным отрядом.
16 декабря к Уруму подошли и главные силы Ермолова. Несколько дней
прошло в бездействии, которое сильно удивляло окружающих Ермолова.
Между тем главнокомандующий, понимая, что атака с фронта такой сильной
позиции, занятой превосходящим числом противника, сопряжена с громадными
потерями, выискивал средства обойти правый фланг неприятеля, где,
между прочим, проходила и дорога в Акушу. Во время бездействия акушинские
старшины приезжали несколько раз в русский лагерь. Ермолов приказал
принимать их ласково и вселить убеждение в слабости русского отряда,
чтобы усыпить их бдительность. Наконец, была найдена тропинка, по
которой можно было даже протащить артиллерию.
В полночь с 18 на 19 декабря русские войска осторожно, без шума,
двинулись к неприятельской позиции и остановились на расстоянии
орудийного выстрела перед деревней Лаваши. По обрыву, в который
упирался правый фланг неприятельской позиции, спустился отряд Мадатова
и, перейдя вброд речку Манас, поднялся по отысканной казаками тропинке
на противоположный гребень, заняв который, он отрезал путь к Акуше.
Ермолов развернул свои силы с фронта. С рассветом 19 декабря начался
известный в истории Кавказских войн бой под Лавашами. Охваченный
со всех сторон неприятель, несмотря на свою многочисленность, растерялся
и бежал. В течение не более 2 часов Ермолов нанёс полное поражение
акушинцам, мы же потеряли только 2 офицеров и 28 нижних чинов убитыми
и ранеными».
М.И.Шишкевич, «Покорение Кавказа»
«Во весь переход 20 числа декабря не видали мы неприятеля;
посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень
вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. Конница наша взяла
несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили
имущество, которое жители спасти не успели.
Приказано было истреблять селения, и между прочими разорён прекраснейший
городок до 800 домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностию
бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят. Разорение
нужно было как памятник наказания гордого и никому доселе не покорствовавшего
народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры
ужаса удобны наложить обуздание.
Многие старшины деревень пришли просить помилования; не только не
тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным,
дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения
и стада их остались неприкосновенными. Великодушная пощада, которой
не ожидали, истолковала акушинским народам, что одною покорностию
могут снискать своё спасение, и уже многие являлись с уверенностию,
что они найдут снисхождение».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
«21 декабря отряд без боя занял Акушу. Разгромом
акушинцев достигалось относительное спокойствие в Дагестане за исключением
Казикумыка, а потому Ермолов, оставив в мехтулинском ханстве отряд
подполковника Верховского, отослал остальные войска на линию, а
сам в январе 1820 г. отправился в Тифлис, так как в Имеретии возник
так называемый церковный бунт, который был подавлен полковником
князем Горчаковым».
М.И.Шишкевич, «Покорение Кавказа»
А.А.Вельяминов — П.Н.Ермолову
«Собирайся крестить, любезный брат Пётр!
Ты знаешь, что в 819-м году, когда мы шли в Акушу, ужасное ненастье
душило нас в Торках 20 дней беспрестанно. В это время Алексей Петрович
сделал с досады мальчика, совершенного Буривоя. Никогда не видал
я такой огромности; c'est un garson a pourfendu les gеants! (этот
мальчик посрамил гигантов - фр.) Он воспитывается
теперь в доме Париджанум-Ханум. Шамхал говорит, никто кроме А.П.
не в состоянии сделать такого мальчика. Я привезу его с собой в
Тифлис и будем крестить».
«У местных мусульманских народов жёны разделялись
на кебинных, которым по шариату назначалась при бракосочетании известная
денежная сумма, часто с разными вещами и недвижимым имуществом,
и временных, пользовавшихся только деньгами, оговоренными при заключении
брачного условия. Кебинная жена перед временной имела преимущества
— после смерти мужа, если он умер бездетным, она получала из его
наследства четверть, а если оставались дети — восьмую часть. Дети
от кебинных и от временных жён считались одинаково законными.
Гражданский закон того времени дозволял вступление в брак по правилам
мусульманского закона и по принятым обычаям, без участия в том гражданского
начальства или христианского духовного правительства.
Брачный договор (кебинный акт) составлялся с согласия родителей
мусульманским духовенством по правилам шариата в присутствии свидетелей
и вносился в метрические книги.
Не решаясь на церковный брак, Ермолов поступил в строгом соответствии
с обычаями, господствовавшими среди мусульманского населения, чем
внушал к себе уважение горцев.
В ноябре 1819 года, после разгрома Ахмед-хана Аварского у Балтугая,
Ермолов прибыл в дружественную к России Тарку. Шамхал Тарковский
восхищался Ермоловым, он говорил, что он и его народ всем обязаны
русскому царю и русскому солдату. «И что будь, — говорил он, — во
время обеда увидит проходящего русского солдата, то дал себе клятву
сам не есть, а поднести прежде свою пищу солдату».
Пытаясь угодить царскому наместнику и вместе с тем знатному жениху,
он представил ему местных красавиц. Здесь ему понравилась молодая
черкешенка Сюйда, дочь Абдуллы. Ермолов обсудил с родителями денежные
условия (калым), те пригласили муллу, свидетелей и заключили кебин.
На будущее он всё-таки надеялся привести жену в православие и узаконить
христианским венчанием. О чём не раз говорил с владыкой кавказским
Феофилактом».
о. Сергий (Разумцев), «Потомки Ермолова»
«Сюйда родила сына Бахтиара, получившего при крещении
имя Виктора, и два года спустя приехала в Тифлис со служанкой и
таркинским жителем Султан-Алием. Малолетнего Виктора Ермолов отправил
в Россию, чтобы впоследствии отдать его в кадетский корпус. Сюйда,
не пожелавшая остаться без сына в Тифлисе, по прошествии года с
почестью и подарками воротилась в Тарку и впоследствии вышла замуж
за Султан-Алия, от которого имела троих детей.
Другую кебинную жену Ермолов взял во время экспедиции в Акушу, в
селении Кака-шуре. Приехав туда в сопровождении шамхала акушинского,
он увидел дочь какашуринского узденя Ака, по имени Тотай, девушку
редкой красоты. Тотай была представлена Ермолову и произвела на
него глубокое впечатление. Тогда же он изъявил готовность взять
её в Тифлис при возвращении из похода. Но едва он выступил в Акушу,
как девушка была выдана замуж за своего односельчанина Искандера,
чтобы воспрепятствовать Ермолову увезти её в Грузию.
Однако горцы ещё не были знакомы с решительным характером главнокомандующего.
Возвращаясь из Акуши, Ермолов отправил сына шамхала Альбору в Кака-шуру
с поручением во что бы то ни стало привезти Тотай. Опасное предприятие
завершилось полным успехом. В момент похищения девушки её отец находился
на кафыр-кумыкских мельницах, где молол пшеницу. Вернувшись домой
и узнав о происшедшем, он, не слезая с лошади, помчался вслед за
русским отрядом и настиг его в селении Шамхал-Янги-юрте. Ему указали
дом, в котором находилась его дочь. Ака отправился туда, но переводчик
Ермолова Мирза-Джан Мадатов не допустил его к Тотай, объявив, что
она ни в коем случае нe может быть ему возвращена, причём вручил
ему перстень, серьги и шубу дочери.
При заключении кебинного брака с Тотай Ермолов дал ей слово, что
прижитых от неё сыновей оставит себе, а дочерей предоставит ей.
Тотай жила с Ермоловым в Тифлисе около семи лет и родила ему сыновей
Аллах-Яра (Севера), Омара (Клавдия) и ещё одного, скончавшегося
в самом нежном возрасте, а также дочь Сатият, или Софию-ханум. Её
часто навещал отец Ака и брат Джан-Киши. Сыновей Севера и Омара
Ермолов отдал в кадетский корпус, а дочь оставил жене.
Когда он был отозван с Кавказа, Тотай отказалась от предложения
принять православие и уехать с ним в Россию.
Она возвратилась с дочерью на родину и вышла замуж за жителя аула
Гили, от которого имела ещё двоих детей.
Ермолов назначил ей ежегодное содержание — триста рублей, а дочери
— пятьсот».
Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»
«От генерал-лейтенанта Вельяминова 1-го получено
известие о происшедших в Имеретин беспокойствах. Причины оных следующие.
Экзарх Грузии Феофилакт, определён будучи для управления духовною
частию в Грузии и Имеретин, не узнав подробно обстоятельств, сделал
представление Синоду о многих переменах по вверенной ему части,
вследствие оного уничтожилось значительное число церквей и приходов,
коих причты оставались без должностей в ожидании размещения на вакансии.
Перемены сии были частию необходимы, ибо духовенство было в числе
чрезмерном, церкви в бедности и потому без приличного благолепия,
доходы без определительности, употребление оных без ясной отчётности.
Перемены сии однако же не весьма нравились, ибо в числе духовенства
в здешней стране есть люди, принадлежащие знатнейшим фамилиям, имеющие
сильные связи. Их оскорбляла строгая подчинённость, уничтожившая
прежнее их значение; не менее огорчало то, что не могли они употреблять
доходы безотчётно и в свою пользу; но в Грузии не произвело сиё
никаких худых последствий, ибо экзарх призвал к содействию местные
власти. В Имеретин же людьми неблагонамеренными между дворянством,
паче же своим духовенством, преобразование управления истолковано
было возмутительным образом, и простой народ, в невежестве своём
наиболее послушный оному, по сделанным тайно внушениям, не только
во многих местах не допустил посланных от экзарха комиссионеров
для описания церковного имущества, но угрожал оным, и они были даже
в опасности потерять жизнь. Митрополита Феофилакта не раз предупреждал
я, что нельзя приступить к равным переменам как по Грузии, так и
по Имеретин, ибо в сей последней по недавней её независимости власти
не в полном действии и им не полное оказывается повиновение, и что
простой народ, в состоянии несравненно большего невежества, нежели
в Грузии, легко может быть возбуждён к беспокойствам, и надобно
будет прибегать к мерам крайним для укрощения. Митрополит казался
согласующимся с моим мнением, но думал, что присутствием своим удалит
всякий беспорядок и успеет исполнить своё намерение, ввести новое
преобразование. Он отправился в Имеретию и, пребывая в Кутаисе,
управлял действиями своих комиссионеров; но когда начал народ собираться
толпами, власти, в округах учреждённые, не в состоянии будучи удержать
его в послушании и рассеять скопища, удалились, и надобно было послать
войска для усмирения их, тогда митрополит уехал обратно в Грузию.
Поспешность обнаружила малодушие его и робость, и он, угождая требованиям
буйственного народа, приказал возвратить сделанное описание некоторой
части церковных имений.
Генерал-майор Сысоев успел без выстрела обратить жителей в дома
свои, и толпы рассеялись. Невзирая на сиё, приметно однако же было
неудовольствие народа, известны были люди, возбуждавшие его, и нельзя
было сомневаться, что при малейшем случае водворится мятеж.
Я поспешил приходящие полки из России обратить на укомплектование
войск, в Имеретин и Мингрелии расположенных. Митрополиту Феофилакту
сообщил, что нельзя оставить без исполнения высочайше утверждённое
преобразование, раз уже приступивши к оному; что всякое в подобном
случае снисхождение народам непокорливым принято будет за слабость
и даже боязнь правительства и может иметь весьма неприятные последствия.
Я объявил ему необходимость взять двух старших имеретинских митрополитов,
которые весьма ощутительно противились преобразованию и в народе
рассеивали нелепое высочайшей воли истолкование, самому ему как
первосвященнику не оказывая надлежащего уважения.
Оскорблённое самолюбие горделивого монаха одобряло моё намерение.
Я сообщил генерал-лейтенанту Вельяминову 1-му о сделании распоряжения
взять митрополитов сколько возможно скромным образом и менее возбуждая
негодование народа. В особенности надлежало удалить митрополита
Путателя, явно ненавидящего российское правительство, чего он даже
скрывать не старался».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
Заметки на полях
«В 1820 году вспыхнуло в Имеретин возмущение вследствие
противозаконных требований нашего духовенства; митрополит Феофилакт,
человек отлично умный и способный, по приказанию князя Голицына
стал требовать у жителей возвращения земель, за пятьдесят лет перед
тем розданных им в аренду духовенством. Ермолов громко порицал это,
говоря: «Я слышу руку вора, распоряжающуюся в моём кармане, но,
схватив её, я увидел, что она творит крестное знамение, и вынужден
её целовать».
Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»
«Теперь очередь настала за Казикумыком. 19 января
1820 г. Ермолов краткой прокламацией возвестил Дагестану, что за
измену Сурхая Казикумык присоединяется к кюринскому владению и хан
последнего, Аслан, возводится в достоинство казикумыкского хана.
Дагестанцы принимали все меры к защите Сурхая. Ермолов поручил Мадатову
с сильным отрядом вступить в Казикумык и выгнать Сурхая.
В начале июня 1820 г. с отрядом из 5 батальонов, 14 орудий, казачьей
сотни и до 1 тысячи человек туземной татарской конницы Мадатов двинулся
в южный Дагестан. Дорога из Ширвани в южный Дагестан считается одним
из труднейших путей на Кавказе, но русские войска преодолели его.
Утром 5 июня были получены известия о большом скопище горцев в Хазреке.
12 июня Мадатов подошёл к Хазреку и выслал вперёд татарскую конницу
под предводительством Гассана-аги, брата хана кюринского. Этой коннице
удалось прорвать ряды неприятеля и ворваться в окопы, но смерть
Гассана-аги внесла смятение в ряды татар.
В этот критический момент Мадатов прискакал на место боя и за ним
поспел майор Мартиненко с 4 ротами Апшеронского полка. Увидев князя,
татары с новым рвением устремились на неприятеля и на этот раз окончательно
сбили его с позиции. В это время удачный выстрел из орудия взорвал
в самом селении неприятельские пороховые ящики, и смятение быстро
охватило ряды противника. Мартиненко, воспользовавшись этой минутой,
бросился в штыки и взял передовые окопы. Таким образом, русские
утвердились на правом фланге. Мадатов повёл главные силы на Хазрек,
а конница заходила во фланг неприятелю, чтобы занять деревню Гулули
и отрезать ему дорогу к Кумуху. Неприятель не выдержал натиска и
бежал. Трофеями были лагерь с богатой ставкой Сурхая, 11 знамён
и 2 тысячи ружей. Сурхай-хан бежал в Кумух, но старшины не приняли
его и послали из своей среды трёх человек к Аслан-хану, чтобы через
него изъявить покорность русскому правительству.
Эти успехи русского оружия усмирили горцев Чечни и Дагестана, по
крайней мере, наружно».
М.И.Шишкевич, «Покорение Кавказа»
Приказ командира Отдельного Кавказского
корпуса
генерала от инфантерии А.П.Ермолова
«В Тифлисе июля 22 дня 1820 года №3.
Ещё наказуя противных надлежало нам, храбрые воины, вознести знамёна
наши на вершины Кавказа и войти с победою в Ханство Казыкумыкское.
Сильный Мужеством Вашим дал я Вам сиё приказание, и Вы неприятеля
в числе превосходного, в местах и окопах твёрдых упорно защищавшегося,
ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай Хан, и владение
его вступило в подданство Великому нашему ГОСУДАРЮ. Нет противящихся
нам народов в Дагестане.
О делах Ваших храбрые воины донесу ИМПЕРАТОРУ, знает он и труды
воинов и опасности разделял с ними».
Из народного дагестанского сказания
о взятии Дарги
«Ермолов и Шамхал сходились на границе Дарги
и совещались, как бы покорить его.
И там, где ни лисица, ни куница во всю свою жизнь не смогли бы отыскать
тропинки,
Ермолов нашёл для себя большую дорогу.
Ермолов в присутствии государя ел очень мало, как ручной ястреб,
а на врага бросался, как голодный и разъярённый лев.
Руками он действовал подобно железному молоту, ломающему камни.
Когда Ермолов сидел, то все беки стояли перед ним, как солдаты.
Ермолов, ты внезапно появился в Дарге с повозками, наполненными
серебром,
и с лошадьми, навьюченными сумками с золотом.
Когда два противные ветра сталкиваются в одном месте и потом разлетаются,
так точно и акушинцы, страшась сильного и храброго Ермолова,
Узнав о его приближении, собрались в одну кучу,
а едва увидели его — разбежались в разные стороны.
Как только Ермолов пришёл в Акушу, постарели и поседели от страха
акушинские старшины и кадии.
Ермолов, не употребляя ни пороху, ни ружей, ни пушек,
покорил нашу Даргу одною острою саблей.
Ермолов, разве тебе не жаль было разорять нашу Даргу, видя слёзы
и плач,
и рыдания наших бедных жён и детей?
Ты приобрёл в Дарге и на всём Кавказе столь великую славу, как турецкий
султан.
Ты так разорил нас и навёл такой великий страх на наш народ, как
персидский шах, —
Но бедных ты наградил деньгами, а голодных накормил хлебом,
и народная память сохранит среди нас славу Ермолова до тех пор,
пока мир не разрушится».
«<…> Лекции русского поэта были столь радикальными,
что полиция их запретила. Кюхельбекер должен был покинуть столицу
Франции. <…> Кюхельбекер возвращается в Россию. Официальные
круги воспринимают его как неблагонадёжного. Государь, по словам
А.И.Тургенева, «всё знал о нём; полагал его в Греции», где в то
время шла борьба за свободу. Оставаться в Петербурге было нельзя,
и друзья помогли поэту «определиться» к А.П.Ермолову, главноуправляющему
Грузией. Недолго пробыл Кюхельбекер на юге. Отправившись туда в
сентябре 1821 г., он уже в мае 1822 г. должен был покинуть Кавказ
из-за дуэли с родственником и секретарем Ермолова Н.Н.Похвисневым».
Н.М.Романов, «В.К.Кюхельбекер»
«Первое, что выпалил при встрече с проконсулом несуразный
Кюхля, — призыв к Ермолову в срочном порядке направить войска на
помощь Греции, боровшейся в то время за свою независимость с турками.
Мыслить так и говорить так мог только совершенно далёкий от военного
дела и от политики человек, доверчивый и наивный. Генерал понимает
это, равно как и то, что он совершенно не опасен для Николая I.
И делает для Кюхельбекера, по больлшому счёту, максимум, что может:
на предложение князя Волконского «употребить сего гражданского чиновника
в делах, наиболее с риском сопряжённых, ибо горячность сего молодого
человека всем достаточно известна», наместник хитромудро замечает:
«Полагаю, вследствие недостаточной опытности сего чиновника в делах
наиболее важных пока не употреблять, как требующих наиболее хладнокровия».
В.П.Матвеев, Е.Н.Годлевская,
«Алексей Ермолов. Денис Давыдов»
Заметки на полях
«Ермолов, нет другого счастья
Для гордых, пламенных сердец,
Как жить в столетьях отдалённых
И славой ослепить потомков изумлённых!»
В.К.Кюхельбекер
«От министерства сообщено посланнику нашему в Константинополе,
что находящиеся в пограничных турецких областях начальники попущают
подчинённые им народы на неприязненные действия. <…> Турецкое
министерство утверждало, что нельзя прекратить беспорядки сии, разве,
по содержанию последнего трактата, возвращены будут Редут-Кале,
маленькая и ничтожная крепость Анаклия и Сухум-Кале в Абхазии. На
приобретение сего последнего изъявлено особенное желание. Посланник,
надеясь на успех в прочих делах, дал уразуметь, что возвращение
Сухум-Кале может иметь место, донёс о том нашему министерству, а
сиё разрешило его дать в том обещание и меня по принадлежности уведомило.
Весьма не приличествовало обстоятельствам здешнего края сиё великодушие,
и я возразил следующими объяснениями: турки, владея Анапою, и сильное
потому имея влияние на многочисленные закубанские народы, содержат
в беспрерывных беспокойствах земли войска Черноморского и правый
фланг Кавказской линии, но трудное весьма имея сообщение с Абхазиею,
не простирают они владычества своего на живущие по полуденной покатости
Кавказа народы, и потому единственно сохраняется спокойствие в провинциях
наших, лежащих по берегу Чёрного моря. Предоставление им Сухум-Кале
допустит решительное влияние на обитателей гор, и подобно закубанцам
будут они снабжаемы оружием и возмущаемы против нас. Турки получат
при Сухум-Кале лучшую при сих берегах и довольно безопасную рейду,
и в ней находящиеся суда дадут покровительство продаже невольников,
которая вместе с присоединением Абхазии почти совсем прекращена.
Невольники сии похищаемы будут в наших провинциях, и как в недавних
ещё бывало временах, снабдят серали вельможей оттоманских. Надобно
будет для безопасности наших владений содержать гораздо большее
число войск в местах, где нездоровый климат производит между ними
чрезвычайную смертность и ужасные болезни. Продовольствие оных,
привозимое с большими затруднениями из России и не менее тягостными
издержками, введёт казну в разорительные расходы. В заключение объяснил
я, что весьма невыгодное произведёт впечатление на подвластных нам
народах то, что области, добровольно принявшей покровительство российского
государя, владетель коей принял христианскую веру, лучшая часть
отторгается в пользу державы мусульманской. Что сиё поколебать может
доверенность прочих владетелей к правительству, и они по-прежнему
искать будут связей с турками, которые они начинают оставлять, не
находя их более для себя полезными.
Министерство наше не отвергло моих замечаний, и посланнику в Константинополе
поручено было отклонить требование по сему предмету Порты <…>».
«Записки Алексея Петровича Ермолова во время управления
Грузией»
«Ставши против него <хивинского хана>, я поклонился
не снимая шапки, - и чтобы не отступить от их обычая дожидал пока
сам начнёт говорить. Пробывши таким образом несколько минут, один
из приближённых его проговорил следующую молитву. Да сохранит Бог
владение сиё для пользы и славы владельца — после сего Хан, погладив
себя по бороде, также и двое присутствующих (пристав мой Юз Баши
поодаль стоял) приветствовал меня следующими словами: Хошь Гелюбсен
Хошь Гелюбсен: т. е. добро пожаловать (обыкновенное приветствие
Азиатцов). После чего продолжал, - Посланник, за чем ты приехал,
и какую имеешь просьбу до меня?
Я отвечал ему следующею речью.
«Счастливой Российской Империи, Главнокомандующий над землями, лежащими
между Чёрным и Каспийским морями, имеющий в управлении своём Тифлис,
Ганжу, Грузию, Карабаг, Шушу, Нуху, Шеки, Ширван, Баку, Кубу, Дагестан,
Дербент, Астрахань, Кавказ, Ленкоран, Сальян, и все крепости и области,
отнятые силою оружия у Каджаров, послал меня к Вашему Высокостепенству,
для изъявления почтения своего, и вручения вам письма в благополучное
время писанного».
Хан. Я читал письмо его.
Я. Сверх того он поручил мне доставить Вашему Высокостепенству некоторые
подарки, которые и имел я несколько дней вперёд счастье отправить
к вам. — Я имею также приказание доложить вам о некоторых предметах
изустно, я буду ожидать приказания вашего для докладу об них, —
когда угодно будет вам выслушать меня, теперь или в другое время.
Хан. Говори теперь.
Я. Главнокомандующий наш, желая вступить в тесную дружбу с Вашим
Высокостепенством, хочет войти в частые сношения с вами. Для сего
должно сперва утвердить торговлю между нашим и вашим народами в
пользу обеих держав. — Теперь керваны ваши, ходящие через Мангышлак,
должны идти 30 дней почти безводной степью, трудная дорога сия причиною,
что торговые сношения наши до сих пор ещё очень малозначительны.
Главнокомандующий желал бы, чтобы керваны сии ходили к Красноводской
пристани что в Балканском заливе; по сей новой дороге только 17
дней езды и купцы ваши всегда найдут в предполагаемой новой пристани
Красноводской несколько купеческих судов из Астрахани, с теми товарами
и изделиями, за которыми они к нам ездят.
Хан. Хотя справедливо, что Мангышлакская дорога гораздо долее Красноводской;
но народ Мангышлакский мне предан и поддан; прибрежные же Иомуды
живущие к Астрабаду по большой части служат Каджарам, и потому керваны
мои подвергаться будут опасности быть ими разграбленными, — я не
могу согласиться на сию перемену.
Я. Таксир, когда вы вступите в дружественные сношения с нами...
... — тогда неприятели ваши будут нашими...
Далее говорил я. Слава оружия Вашего Высокостепенства слишком мне
известна, но что же прикажете отвечать Главнокомандующему нашему,
желающему дружбы вашей; он приказал просить у вас доверенного человека,
дабы угостив его, по возвращении, он мог известить вас о благорасположении
Главнокомандующего. По прибытии же в отечество, я буду тотчас отправлен
для донесения Государю Императору о приёме мне здесь оказанном и
об ответе данном Вашим Высокостепенством.
Хан. Я пошлю с тобой хороших людей, и дам им письмо к Главнокомандующему,
— я сам желаю, чтобы между нами утвердилась настоящая и неразрывная
дружба. — Хошь Гелюбсен.
Последнее слово сиё означало, что мне должно было раскланиваться…»
Н.Н.Муравьёв, «Путешествие в Туркмению и Хиву…»
«Ермолов, самовольно отправивший Муравьёва в Хиву,
требовал от хана, чтобы он ему писал как старшему, прикладывая свою
печать сверху. Ермолов рассказывал государю, что хан хивинский в
бумагах своих к нему величал его следующим образом: "Великодушному
и великому повелителю стран между Каспийским и Чёрным морями».
Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»
«Гвардейского Генерального Штаба
Господину Капитану и Кавалеру Муравьёву 4-му.
Господин Майор Пономарёв доставил мне в подлиннике
рапорт ваш по возвращении из Хивы. С почтением смотря на труды ваши,
на твёрдость, с каковою превозмогли и затруднения и самую опасность,
противуставшие исполению возложенного на вас важного поручения,
я почитаю себя обязанным представить Всеподданнейше ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ
об отличном усердии вашем к пользе ЕГО службы.
Ваше Высокоблагородие собственно мне сделали честь, оправдав выбор
мой исполнением столь трудного поручения.
Генерал Ермолов. 21 Декабря 1819. С. Параул в Дагестане».
А.П.Ермолов — М.С.Воронцову
Тифлис, 6 сентября 1820 г.
«Внутреннее устройство идёт медленно или, лучше сказать, почти совсем
нет успехов, но впоследствии ожидать их должно.
Открыта новая дорога чрез Кавказ от Тифлиса до Дербента, местами
прекрасными, населёнными и короче прежней более, нежели 300 вёрст,
во всякое время года проходимая, и с весною начинается работа.
Находится через Кавказ новая дорога на линию и уже осмотрена посланными
от меня людьми, а на сих днях отправляется офицер для обозрения.
Мы избавимся беспрерывных опустошений Терека и снеговых обвалов,
которых ни деньгами, ни искусством отвратить невозможно!
На Сунже производится построение укреплений; в Аксаевском владении
в нынешнем году построятся два укрепления, и теперь уже чеченцы
и без зимы ещё в самом стеснённом положении. Дойдёт дело и до всех!»
А.С.Грибоедов — П.А.Катенину
Таврис, февраля 1820 г.
«<…> Из Табриса, в начале сентября, я отправился в Чечню к
Алексею Петровичу за новыми наставлениями. Нашёл его как прежде
необыкновенно умным, хотя недружелюбным. Он воюет, мы мир блюдём;
если однако везде так мудро учреждены Посольства от Императора,
как наше здесь: полки Его опаснее, чем умы его дипломатов <…>».
«Довольно задолго до окончания года повсюду было
совершенно покойно, и я вознамерился ехать в Петербург. Из России
имел я известие, что государь по окончании конгресса в Троппау возвратится
к новому году в С.-Петербург. <…>
В бытность мою в Петербурге короткое время получены известия о возмущении
греков против турок, и всё давало вид, что неуспешные дела посланника
нашего в Константинополе доведут нас до разрыва с Портою; о возвращении
государя подтверждались слухи и приуготовлены были на границе экипажи.
На сделанный мною вопрос партикулярным письмом, могу ли я дождаться
государя, начальник Главного штаба его величества ответствовал мне
по его приказанию, чтобы я оставался в Петербурге.
Вскоре за сим возгорелась революция в Пиемонте, и казалось, что
Франция принимает в оной участие. <…> Государь император,
вспомоществуя австрийцам, назначил особенную армию изо ста тысяч
человек, которой и дано повеление приуготовиться к следованию в
Италию. В Австрии делались распоряжения для путевого продовольствия
сих войск.
Я получил высочайший рескрипт и приказание приехать в Лайбах. Начальник
Главного штаба сообщил мне, чтобы я поспешил приехать. Были слухи,
что я назначен главнокомандующим идущей в Италию армии, и прежде
отъезда моего из Петербурга получены некоторые иностранные газеты,
в коих о том упоминаемо было.
В конце апреля месяца приехал я в Лайбах. Революция в Неаполе совершенно
прекратилась, самый город занят уже был австрийцами. Успехи австрийских
войск в Пиемонте и сдача на капитуляцию Александрийской крепости
положили конец возмущению. Не было ни малейшего сомнения, что Франция
не приемлет никакого в том участия, и определено возвратить российскую
армию. Государь 1-го мая отправился в Петербург, мне приказано прибыть
туда же. Я получил позволение провести некоторое время в Вене и
Варшаве.
Таким образом, сверх всякого ожидания моего, был я главнокомандующим
армии, которой я не видал и доселе не знаю, почему назначение моё
должно было сопровождаемо быть тайною. Не было на сей счёт указа,
хотя во время пребывания в Лайбахе государь и император австрийский
не один раз о том мне говорили. Это не отдалило неудовольствия от
тех, которые почитали себя вправе быть предпочтёнными мне, и я умножил
число завиствующих моему счастию. Немного оправдался я в глазах
их, оставшись тем же, как и прежде, корпусным командиром. Конечно,
не было доселе примера, чтобы начальник, предназначенный к командованию
армиею, был столько, как я, доволен, что война не имела места. <…>
Проживши в Петербурге до 30 числа августа, имел я вид претендента
на какую-нибудь награду, и государь, всегда ко мне милостивый, между
прочими награждёнными в сей день пожаловал мне и аренду, от принятия
которой я отказался. Давно великодушен был государь, и награждая
меня и выслушивая отзыв мой, что я награды не приемлю. Могу признаться,
что в отказ мой не вмешивалось самолюбие, но почитал я награду свыше
заслуг моих и мне ни по каким причинам не принадлежащею. Средства
существования, хотя не роскошные, доставляла мне служба, вне оной
не страшился бы я возвратиться к тому скудному состоянию, в котором
я рождён, но ещё мог надеяться на гораздо лучшее, ибо отец мой за
усердную службу свою получил награды от императрицы Екатерины II.
В первых числах сентября я отправился обратно в Грузию, чего многие
не ожидали».
«Записки Алексея Петровича Ермолова
во время управления Грузией»
«В 1821 году Ермолов, будучи вызван из Грузин в
Лайбах для начальствования союзною армиею в Италии, был встречен
в Варшаве с большою торжественностью; цесаревич, приготовив ему
квартиру и караул со знаменем, приказал всем своим министрам представиться
ему; Ермолов, не принявший этих почестей, остановился в гостинице.
Избегая официальных встреч с польскими министрами, он выехал из
гостиницы весьма рано утром. Многие генералы и полковые командиры,
к коим цесаревич не благоволил, зная милостивое расположенно его
высочества к Ермолову, просили его похвалить во время смотра заведываемые
ими части. В самом деле, похвалы Ермолова этим частям войск не остались
без последствий; по окончании смотра его высочество объявил им свою
признательность. Цесаревич, имея в виду, чтобы во время парадов
все почести были бы отдаваемы Ермолову, а не ему, постепенно осаживал
свою лошадь: это вынуждало Ермолова делать то же самое, но так как
великий князь не переставал осаживать своей лошади, то Ермолов в
присутствии многих генералов сказал ему: «Вы меня, ваше высочество,
заставите явно ослушаться вас», после чего цесаревич занял свое
место.
Хотя его высочество писал государю, что он в предстоящей войне весьма
бы рад служить под начальством Ермолова, но он был весьма недоволен
действиями сего генерала во время пребывания его в Варшаве. Он в
присутствии многих лиц сказал ему: «Государь желает слить Польшу
с Россией, но вы, пользуясь огромною репутациею в армии, выказываете
явное пренебрежение к полякам; вы даже не хотели принимать явившихся
к вам польских министров». Ермолов возразил ему на это: «Меня в
грубом обращении относительно подчинённых, а тем менее поляков,
никто не может упрекнуть; подобными качествами может лишь щеголять
молодой и заносчивый корнет уланского полка вашего императорского
высочества!»
Д.В.Давыдов, «Воспоминания
о цесаревиче Константине Павловиче»
«Ермолов прибыл в 1821 году в Петербург, куда ожидали
государя из Германии; в это время возвратился из Сибири знаменитый
Мих. Мих. Сперанский. Так как большинство придворных было враждебно
расположено к Сперанскому, то Ермолов при посредничестве отлично-способного
чиновника своего Рыхлевского (назначенного государем вскоре после
того олонецким губернатором) сошёлся с ним. Вскоре пришло известие
о новом конгрессе и о том, что государь вернётся лишь чрез восемь
месяцев. Ермолов, желая видеть государя, писал князю Волконскому
письмо, в котором он, между прочим, говорил, что непринятие его
государем будет почтено в Грузии знаком неблаговоления к нему, а
потому курс его в этой стране значительно упадёт. Он был вскоре
после того вызван и назначен главнокомандующим союзною армиею в
Италии. Когда он представлялся государю, его величество спросил
его: «Ты верно знал о своём назначении; я знаю это из письма твоего
к кн. Волконскому». На это Ермолов отвечал: «Я имел нужду видеть
ваше величество, но нисколько не ожидал получить это назначение,
тем более, что у вас есть много генералов, несравненно более меня
достойных и знаменитых». На вопрос его величества: «Знаешь ли ты
Сперанского?» — он отвечал: «Я был слишком ничтожен, чтобы обратить
на себя внимание столь значительного лица, но узнав его теперь короче,
я имел случай оценить его достоинства». Государь сказал на это:
«Он действительно усердный, способный и полезный человек; если б
война не началась так внезапно, многого бы не случилось. Хотя я
во многом перед ним виноват, но я не пропускал ни одного случая,
чтобы не посылать ему поклонов в ссылку». Когда Ермолов передал
впоследствии эти слова Сперанскому, тот отвечал ему: «Государь никогда
не почитал себя виновным относительно меня, а я получал его поклоны
лишь весьма редко; если бы я уступил и поддался внушениям некоторых
лиц (которых он не хотел назвать), многое бы изменилось». <…>
Находясь в 1821 году в Петербурге, Ермолов прибыл 30-го августа
во дворец для принесения поздравлений государю в день его тезоименитства.
Государь, сказавший ему по этому случаю: «Ты во всё царствование
моё в первый раз на моих именинах», хотел возвести его и Раевского
в графское достоинство; Ермолов, не желавший того, громко говорил,
что оно ни к кому так мало не пристало, как к нему, и что он в этом
не нуждается. Вследствие этого указа о том и не последовало».
Д.В.Давыдов, «Анекдоты о разных лицах,
преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове»
Читать
следующую главу
|
