|
Глава
седьмая
Между
молотом и наковальней
(12
июня— 8 августа 1812 года)
«Высочайший приказ армиям
«О вступлении неприятеля в пределы России»
С давнего времени примечали Мы
неприязненные против России поступки Французского Императора, но
всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные.
Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при
всём Нашем желании сохранить тишину, принуждены Мы были ополчиться
и собрать войска Наши, но и тогда, ласкаясь ещё примирением, оставались
в пределах Нашей Империи, не нарушая мира, а быв токмо готовыми
к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого
Нами спокойствия. Французский Император, нападением на войска Наши
при Ковно, открыл первый войну. И так, видя его никакими средствами
непреклонного к миру, не остаётся Нам ничего иного, как, призвав
на помощь свидетеля и защитника правды, Всемогущего Творца небес,
поставить силы Наши против сил неприятельских. Не нужно Мне напоминать
вождям, полководцам и воинам Нашим о их долге и храбрости. В них
издревле течёт громкая победами кровь Славян. Воины! вы защищаете
веру, отечество, свободу. Я с вами! На зачинающего Бог!
«АЛЕКСАНДР»
Вильно.
13 июня 1812 г.
«В тот самый день, когда государю
императору дан был праздник знатнейшими сановниками и составляющими
его свиту (la maison de l'empereur) (дом императора, свита
императора, двор императора - фр.), в загородном
гулянье близ Вильны (в Закрете), среди великолепия и роскошных увеселений,
приехал из Ковно чиновник с известием, о котором немедленно доведено
до сведения государя. Не могло укрыться смятение между окружающими,
и дало повод к заключениям о причине внезапного прибытия, а вскоре
затем разгласила молва, что французы перешли Неман недалеко от Ковно,
что город занят ими, и казаки на передовой страже отступают, разменявшись
выстрелами. Исчез обоюдный страх, долгое время в нерешимости удерживавший,
и мы огромным неприятеля ополчением, ступившим на нашу землю, прежде
Вильну и вскоре всю Литву, едва сопротивляясь, уступили!»
«Записки генерала Ермолова, начальника
Главного
штаба 1-й Западной армии, в Отечественную войну 1812 года»
«Одной из самых странных и курьёзных фигур в окружении Александра
в момент вторжения неприятеля в Россию был, бесспорно, генерал Фуль
<…>. Когда в 1806 г. началась война Пруссии с Наполеоном,
то Фуль, бывший докладчиком по делам главного штаба при прусском
короле Фридрихе-Вильгельме III, составил по обыкновению самый непогрешимый
план разгрома Наполеона. Война началась 8 октября, а уже 14-го,
ровно через шесть дней, Наполеон и маршал Даву в один и тот же день
уничтожили всю прусскую армию в двух одновременных битвах, при Йене
и при Ауэрштадте. <…> После этого краха он перешёл на русскую
службу. Он поселился в Петербурге и тут стал преподавать военное
искусство императору Александру. Александр уверовал в гениальность
своего учителя и взял с собой на войну 1812 г. этого раздражённого,
упрямого, высокомерного неудачника, не выучившегося за шесть лет
пребывания в России ни одному русскому слову и презиравшего русских
генералов за незнание, как ему казалось, стратегической науки.
По совету Фуля Александр, не спросив ни Барклая, ни Багратиона,
приказал устроить «укреплённый лагерь» в местечке Дриссе на Двине.
По мысли Фуля, этот лагерь, где предполагалось сосредоточить до
120 тысяч человек, мог по своему срединному положению между двумя
столбовыми дорогами воспрепятствовать Наполеону одинаково как идти
на Петербург, так и на Москву. И когда Наполеон внезапно перешёл
через Неман, русской армии было велено отступать на Свенцяны, а
оттуда в Дриссу.
<…> Находившийся в небольших чинах при армии Барклая Клаузевиц,
осмотревший и изучивший этот лагерь как раз перед вступлением туда
1-й русской армии, делает следующий вывод: «Если бы русские сами
добровольно не покинули этой позиции, то они оказались бы атакованными
с тыла, и, безразлично, было бы их 90 или 120 тысяч человек, они
были бы загнаны в полукруг окопов и принуждены к капитуляции». Нелепый
план Фуля <…> был, конечно, оставлен уже спустя несколько
дней после вторжения Наполеона, но существенный вред эта фантазия
бездарного стратега успела всё-таки принести. <…> Русская
армия и без того уже самой природой литовско-белорусского Полесья
была разделена на две части, к тому же совершенно неизвестно было,
куда и какими дорогами двинется Наполеон. А пока носились с планом
дрисской защиты, эти разделённые две русские армии и подавно не
делали и не могли делать никаких усилий для своего соединения. На
несколько дней засела 1-я русская армия в этом лагере на левом берегу
Двины, напротив местечка Дриссы, в сотне километров от Динабурга
(Двинска) вверх по течению Двины».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на
Россию»
«Не только не смею верить, но готов даже возражать
против неосновательного предположения, будто военный министр одобрял
устроение укреплённого при Дриссе лагеря, и что ещё менее вероятно,
будто не казалось ему нелепым действие двух разобщённых армий на
большом одна от другой расстоянии, и когда притом действующая во
фланг армия не имела полных пятидесяти тысяч человек. Если бы Наполеон
сам направлял наши движения, конечно, не мог бы изобрести для себя
выгоднейших».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«Александр I призывает Багратиона идти на Вилейку
через Новогрудок или Белицу; только разве перед превосходными силами
неприятеля 2-я армия могла отступать на Минск и Борисов. Платов
со своими казаками должен был прикрывать движение Багратиона и в
случае необходимости соединиться с ним. <…> Вместо уничтожения
2-й русской армии наступление Даву и Жерома повело только к тому,
что Багратион потерял надежду предупредить французов в Минске, отказался
от попытки переправиться на правый берег Немана у Николаева и 25
июня (ст. ст.) в Мире принял решение повернуть через Несвиж и Слуцк
на Бобруйск. <…> Уже к 24 июня (6 июля) у Наполеона созрел
новый план, направленный на этот раз против 1-й русской армии. Даву
должен смело идти на Минск, отрезать Багратиона от Витебска и вытеснить
его даже за Днепр <…> Однако главное внимание Наполеона было
тогда сосредоточено уже на Западной Двине. Император намечает для
своей главной квартиры путь на Свенцяны и Глубокое, чтобы оттуда,
обходя Дрисский лагерь с востока, идти на Полоцк или Витебск и с
переходом через Западную Двину выше Дисны угрожать сразу и Москве
и С.-Петербургу».
Е.Н.Щепкин, «От Вильны до Смоленска. Взятие Смоленска»
(В книге «Отечественная война и Русское общество»)
Генерал от инфантерии князь Багратион —
генералу Барклаю-де-Толли,
13 июня 1812 г. из Волковыска, секретно.
«Г-ну Воен. Мин. Ген. от инф. кн. Багратион.
Высочайшее повеление, вашим высокопр-ством объявленное от 12 июня
под №286, я имел счастие получить сего числа и, приступив к немедленному
исполнению оного, непреложным долгом считаю представить на благоуважение
Е. И. В. мои замечания.
1) Не зная, какое точно сделано ген. Платову направление, полагаю
впрочем, что он не может иначе идти во фланг неприятелю, переправляющемуся
между Мереча и Ковно, как правою стороною Немана, а потому мне останется
только стараться опрокинуть те силы неприятеля, которые по нынешнему
расположению своему на Тыкочин чрез Сураж вступят в наши границы.
2) Противустать силам сего неприятеля я буду в состоянии; но при
взгляде на предположение - собрать первую армию у Вильно для отпора
неприятелю, не имея у себя на правом фланге никакого прикрытия,
по чрезвычайной отдалённости 6-го корпуса и ко второй армии едва
ли принадлежащего существенно, я останусь в большой опасности, чтобы
быстрым стремлением неприятеля на Вильно не только не быть отрезанным
совершенно от 1-й Западной армии, но даже от предназначенной мне
линии отступления. Ибо одно верное обозрение карты доказывает, что
по отступлении 1-й армии к Свенцянам, неприятель, заняв Вильно,
может предупредить отступление 2-й армии в Минск и по краткости
пути будет там прежде, нежели я достигну туда, отступая.
3) Если бы вторая армия оставалась в первом её состоянии, я бы мог,
нанося часто вред неприятелю, уничтожать его и, в случае нужды,
избирать безопаснейший путь отступления; но в настоящем её числе,
едва превышающем сильный корпус, я поставил себе в непременную обязанность
изъяснить предвидимые мною случаи и быть в готовности выполнять
с строжайшею точностью посылаемые мне повеления. <…>
К. Багратион»
«Принимая решение об отступлении к Минску, Багратион
хорошо понимал, какое огромное значение в сложившейся обстановке
приобретала организация взаимодействия войск 2-й Западной армии
и казачьего корпуса Платова. Поэтому 14 (26) июня он направил Платову
письмо, в котором указывал на большую угрозу, нависшую над войсками
2-й Западной армии и казачьего корпуса. Он писал, что противник,
заняв Вильно 16 (28) или 17 (29) июня, может достигнуть Минска к
24 июня (6 июля) и отрезать тем самым пути для соединения с 1-й
Западной армией.
Багратион советовал Платову, чтобы не быть отрезанным от 1-й Западной
армии, следовать с корпусом правым берегом Немана через Лиду на
Минск. Он извещал Платова, что в случае движения его корпуса в указанном
направлении, 2-я Западная армия сосредоточится в Слониме и под прикрытием
казачьих полков генерал-майора Иловайского начнёт отступать на Несвиж.
Багратион сообщал далее, что по достижении Несвижа казачьи полки
будут направлены к северу и поддержанные главными силами армии могут
совместно с корпусом Платова наносить удары по неприятелю и в то
же время сохранять связь с 1-й Западной армией».
Александр Микаберидзе, «Лев русской армии»
Военный министр — Государю Императору,
17 июня 1812 г.
(на французском)
«<…> Но, государь, очень уже неприятно видеть,
что князь Багратион, вместо того чтобы исполнять немедленно приказы
Вашего Императорского Величества, теряет своё время на излишние
рассуждения, да ещё, сообщая их генералу Платову, запутывает голову
этому генералу <…>
Барклай-де-Толли».
Генерал от инфантерии
князь Багратион — Государю императору,
30 июня 1812 г. из Тимковичей
«<…> Имея против себя Даву с 60 000 и Вестфальского
короля с армией в таковой же силе, по показаниям пленных, преследовавшего
меня на всех пунктах; с твёрдым упованием на храбрость воинства
российского, я никогда не помышлял о числе их; но все меры употреблял,
исполняя в точности начертания Вашего Императорского Величества.
Чтобы не дать неприятелю в первых его стремлениях чем-либо воспользоваться
и получить малейшую поверхность над войсками вверенными; данное
же мне направление на Новогрудок не только отнимало у меня способы
к соединению через Минск, но угрожало потерею всех обозов, лишением
способов к продовольствию и совершенным пресечением даже сношений
с 1-й армией.
Быв в таком положении, с изнурёнными войсками от десятидневных форсированных
маршей по песчаным весьма дорогам, я принял оное за крайность, в
которой и Ваше Императорское Величество позволяет отступление к
Бобруйску.
<…> Из сведений, часто ко мне доносящихся и от пленных получаемых,
совершенно известно, что наибольшие силы Наполеона обращены к уничтожению
меня, яко слабейшего, но я все средства употреблю, чтобы Ваши надежды,
Всеавгустейший Монарх, были оправданы во всей мере и, соображаясь
с движениями неприятельских сил и собственными возможностями, буду
изыскивать средства, поражая неприятеля, проложить себе путь к соединению
с 1-й армией; но быв отовсюду окружён и стесняем непомерно превосходными
силами, я не смею отвечать за успехи в моих намерениях, если Ваше
Императорское Величество не соизволит повелеть первой армии сколь
возможно скорей атаковать непременно неприятеля против оной находящегося
и по всем обстоятельствам быть долженствующего в весьма ограниченных
силах.
<…> Первая армия, имея в тылу своём укреплённый лагерь, будет
иметь возможности и в случае невыгод удержать неприятеля; а через
предприятие таковое, преподаны бы были мне хотя малейшие способы
к соединению, без чего я конечно не смею обещать ничего верного
<…> .
В течение 29-го числа бывший неприятель при Мире в больших силах
не смел атаковать моего ариергарда, почему ген. от кав. Платов,
вследствие данного ему повеления, отступил к Несвижу, и по мере
следования армии к Случку и далее, по обстоятельствам, будет иметь
своё направление; 1-го числа июля вверенная мне армия прибудет в
Слуцк.
Ген. от инф. кн. Багратион».
«Князь Багратион мог бы предупредить Даву в Минске,
и если бы даже встретился с его войсками, то конечно с одними передовыми,
как то известно сделалось после; надобно было, и он должен был решиться
атаковать, предполагая даже понести некоторую потерю, чтобы овладеть
дорогою на Смоленск. Изменила князю Багратиону всегдашняя его предприимчивость.
К тому же скорость движения его умедливали худые от Несвижа дороги
и переправа чрез Неман у местечка Николаева. Также получая о неприятеле
вести преувеличенные, он возвратился к Несвижу и чрез Слуцк пошёл
на Бобруйск. За ним последовали войска в команде короля вестфальского
и князь Понятовский с польскою конницею. С сего времени на соединение
обеих армий отняты были все надежды. Государь император изволил
сообщить мне полученное им известие и не скрыл, сколько горестно
оно было для его сердца, но утешительно мне было видеть, что можно
надеяться на его твёрдость».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«Тем временем Александр I под впечатлением докладов
фон-Клаузевица, адъютанта самого Фуля, и инженерного полковника
Мишо, а также и личного осмотра дрисских укреплений уже разочаровался
в достоинствах этой позиции. Созванный им военный совет согласился,
что дрисский лагерь следует очистить немедленно же, и принял предложение
Барклая отходить с 1-й армией на Витебск и ожидать там присоединения
Багратиона. 2 (14) июля русская армия покинула дрисский лагерь и,
перейдя на правый берег Западной Двины, начала отступление к Полоцку,
куда и прибыла 6 (18) числа. Здесь вследствие представления графа
Аракчеева, Балашова и Шишкова, настаивавших на необходимости присутствия
государя внутри империи, Александр I покинул армию; с этих пор Барклай
и Багратион превратились в совершенно самостоятельных главнокомандующих
частными армиями».
Е.Н.Щепкин, «От Вильны до Смоленска. Взятие Смоленска»
«Определено отступление 1-й армии из укреплённого
лагеря. Июля 1-го дня возложена на меня должность начальника главного
штаба армии. От назначения сего употребил я все средства уклониться,
представляя самому государю, что я не приуготовлял себя к многотрудной
сей должности, что достаточных для того сведений не имею и что обстоятельства,
в которых находится армия, требуют более опытного офицера и более
известного армии. Конечно, нетрудно было во множестве генералов
найти несравненно меня способнейших, но или надобны они были в своих
местах, или, видя умножающиеся трудности, сами принять должности
не соглашались.
Я просил графа Аракчеева употребить за меня его могущественное ходатайство.
Он, подтвердивши, сколько трудна предлагаемая мне должность, не
только не ободрил меня в принятии оной, напротив, нашёл благорассудительным
намерение моё избавиться от неё, говоря, что при военном министре
она несравненно затруднительнее, нежели при всяком другом. Известно
было, что он поставлял на вид государю одного из старших генерал-лейтенантов
Тучкова 1-го (Николая Алексеевича), основательно полагаясь на опытность
его, приобретённую долговременным служением. Государь, сказавши
мне, что граф Аракчеев докладывал ему по просьбе моей, сделал мне
вопрос: «Кто из генералов, по мнению моему, более способен?» — «Первый
встретившийся, конечно, не менее меня годен», — отвечал я. Окончанием
разговора была решительная его воля, чтобы я вступил в должность.
«Если некоторое время буду я терпим в этом звании, то единственно
по великодушию и постоянным ко мне милостям Вашего величества»,
— сказал я и одну принёс просьбу: не лишить меня надежды возвратиться
к командованию гвардейскою дивизиею, от которой показывался я в
командировке. Мне это обещано».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«Много было споров вокруг вопроса о «плане Барклая».
Есть (очень, правда, немногие) показания, говорящие как будто о
том, что Барклай-де-Толли с самого начала войны — и даже задолго
до войны — полагал наиболее правильной тактикой в борьбе с Наполеоном
использовать огромные малолюдные, трудно проходимые пространства
России, заманить его армию как можно дальше и здесь спокойно ждать
её неизбежной гибели.
Гораздо больше есть положительных свидетельств, в том числе исходящих
от самого Барклая, что он отходил только вследствие полной невозможности
задержать наседающую на него великую армию и что при малейших шансах
на успешное сопротивление он с готовностью принял бы генеральный
бой.
<…> У Барклая оказалось достаточно силы воли и твёрдости духа,
чтобы при невозможном моральном положении, когда его собственный
штаб во главе с Ермоловым тайно агитировал против него в его же
армии и когда командующий другой армией, авторитетнейший из всех
русских военачальников, Багратион, обвинял его довольно открыто
в измене, — всё-таки систематически делать то, что ему повелевала
совесть для спасения войска. <…>
Трудно ему было отбиваться от нападений Багратиона ещё и потому,
что за ним не было ни геройского поприща, ни блестящей репутации
в армии, не лежало на нём и отблеска сияния суворовской славы, не
было железного характера, словом, не было всего того, что в избытке
было у Багратиона. Трудолюбивый военный организатор, по происхождению
шотландец, которого ошибочно часто называют немцем, понравившийся
Александру исполнительностью и ставший военным министром, осторожный
стратег, инстинктивно нащупавший верную тактику, Барклай нашёл в
себе гражданское мужество идти против течения и до последней возможности
стоять на своём».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
«Барклай-де-Толли, быстро достигнувши чина полного
генерала, совсем неожиданно звания военного министра, и вскоре соединя
с ним власть главнокомандующего 1-й Западной армией, возбудил во
многих зависть, приобрёл недоброжелателей. Неловкий у двора, не
расположил к себе людей, близких государю; холодностию в обращении
не снискал приязни равных, ни приверженности подчинённых. Приступивши
в скором времени к некоторым по управлению переменам, изобличая
тем недостатки прежних распоряжений, он вызвал злобу сильного своего
предместника, который поставлял на вид малейшие из его погрешностей.
Между приближённых к нему мало имел людей способных, и потому редко
допуская разделять с ним труды его, всё думал исполнить своею деятельностию.
Вначале произошло медленное течение дел, впоследствии несогласное
частей и времени несоразмеренное действие, и наконец запутанность
неизбежная! <…>
Барклай-де-Толли до возвышения в чины имел состояние весьма ограниченное,
скорее даже скудное, должен был смирять желания, стеснять потребности.
Такое состояние, конечно, <…> не допускало сделать обширные
связи, требующие нередко взаимных послуг, иногда даже самых пожертвований.
Семейная жизнь его не наполняла всего времени уединения: жена немолода,
не обладает прелестями, которые могут долго удерживать в некотором
очаровании, все другие чувства покоряя. Дети в младенчестве, хозяйства
военный человек не имеет! Свободное время он употребил на полезные
занятия, обогатил себя познаниями. По свойствам воздержан во всех
отношениях, по состоянию неприхотлив, по привычке без ропота сносит
недостатки. Ума образованного, положительного, терпелив в трудах,
заботлив о вверенном ему деле; нетвёрд в намерениях, робок в ответственности;
равнодушен в опасности, недоступен страху. Свойств души добрых,
не чуждый снисходительности; внимателен к трудам других, но более
людей, к нему приближённых. Сохраняет память претерпенных неудовольствий:
не знаю, помнит ли оказанные благотворения. Чувствителен к наружным
изъявлениям уважения, недоверчив к истинным чувствам оного. Осторожен
в обращении с подчинёнными, не допускает свободного и непринуждённого
их обхождения, принимая его за несоблюдение чинопочитания. Боязлив
пред государем, лишён дара объясняться. Боится потерять милости
его, недавно пользуясь ими, свыше ожидания воспользовавшись. Словом,
Барклай-де-Толли имеет недостатки, с большею частию людей неразлучные,
достоинства же и способности, украшающие в настоящее время весьма
немногих из знаменитейших наших генералов. Он употребляет их на
службе с возможным усердием, с беспредельною приверженностию государю
наилучшего верноподданного!»
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«В течение десяти жарких и томительных июльских
дней Барклай шёл от Дриссы через Полоцк к Витебску, последовательно
получая донесения от лазутчиков и от разведки, что Наполеон с главными
силами тоже идёт на Витебск. Если бы при Барклае была вся армия,
которой он располагал на Дриссе, то и в таком случае можно было
опасаться, что против 100 тысяч русских Наполеон приведёт в Витебск
от 150 до 200 тысяч человек. Но ведь у Барклая не было даже и полных
75 тысяч человек: он должен был выделить из своих 100 тысяч целую
четверть (25 тысяч человек) для усиления Витгенштейна, охранявшего
опасную дорогу на Петербург».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
«Июля 4-го числа армия двинулась и в три дня пришла
к Полоцку. Оставленный в прежнем расположении арриергард генерал-майора
барона Корфа, не видав неприятеля, перешёл на правый берег Двины.
4-й корпус графа Витгенштейна из 24 тысяч человек, расположенный
близ Друи, имел повеление, в случае действия против него превосходных
сил, отступать к Пскову, прикрывая Петербург. <…> Неприятель
показал небольшую часть лёгких войск, занял отрядом местечко Друю
и в небольших силах приблизился к Динабургу. Граф Витгенштейн донёс
главнокомандующему, что он намерен усилить расположенный против
Друи отряд и удерживать Динабург. <…> Главнокомандующий позволил
мне сказать моё мнение и подтвердил возражение моё против раздробления
сил. Странно намерение, зная движение неприятеля на левый фланг,
защищать Динабург отдалённый и к обороне не приуготовленный, когда
впереди его невозможно маневрировать».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
П.И.Багратион - А.П.Ермолову
На марше 3 июля.
«Я Вам скажу, любезный мой тёзка, что я бы
давно с вами соединился, если бы оставили меня в покое. Вам не известно,
какие я имел предписания от мудрого нашего методика и совершенно
придворного чумички (Чумичка (тюрк.). - перен. замарашка,
грязнуха (прост.). Толковый словарь Д.Н.Ушакова.)
М<инистра>.
Я расчёл марши мои так, что 23 июня
главная моя квартира должна была быть в Минске, авангард далее,
а партии уже около Свенцян. Но меня повернули на Новогрудек и велели
идти или на Белицу, или на Николаев, перейти Неман и тянуться к
Вилейке, к Сморгони, для соединения.
Я и пошёл, хотя и написал, что невозможно, ибо там 3 корпуса уже
были на дороге Минска и места непроходимые.
Перешёл в Николаеве Неман. Насилу спасся Платов, а мне пробиваться
невозможно было, ибо в Воложине и Вишневе была уже главная квартира
Даву, и я рисковал всё потерять и обозы. Я принуждён назад бежать
на минскую дорогу, но он успел захватить. Потом начал показываться
король вестфальский с Понятовским, перешли в Белицы и пошли на Новогрудек.
Вот и пошла потеха! Куда ни сунусь, везде неприятель. Получил известие,
что Минск занят и пошла сильная колонна на Борисов и по дороге Бобруйска.
Я дал все способы и наставления Игнатьеву и начал сам спешить, но
на хвост мой начал нападать король вестфальский, которого бьют,
как свинью точно. Вдруг получаю рапорт от Игнатьева, что неприятель
приблизился в Свислочь, от Бобруйска в 40 верстах, тогда, когда
я был ещё в Слуцке и всё в драке. Что делать! Сзади неприятель,
сбоку неприятель, и вчерась получил известие, что Минск занят. Я
никакой здесь позиции не имею, кроме болот, лесов, гребли и пески.
Надо мне выдраться, но Могилёв в опасности, и мне надо бежать. Куда?
В Смоленск, дабы прикрыть Россию несчастную. И кем? Гос<подином>
Фулем! Я имею войска до 45 тысяч. Правда, пойду смело на 50 т<ысяч>
и более, но тогда, когда бы я был свободен, а как теперь и на 10
тысяч не могу. Что день опоздаю, то я окружён. Спас Дорохова деташемент,
и Платов примкнул! Жаль государя: я его как душу люблю, предан ему,
но, видно, нас не любит. Как позволил ретироваться из Свенцян в
Дриссу? Бойтесь Бога, стыдитесь! России жалко! Войско их шапками
бы закидали. Писал я, слёзно просил: наступайте, я помогу.
Нет! Куда Вы бежите? За что Вы срамите Россию и армию?
Наступайте, ради Бога! Ей-богу, неприятель места не найдёт, куда
ретироваться. Они боятся нас; войско ропщет, и все недовольны. У
Вас зад был чист и фланги, зачем побежали; где я Вас найду? Нет,
мой милый, я служил моему природному государю, а не Бонапарте. Мы
проданы, я вижу; нас ведут на гибель; я не могу равнодушно смотреть.
Уже истинно еле дышу от досады, огорчения и смущения.
Я ежели выдерусь отсюдова, то ни за что не останусь командовать
армией и служить: стыдно носить мундир, ей-богу, и болен! А ежели
наступать будете с первою армиею, тогда я здоров. А то что за дурак?
Министр сам бежит, а мне приказывает всю Россию защищать и бить
фланг и тыл какой-то неприятельский. Если бы он был здесь, ног бы
своих не выдрал, а я выйду с честию и буду ходить в сюртуке, а служить
под игом иноверцев-мошенников — никогда! Вообрази, братец: армию
снабдил словно без издержек государю; дух непобедимый выгнал, мучился
и рвался, жадничал везде бить неприятеля; пригнали нас на границу,
растыкали, как шашки, стояли, рот разиня, обоср… всю границу и побежали!
Где же мы защищаем? Ох, жаль, больно жаль России! Я со слезами пишу.
Прощай, я уже не слуга. Выведу войска на Могилёв, и баста! Признаюсь,
мне всё омерзело так, что с ума схожу. Несмотря ни на что, ради
Бога ступайте и наступайте! Ей-богу, оживим войска и шапками их
закидаем…
Проси государя наступать, иначе я не слуга никак!
Вчера скакал 24 версты к Платову, думал застать стычку, но опоздал…
Я волосы деру на себе, что не могу баталию дать, ибо окружают поминутно
меня.
Ради Бога Христа наступайте! Как хочешь, разбирай мою руку. Меня
не воином сделали, а подьячим, столько письма! Вчерашний день бедный
мой адъютант Муханов ранен пикою в бок, почти смертельно.
Прощай, Христос с Вами! а я зипун надену».
«Князь Багратион, на те же высокие назначения возведённый
(исключая должности военного министра), возвысился согласно с мнением
и ожиданиями каждого. Конечно, имел завистников, но менее возбудил
врагов. Ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи.
Обязательный и приветливый в обращении, он удерживал равных в хороших
отношениях, сохранил расположение прежних приятелей. Обогащённый
воинской славой, допускал разделять труды свои, в настоящем виде
представляя содействие каждого. Подчинённый награждался достойно,
почитал за счастие служить с ним, всегда боготворил его. Никто из
начальников не давал менее чувствовать власть свою; никогда подчиненный
не повиновался с большею приятностию. Обхождение его очаровательное!
Нетрудно воспользоваться его доверенностию, но только в делах, мало
ему известных. Во всяком другом случае характер его самостоятельный.
Недостаток познаний или слабая сторона способностей может быть замечаема
только людьми, особенно приближёнными к нему.
<…> Живых свойств по природе, пылких наклонностей к страстям,
нашёл приятелей и сделал с ними тесные связи. Сходство свойств уничтожало
неравенство состояния. Расточительность товарищей отдаляла от него
всякого рода нужды, и он сделал привычку не покоряться расчётам
умеренности. Связи сии облегчили ему пути по службе, но наставшая
война, отдаляя его от приятелей, предоставив собственным средствам,
препроводила в Италию под знамёна Суворова. Война упорная требовала
людей отважных и решительных, тяжкая трудами — людей, исполненных
доброй воли. Суворов остановил на нём своё внимание, проник в него,
отличил, возвысил! Современники князя Багратиона, исключая одного
Милорадовича, не были ему опасными. Сколько ни умеренны были требования
Суворова, но ловкий их начальник, провожая их к общей цели, отдалил
столкновение частных их выгод. Багратион возвратился из Италии в
сиянии славы, в блеске почестей. <…> Одарённый от природы
счастливыми способностями, остался он без образования и определился
в военную службу. Все понятия о военном ремесле извлекал он из опытов,
все суждения о нём из происшествий, по мере сходства их между собою,
не будучи руководим правилами и наукою и впадая в погрешности; нередко
однако же мнение его было основательным. Неустрашим в сражении,
равнодушен в опасности. Не всегда предприимчив, приступая к делу;
решителен в продолжении его. Неутомим в трудах. Блюдёт спокойствие
подчинённых; в нужде требует полного употребления сил. Отличает
достоинство, награждает соответственно. Нередко однако же преимущество
на стороне тех, у кого сильные связи, могущественное у двора покровительство.
Утончённой ловкости пред государем, увлекательно лестного обращения
с приближёнными к нему. Нравом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточительности.
Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно
помнит благодеяния. Короче сказать, добрые качества князя Багратиона
могли встречаться во многих обыкновенных людях, но употреблять их
к общей пользе и находить в том собственное наслаждение принадлежит
его невыразимому добродушию! Если бы Багратион имел хотя ту же степень
образованности, как Барклай-де-Толли, то едва ли бы сей последний
имел место в сравнении с ним».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
А.П.Ермолов — П.И.Багратиону
«Милостивый Государь, Князь Пётр Иванович!
Я говорил Министру о желании вашем, что армии, имеющей честь служить
под вашими повелениями, угрожает несчастие, что вы хотите сдать
команду; это ему очень не понравилось; подобное происшествие трудно
было бы ему растолковать в свою пользу. Нельзя скрыть, что вы не
оставили бы армии, если бы не было несогласия; но каждый должен
вразумиться, что частные неудовольствия не должны иметь места в
деле, требующем усилий и стараний общих. Я заметил, что это его
даже испугало, ибо впоследствии надо будет отдать отчёт России в
своём поведении.
Конечно, мы счастливы под кротким правлением Государя милосердного,
но настоящие обстоятельства и состояние России, выходя из порядка
обыкновенного, налагают на нас обязанности и соотношения необыкновенные.
Не одному Государю надобно будет дать отчёт в действиях своих Отечеству,
также и вы, Ваше Сиятельство, как и Военный Министр. Вам как человеку,
боготворимому подчинёнными, тому, на кого возложена надежда многих
и всей России, обязан я говорить истину: да будет стыдно вам принимать
частные неудовольствия к сердцу, когда стремление всех должно быть
к пользе общей; одно это может спасти погибающее Отечество наше!
Пишите обо всём Государю! Если голос подобных мне не достигнет престола
Его, Ваш не может быть не услышан».
П.И.Багратион — А.П.Ермолову
«<…> Ну, брат, и ты пустился дипломатическим
штилем писать. Какой отчёт я дам России? Я субальтерн и не властен,
и не Министр, и не Член Совета, следовательно, требовать ответа
никто не осмелится. Я ещё лучше скажу: год уже тому, что я Министру
писал и самому Государю и предвещал, что значит оборона и в какую
пагубу нас введёт.
Точно так и случилось. Однако шутка на сторону; Растопчина надобно
предупредить, ополчения тоже. Из Смоленска нужно взять всех ратников
во фронт и смешать с нашими. Я всё делаю, что должно истинно Христианину
и Русскому, и более бы сделал, если бы ваш Министр отказался от
команды. Мы бы вчера были в Витебске, отыскали бы Витгенштейна и
пошли бы распашным маршем и сказали бы в приказе: «Поражай, наступай!
Пей, ешь, живи и веселись!»<…>
А.П.Ермолов — П.И.Багратиону
«Несправедливо вините меня, благодетель мой, будто
я стал писать дипломатическим штилем; я Вам говорю как человеку,
имя которого известно всем и всюду, даже в самых отдалённых областях
России, тому, на которого не без оснований полагает Отечество надежду
свою. Вы соглашаетесь на продвижение Министра, не хочу сказать,
чтобы вы ему повиновались, но пусть будет так! В обстоятельствах,
в которых мы находимся, я на коленах умоляю вас, ради Бога, ради
отечества, писать Государю и объясниться с Ним откровенно. Вы этим
исполните обязанность вашу относительно Его Величества и оправдаете
себя пред Россией.
Я молод — мне не станут верить; если же буду писать, не заслужу
внимания; буду говорить — почтут недовольным и охуждающим всё; верьте,
что меня не устрашает это.
Когда гибнет всё, когда Отечеству грозит не только гром, но и величайшая
опасность, там нет ни боязни частной, ни выгод личных; я не боюсь
и не скрою от Вас, что там — молчание, слишком долго продолжающееся,
служит доказательством, что мнение моё почитается мнением молодого
человека. Однако я не робею, буду ещё писать, изображу всё, что
Вы делали и в чём встречены Вами препятствия.
Я люблю Вас слишком горячо; Вы благодетельствовали мне, а потому
я спрошу у самого Государя, писали ли Вы к нему или хранили виновное
молчание? Тогда, достойнейший Начальник, Вы будете виноваты. Если
же Вы не хотите как человек, постигающий ужасное положение, в котором
мы теперь находимся, продолжать командование армиею, я, при всём
моём уважении к великой особе, буду называть Вас и считать не великодушным.
Принесите Ваше самолюбие в жертву погибающему Отечеству нашему,
уступите другому и ожидайте, пока не назначат человека, какого требуют
обстоятельства!
Пишите, Ваше Сиятельство, или молчание, слишком долго продолжающееся,
будет обвинять Вас».
«Достигнув ещё 12 (24) июля Бешенковичей, император <Наполеон>
лично мог убедиться, что на правом берегу З. Двины главной русской
армии более не было. В тот же вечер он велел Мюрату двинуться по
левому берегу на Витебск, к рассвету за ним должен был последовать
вице-король Италии, выделив только бригаду лёгкой кавалерии на Сенно
ради установления связи с отрядом Груши. Наполеон всё ещё готовился
к попытке Барклая проложить себе путь от Витебска через Оршу на
соединение со 2-й русской армией. Между тем Барклай-де-Толли, в
виду движения французов к Бешенковичам, ещё в Полоцке почти оставил
мысль теперь же пробиваться навстречу Багратиону и, быстро отступив
к Витебску, привёл туда свою армию уже 11 (23) июля. Только отсюда
он намеревался идти на Бабиновичи и Оршу в надежде облегчить этим
соединение со 2-й армией и преградить противнику путь из Минска
на Смоленск. Барклай сообщил о своём намерении князю Багратиону
и настойчиво, ссылаясь на волю государя, требовал, чтобы вторая
армия двинулась между Березиной и Днепром и действовала во фланг
Наполеону».
Е.Н.Щепкин, «От Вильны до Смоленска. Взятие Смоленска»
«Корпус генерал-лейтенанта Раевского атаковал при
селении Дашковке часть войск маршала Даву, овладевшего Могилёвым.
В начале сражения силы неприятеля слабые, в продолжение умножились
значительно; напротив, войска Раевского ослабевали, но в нём та
же была неустрашимость и твёрдость, и он, шедши в голове колонны,
ударил на неприятеля. Самый упорный бой происходил на левом крыле,
где не мог неприятель остановить 26-ю пехотную дивизию, которую
генерал-майор Паскевич с неимоверною решительностию, неустрашимо,
при всём удобстве местности, провёл чрез частый лес и угрожал уже
конечности неприятельского фланга, но должен был уступить несоразмерным
силам. Действие генерала Раевского, заслоняя совершенно движение
армии, представляло князю Багратиону удобство, которым не помыслил
он легко воспользоваться и, сделав беспрепятственно ускоренный переход,
выиграть расстояние для избежания преследования.
Но вместо того армия расположилась на ночлег на той позиции, которую
генерал Раевский занял после сражения. Маршал Даву, приняв корпус
Раевского за авангард и вслед за сим ожидая армии и генерального
сражения, отошёл к главным своим силам в Могилёв, где и остался,
приуготовляясь к обороне. В сём положении долгое время удерживал
его атаман Платов, появившийся с своими войсками у самых окопов
Могилёва. Князь Багратион, отправляя его на соединение с 1-ю армиею,
дал ему сиё направление. Грубая ошибка Даву была причиною соединения
наших армий; иначе никогда, ниже за Москвою, невозможно было ожидать
того, и надежда, в крайности не оставляющая, исчезала!»
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного таба 1-й Западной армии…»
«На следующий день, видя ещё перед собой передовые
посты Раевского, Даву ожидал атаки всей 2-й русской армии. Но Багратион
был уже на пути к Смоленску. 13 (25) июля его главная квартира переправилась
через Днепр у Нового Быхова и выступила дальше на Пропойск и Мстиславль.
Платов с казацкими полками должен был спешить к 1-й армии кратчайшей
дорогой и после удачных набегов на французские отряды в Шклове,
Копысе, Орше, уже 17 (29) июля достиг Любавичей и вошёл затем в
связь с войском Барклая. <…>
Неудача Багратиона и его отступление за Днепр к Смоленску разъяснили
первой армии её положение под Витебском. Получив донесение о наступлении
значительных сил неприятеля вдоль левого берега З. Двины, Барклай
в ночь с 12 на 13 июля (ст. ст.) двинул там же по дороге на Бешенковичи
пехотный корпус Остермана, усиленный драгунами, гусарами и конной
артиллерией. Высылкой этого арьергарда он надеялся задержать противника
и выиграть время, чтобы облегчить сближение и соединение со 2-й
армией. Так возник 13 (25) июля бой под местечком Островно между
французским авангардом Мюрата и отрядом Остермана, задержавший на
целый день наступление неаполитанского короля, но кончившийся всё-таки
отступлением русских на новую позицию».
Е.Н.Щепкин, «От Вильны до Смоленска. Взятие Смоленска»
«13-го июля Мюрат, подкреплённый 4-м корпусом, атаковал
Остeрмана и Палена; корпус Дохтурова и дивизия Коновницина подошла
на подпору. Битва сия продолжалась два дни! Наши отступали к Витебску,
где все ожидали генерального сражения; по оправдательному письму
ген[ерала] Барклая видно, что и он склонен был на сиё пагубное предприятие,
ибо он говорит: «моё намерение было сражаться при Витебске, потому
что я чрез сражение сиё достигнул бы важной цели, обращая на сию
точку внимание неприятеля, останавливая его, и доставляя тем к[нязю]
Багратиону способы приблизиться к 1-й армии». Но он, кажется, не
принял в уважение, что неприятель, занимая его при Витебске, одним
или двумя корпусами, мог обратить все силы свои к Смоленску, и что
по овладению им сим городом, все способы к соединению обеих армий
пресекутся. <...>
К счастию, на 15-е число ге[нерал] Барклай проник опасности и вследствие
сего армия предприняла того дня отступление. Оставя без подпоры
вступивший уже тогда в дело арьергард гр[афа] Палена, она следовала
тремя колоннами к Смоленску: 1-я чрез Рудню, а 2-я и 3-я чрез Поречье».
Д.В.Давыдов, «Три письма на 1812 года компанию,
написанные русским офицером, убитым
в сражении при Монмартре 1814-го года»
«В Будилове представил я главнокомандующему мысль
мою перейти на левый берег Двины; основывал её на том расчёте, что
неприятель проходил по берегу реки путём трудным и неудобным, что
только кавалерия неприятельская усмотрена была против Полоцка, но
главные силы и артиллерия были назади и от нас не менее как в трёх
переходах. Переправившись, следовать поспешно на Оршу, заставить
маршала Даву развлечь силы его, в то время когда всё его внимание
обращено было на движение 2-й армии, и тем способствовать князю
Багратиону соединиться с 1-ю армиею. Уничтожить расположенный в
Орше неприятельский отряд, и, перейдя на левый берег Днепра, закрыть
собою Смоленск. Отправить туда прямою из Витебска дорогою все обозы
и тягости, дабы не препятствовали армии в быстром её движении. Всё
сиё можно было совершить, не подвергаясь ни малейшей опасности,
по отдалению их; и я получил приказание возвратить два кавалерийские
корпуса, прошедшие вперёд, и две понтонные роты для устроения моста
при Будилове.
Всё приуготовлялось к переправе, и пришедшим нам успех предстоял
верный. Не прошло часу после отданных приказаний, главнокомандующий
переменил намерение. Я примечал, кто мог отклонить его, и не подозреваю
другого, кроме флигель-адъютанта Вольцогена. Сей тяжёлый немецкий
педант пользовался большим его уважением. Разумея, что теряются
выгоды, которые редко дарует счастие и дорого иногда стоит упущение
их; уверен будучи, что не имею права на полную главнокомандующего
ко мне доверенность, собственно по летам моим, с которыми опытность
несовместима, я склонил некоторых из корпусных командиров представить
ему о том собственные убеждения, но он остался непреклонным, и армия
продолжала путь к Витебску. В Будилове оставлен сильный пост: ему
приказано поступить в арриергард, когда он приблизится. Генерал-адъютант
граф Орлов-Денисов послан за Двину с лейб-казачьим полком для наблюдения
за неприятелем: ему приказано сведения о приближении его доставлять
прямо в Витебск и отступать по той стороне реки».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«Барклай и Багратион, теснимые неприятелем, отступали
на Витебск и Могилёв при страшной жаре, полуголодные, по целым дням
не видя свежей воды. Отступление обеих русских армий было очень
тяжёлым. Был иной раз плох офицерский состав. Храбрости среди офицеров
было сколько угодно, но иногда неосторожность, небрежность, неуменье
найтись в трудную минуту мешали и Барклаю и Багратиону, не всегда
давали им возможность быть твёрдо уверенными в том, что их приказы
будут выполнены.
Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо. Воровство
царило неописуемое. Вот вступает в Поречье отходящая от французов
армия Барклая (дело было в конце июля). Обнаруживается, что нечем
накормить лошадей. А где же несколько тысяч четвертей овса, где
64 тысячи пудов сена, которые должны находиться, по провиантским
бумагам, в магазинах Поречья и за которые казна уже уплатила все
деньги? Оказывается, как раз только что провиантский комиссионер
распорядился всё это сжечь, полагая, по своим стратегическим соображениям,
что Наполеон может захватить Поречье. Ермолову это показалось подозрительным,
он потребовал справки: когда велено было закупить и свезти весь
этот овёс и всё сено в магазины Поречья? Оказалось, что всего две
недели тому назад. А так как перевозочных средств было очень мало
(почти все подводы были уже взяты армией), то в такой короткий срок
свезти всё было никак нельзя. Наглая ложь комиссионера выяснилась
вполне: он, конечно, и не думал ничего покупать и свозить, а просто
сжёг пустые магазины и этим аккуратно свёл баланс в отчётной ведомости.
Ермолов, обнаружив это, сказал Барклаю, что «за столь наглое грабительство
достойно бы, вместе с магазином, сжечь самого комиссионера». Но
к этой мере не прибегли. Да и было бы бесполезно: нельзя же было
сжечь всё провиантское ведомство в полном личном составе. И поплелись
дальше некормленые лошади, таща артиллерию и голодных всадников».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
«Армия два уже дня покойно пребывала в Витебске,
полагая, что граф Орлов-Денисов [за]благовременно предупредит о
приближении неприятеля; но вероятно нехорошо расставлены были передовые
посты и нерадиво делались разъезды, так что в трёх верстах от нашего
лагеря усмотрена неприятельская партия. Это побудило главнокомандующего
послать навстречу неприятелю несколько полков конных при одном корпусе
пехоты. Я предложил генерал-лейтенанта графа Остермана-Толстого,
который отличился в последнюю войну храбростию и упорством в сражении.
Надобен был генерал, который дождался бы сил неприятельских и они
бы его не устрашили. Таков точно Остерман, и он пошёл с 4-м корпусом.
Дано приказание 6-му корпусу расположиться против города. Мост чрез
Двину был цел и ещё устроен понтонный. Арриергард приблизился, чтобы
не быть отрезанным с левого берега.
Граф Остерман встретил в двенадцати верстах часть передовых неприятельских
постов и преследовал их до Островны. Здесь предстали ему силы несоразмерные,
и дело началось весьма жаркое. Неприятель наступал решительно. Войска
наши, роптавшие на продолжительное отступление, с жадностию воспользовались
случаем сразиться; отдаление подкреплений, казалось, удвояло их
мужество. Лесистые и скрытые места препятствовали неприятелю развернуть
его силы; кавалерия действовала частями, но по малочисленности нашей
они совершенно были в пользу нашу. Граф Остерман, имея против себя
всегда свежие войска, должен был наконец уступить некоторое расстояние,
и ночь прекратила сражение. Неосмотрительностию командира двух эскадронов
лейб-гусарского полка потеряно шесть орудий конной артиллерии. Урон
был значителен с обеих сторон. В подкрепление графу Остерману послан
с 3-й пехотною дивизиею генерал-лейтенант Коновницын. В другой день
рано поутру, заняв выгодную позицию, с свойственною ему неустрашимостию,
он удержал её долгое весьма время, ни шагу неприятелю не уступая.
Граф Остерман, ему содействуя, составлял резерв; прибыла кирасирская
дивизия, но по свойству местоположения не была употреблена. Артиллерия
постоянно оказывала большие услуги. Главнокомандующий, желая иметь
точные сведения, приказал мне отправиться на место боя. Вскоре после
прислан генерал-лейтенант Тучков 1-й с гренадерскою дивизией, и
положение наше было твёрдо! В два дня времени неприятель сражался
с главными своими силами, которых чувствуемо было присутствие по
стремительности атак их. Ни храбрость войск, ни самого генерала
Коновницына бесстрашие не могли удержать их. Опрокинутые стрелки
наши быстро отходили толпами. Генерал Коновницын, негодуя, что команду
над войсками принял генерал Тучков, не заботился о восстановлении
порядка, последний не внимал важности обстоятельств и потребной
деятельности не оказывал. Я сделал им представление о необходимости
вывести войска из замешательства и обратить к устройству. Они отдалили
кирасир, прибывших с генерал-адъютантом Уваровым, и другие излишние
войска, производившие тесноту, и сделали то, по крайней мере, что
отступление могло быть не бегством. Невозможно оспаривать, что,
продолжая с успехом начатое дело, приятно самому его кончить, но
непростительно до того простирать зависть и самолюбие, чтобы допустить
беспорядок, с намерением обратить его на счёт начальника. В настоящем
случае это было слишком очевидно!
Пославши генерала Коновницына с дивизиею к графу Остерману, главнокомандующий
приказал 6-му корпусу и арриергарду графа Палена присоединиться
к армии; сообщение с правым берегом прервано, мост разрушен и понтоны
сняты».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«Целый день 26 июля Барклай в сопровождении своего
начальника штаба Ермолова и офицеров свиты объезжал свои позиции.
Целый день он ждал известий и от Коновницына, надолго ли ещё хватит
сил задерживать наседающих французов, и от Багратиона, есть ли надежда
на то, что он прорвётся через Могилёв к Витебску. Ночь принесла
ответ на оба вопроса: поздним вечером 26 июля пришли с Остерманом
и Коновницыным те солдаты и офицеры, которые спаслись при истреблении
их отрядов при Островне и при Куковячино во время отступления к
Витебску, а в предрассветные часы наступившего 27 июля в лагерь
Барклая примчался курьер от Багратиона князь Меншиков: Багратион
извещал, что ему не удалось пробиться через Могилёв и что он узнал
о том, что маршал Даву предпринимает движение к Смоленску.
Ещё за несколько часов до приезда Меншикова с известием от Багратиона
Барклаю доложили, что к Витебску внезапно явился сам Наполеон со
старой гвардией. Из русского лагеря можно было уже увидеть вечером
огни, горевшие в расположении французской гвардии на опушке леса
перед Витебском. Барклаю пришлось немедленно принять решение.
Весь день перед этим начальник штаба Ермолов не переставал убеждать
Барклая, что давать Наполеону бой на витебских позициях значит идти
почти на верный проигрыш сражения и, следовательно, на уничтожение
русской армии. И это Ермолов доказывал, думая, что приход Багратиона
ещё вполне возможен. Теперь, с утра 27 июля, следовало решаться
на бой в этих же невыгодных условиях без Багратиона. Барклай решил
уйти из Витебска к Смоленску, оставив лишь в 5 верстах от Витебска
3 тысячи пехоты, 4 тысячи кавалерии, 40 орудий под общим начальством
графа Палена. Это опять-таки был лишь заслон, который должен был
хотя бы ненадолго задержать Наполеона, если бы он пожелал немедленно
пуститься по дороге из Витебска в Смоленск.
Бесшумно, при потушенных огнях, русская армия снялась ночью 27 июля
с лагеря и ушла».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
«В тот же день утром осматривал главнокомандующий
занимаемую для армии позицию полковником Толем. Я сопровождал его
и удивлён был, что он не обратил внимания на множество недостатков,
которые заключала в себе позиция. Местоположение по большей части
покрыто было до того густым кустарником, что квартирьеры, не видя
один другого, откликались на сигналы; позади трудный переход чрез
глубокий ров; сделать спуски недоставало времени. Главною целию
было закрыть город. Я возразил против неудобств позиции, объяснив
следующее моё мнение. Дать генеральное сражение опасно, будучи отдалёнными
от средств пополнить потери. Ещё не уничтожена совершенно надежда
соединиться с 2-ю армиею — главным предметом с некоторого времени,
нашего отступления. При неудаче большая часть войск должна проходить
чрез город, остальная — необходимо чрез ров. Если решено принять
сражение, то лучше несравненно устроить армию по другую сторону
города, имея во власти своей кратчайшую на Смоленск дорогу. Уступивши
Витебск, мы прибавим одним городом более ко многим потерянным губерниям,
и легче пожертвовать им, нежели другими удобствами, которых сохранение
гораздо важнее. Главнокомандующий изъявил согласие, но готовился
дать сражение и приказал избрать место за городом на дороге к Смоленску.
Сражение при местечке Островне началось с наступлением вечера и,
возвратясь уже ночью, я донёс обо всём главнокомандующему, а от
него узнал о приуготовлении новой позиции. Я осмотрел её с началом
дня, когда в неё вступили уже войска. Нашёл, что она также лесистая,
также трудные между войск сообщения, обширная и требует гораздо
большего числа сил. На правом фланге два корпуса — графа Остермана
и Багговута — отрезаны глубоким оврагом, чрез который и в отсутствие
неприятеля с трудом перевозили артиллерию. На левом фланге были
высоты, на которых устроенные батареи могли действовать в продолжение
наших линий; переменить боевой порядок невозможно, не затрудняя
отступления. Предположив атаку правого крыла, надобно было подкрепить
его, а с поспешностию совсем невозможно, разве без артиллерии.
Генералу графу Палену составлен особый авангард, с которым вступил
он в дело, сменивши войска генерала Тучкова 1-го, графа Остермана
и Уварова, недалеко уже от занятой армиею позиции. Долго в виду
её удерживал стремление неприятеля. Наконец, отступивши за речку
Лучесу, искусно воспользовался крутыми её берегами для защиты находящихся
в нескольких местах бродов. Французская армия, заняв все против
лежащие возвышения, казалось, развернулась для того, чтобы каждому
из своих воинов дать зрелище искусного сопротивления с силами несравненно
меньшими, показать пример порядка, словом, показать графа Палена
и вразумить их, что если российская армия имеет ему подобных, то
нужны им усилия необычайные, опыты возможного мужества! Не были
вы свидетелями, достойные его сотоварищи: Раевский, равный ему непоколебимым
хладнокровием и предусмотрительностью, граф Ламберт, подобный мужеством
и распорядительностию, и ты, Меллер-Закомельский, в коем соединены
лучшие их свойства, достоинства замечательные, по которому можно
упрекнуть одною чрезмерною скромностию.
Неприятель успел переправить часть войск, и видно было намерение
его, отброся авангард к реке, заставить его отходить чрез город.
Приближалась та минута, в которую все усилия графа Палена могут
сделаться тщетными.<…>
Внимательно рассмотрев невыгодное расположение армии, решился я
представить главнокомандующему об оставлении позиции немедленно.
Предложение всеконечно смелое, предприимчивость молодого человека,
но расчёт, впрочем, был с моей стороны: лучше предпринять отступление
с некоторым сомнением, совершить его беспрепятственно, нежели принять
сражение и, без сомнения, не иметь надежды на успех, а может быть
подвергнуться совершенному поражению. <…>
Главнокомандующий колебался согласиться на моё предложение. Ему
как военному министру известно было во всём объёме положение наше
и конечно требовало глубокого соображения! Генерал-квартирмейстер
Толь, вопреки мнению многих, утверждал, что позиция соединяет все
выгоды, что должно принять сражение. Генерал Тучков 1-й, видя необходимость
отступления, об исполнении его рассуждал не без робости. Решительность
не была его свойством: он предлагал отойти ночью. Генерал-адъютант
барон Корф был моего мнения, не смея утверждать его. Не ищет он
стяжать славу мерою опасностей. Подобно мне и многим душа его доступна
страху и ей сражение не пища. Простительно чувство боязни, когда
опасность угрожает общему благу! Я боялся непреклонности главнокомандующего,
боялся и его согласия. Наконец он даёт мне повеление об отступлении.
Пал жребий, и судьба исхитила у неприятеля лавр победы!
<…> Не скрою некоторого чувства гордости, что главнокомандующий,
опытный и чрезвычайно осторожный, нашёл основательным предположение
моё об отступлении.
Глаза мои не отрывались от авангарда и славного графа Палена. Отдаляющаяся
армия, вверив ему своё спокойствие, не могла оградить его силами,
неприятелю соразмерными, но поколебать мужества его ничто не в состоянии!»
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«В первые дни этих авангардных стычек французская
армия была ещё слишком разбросана, и Наполеон ограничивался рекогносцировкой,
предполагая дать давно желанную битву только 16 (28) июля, если
русские выстоят на месте. Но в назначенный для боя день от русской
армии перед ним не осталось и следов. Французы могли только вступить
в Витебск, очищенный неприятелем, и на следующий же день двинуть
за ним погоню. Сознавая, однако, что надо дать армии отдых дней
в 7 — 8, Наполеон поневоле должен был предоставлять русским почин
в наступательных действиях и подготовке битвы. Он ограничился только
тем, что занял частями великой армии все узлы дорог на правом берегу
Днепра между Витебском, где отдыхала гвардия, и Смоленском».
Е.Н.Щепкин, «От Вильны до Смоленска. Взятие Смоленска»
Князь П.И.Багратион — графу Ф.В.Ростопчину
(собственноручно)
Конец июля 1812 г.
«По желанию вашему я пишу. Оно точно так, но, между
нами сказать, я никакой власти не имею над министром, хотя и старше
я его. Государь по отъезде своём не оставил никакого указа на случай
соединения, кому командовать обеими армиями и по сей самой причине
он, яко министр… Бог его ведает, что он из нас хочет сделать; миллион
перемен в минуту и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозоли на ногах
и усталости ничего хорошего не приобрели, а что со мною делали и
делают с мая самого месяца, я вам и описать не могу, но к великому
стыду короля Вестфальского, маршала Давуст (Даву) и Понятовского,
как они ни хитрили и не преграждали всюду путь мне, я пришёл и проходил
мимо их носу, так что их бил. Теперь, по известиям, неприятель имеет
свои все силы от Орши к Витебску, где и главная квартира Наполеона.
Я просил министра и дал мнение моё на бумаге идти обеими армиями
тотчас по дороге Рудни, прямо в середину неприятеля, не дать ему
никакого соединения и бить по частям, на силу на сиё его я склонил,
но тотчас после одного марша опять всё переменил — никак не решается
наступать, а всё подвигается к Смоленску. Истинно не ведаю таинства
его и судить иначе не могу, как видно не велено ему ввязываться
в дела серьёзные, а ежели мы его (неприятеля) не попробуем плотно
по мнению моему, тогда всё будет нас обходить и мы тоже таскаться,
как теперь таскаемся. По всему видно, что войска его не имеют уже
такого духа и где встречаем их, истинно бьют наши крепко. С другой
стороны, он не так силён, как говорили и ныне говорят, ибо, сколько
мне известно, ему минута дорога; длить войну для него невыгодно;
следовательно, здравый рассудок заставляет меня судить: или он собирает
все свои силы и готовится на важный удар, или при сильном нашем
наступлении будет отступать, опасаясь тылу своего. А всего короче
скажу вам, что он лучше знает все наши движения, нежели мы сами,
и мне кажется, по приказанию его мы и отступаем и наступаем. От
Государя давно ничего не имею; впрочем, армия наша в таком духе
и в расположении всем умереть у стен отечества и знамён Государя,
(что) желает наступать. Но вождь наш - по всему его поступку с нами
видно — не имеет вожделенного рассудка, или же лисица.
<…> О, Боже! Если бы дали волю, этого чорта Пинети с нашею
армиею в пух бы разбил и написал бы вам: «Господи силою твоею да
возвеселится царь». Неприятель от моих аванпостов 20 вёрст, а от
меня 40; вчерась ещё далее отступил. Впрочем, всё хорошо. Я думаю
вам известно, что ген. лейт. Витгенштейн разбил корпус фельдмаршала
Удино, взял в плен до 3 т., равно несколько пушек, и преследовал
за Полоцк; равно в Литве, в г. Кобрин, Тормасов разбил корпус саксонцев,
взял пушки и знамёна; словом сказать, во всяком случае, где повстречались,
там их порядочно откатали, а два медведя ещё не сходились: Барклай
и Пинети <…>».
Заметки на полях
«Генерал Голев, в первый свой визит к А.П.Ермолову,
с большим любопытством всматривался в обстановку его кабинета, увешанного
историческими картинами и портретами. Особенное внимание его остановил
на себе портрет Наполеона I, висевший сзади кресла, обыкновенно
занятого Ермоловым.
— Знаете, отчего я повесил Наполеона у себя за спиной? — спросил
Ермолов.
— Нет, Ваше Высокопревосходительство, не могу себе объяснить причины.
— Оттого, что он при жизни своей привык видеть только наши спины».
Русский литературный анекдот XVIII — начала XIX
веков
«На первом переходе от Поречья неожиданно возвратился
великий князь Константин Павлович из Москвы. Получено известие от
князя Багратиона, что он приближается беспрепятственно к Смоленску
и, если нужно, в(ы)ступит одним днём после нас. Непонятно намерение,
с каким сообщил мне главнокомандующий следующее рассуждение: «Как
уже соединение армий не подвержено ни малейшему затруднению, полезнее,
полагает он, действовать по особенному направлению, предоставив
2-й армии операционную линию на Москву. Продовольствия для двух
армий будет недостаточно. В Торопце и по Волге большие заготовлены
запасы, и Тверская губерния пожертвовала значительное количество
провиянта, что потому, предполагает он, с 1-ю армиею и идти по направлению
на Белый и вверх по Двине». Легко было найти возражение, но по недостатку
во мне благоразумия, труднее было сделать его с покорностию. Я с
горячностию сказал ему: «Государь от соединения армий ожидает успехов
и восстановления дел наших. Соединения желают войска с нетерпением.
К чему послужили 2-й армии перенесённые ею труды, преодолённые опасности,
когда вы повергаете её в то же положение, из которого вырвалась
она сверх всякого ожидания? Движение ваше к Двине выгодно для неприятеля:
он, соединивши силы, уничтожит слабую 2-ю армию, отдалит вас навсегда
от полуденных областей, от содействия прочим армиям! Вы не смеете
сего сделать; должны, соединясь с князем Багратионом, начертать
общий план действий и тем исполнить волю и желание императора! Россия,
успокоенная насчёт участи армий, ни в чём упрекнуть не будет иметь
права!» Главнокомандующий выслушал меня с великодушным терпением.
Мне казалось, что я проникнул настоящую мысль его. Соединение с
князем Багратионом не могло быть ему приятным; хотя по званию военного
министра на него возложено начальство, но князь Багратион по старшинству
в чине мог не желать повиноваться. Это был первый пример в подобных
обстоятельствах и конечно не мог служить ручательством за удобство
распоряжений.
<…> Главнокомандующий после разговора моего с ним не переменил
расположения своего ко мне, или нелегко было то заметить, ибо ни
холоднее, ни менее обязательным в обращении быть никак невозможно».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«Между тем обе русские армии, наконец, соединились
в Смоленске: 20 июля (1 августа) прибыла туда армия Барклая, которого
тотчас же уже на следующий день посетил Багратион, обогнавши свои
войска; 22 июля (3 августа) подошла и его 2-я армия. Поспешность
отступления расстроила русские войска, но 1-я армия всё ещё насчитывала
в своих рядах около 80 тысяч, 2-я — около 40 тысяч человек. Военный
совет старших начальников единодушно высказался теперь за наступление,
и Барклай, вопреки собственному убеждению, согласился июля 26 (7
августа) начать движение к Рудне с тем условием, чтобы войска не
удалялись от Смоленска далее трёх переходов; на всякий случай на
левом берегу Днепра от Смоленска к Красному был выдвинут отряд Неверовского.
Однако уже на другой же день при первых ложных слухах о сосредоточении
французских сил у Поречья, Барклай приостановил наступление. Получив
через несколько дней сведения, что Наполеон стянул войска позади
Рудни у Любавичей-Бабиновичей и Дубровны, он опять было возобновил
движение вперёд и 2 (14) августа занял крайне выгодную на случай
битвы позицию у Волковой в надежде вызвать неприятеля на атаку.
Но через сутки обнаружилось, что французы перешли на левый берег
Днепра. Теперь Барклаю не оставалось ничего другого, как торопиться
вслед за Багратионом назад на защиту Смоленска и сообщений с Москвой».
Е.Н.Щепкин, «От Вильны до Смоленска. Взятие Смоленска»
Император Александр I - М.Б.Барклаю-де-Толли
30-го июля 1812 г.
«Михайло Богданович!
Я получил донесения ваши, как о причинах, побудивших вас идти с
первою армиею на Смоленск, так и о соединении вашем со второю армиею.
Так как вы для наступательных действий соединение сиё считали необходимо
нужным, то я радуюсь, что теперь ничто вам не препятствует предпринять
их, и, судя по тому, как вы меня уведомляете, ожидаю в скором времени
самых счастливых последствий.
Я не могу умолчать, что, хотя по многим причинам и обстоятельствам
при начатии военных действий, нужно было оставить пределы нашей
земли, однако же, не иначе как с прискорбностью должен был видеть,
что сии отступательные движения продолжались до самого Смоленска.
С великим удовольствием слышу я уверения ваши о хорошем состоянии
наших войск, о воинственном духе и пылком желании их сражаться.
Не менее доволен также опытами отличной их храбрости во всех бывших
доселе битвах и терпеливостью, оказанной ими во всех многотрудных
и долгих маршах.
Вы из рапортов графа Витгенштейна видели блистательное дело, в котором
удалось ему не только разрушить намерения маршала Удино и Макдональда,
спешивших соединёнными силами вторгнуться в Псковскую губернию,
но и разбить первого из них, так что одно только скорое отступление
могло спасти его от совершенного истребления, и маршал Макдональд,
уведомясь о сей победе, принуждён был ретироваться за Двину.
Присланное от вас ко мне донесение генерала Тормасова возвещает
также не только о знаменитой самой по себе победе, но ещё более
важной потому, что генерал сей действует теперь во фланг и в тыл
неприятелю. Столь благополучные начала служат преддверием и подают
твёрдую надежду на счастливое окончание нынешней кампании.
Вы развязаны во всех ваших действиях без всякого препятствия и помешательства,
а потому и надеюсь я, что вы не упустите ничего к пресечению намерений
неприятельских и к нанесению ему всевозможного вреда. Напротив того,
возьмёте все строгие меры к недопусканию своих людей до грабежа,
обид и разорения поселениям и обывателям.
Я с нетерпением ожидаю известия о ваших наступательных движениях,
которые, по словам вашим, почитаю теперь уже начатыми. Поручаю себя
покровительству Божию и твёрдо надеюсь на справедливость защищаемого
мною дела, на искусство и усердие ваше, на дарование и ревность
моих генералов, храбрость офицеров и всего воинства, ожидаю в скором
времени услышать отступление неприятеля и славу подвигов ваших».
«Не забуду я странного намерения твоего, Барклай-де-Толли; слышу
упрёки за отмену атаки на Рудню. За что терпел я от тебя упрёки,
Багратион, благодетель мой! При первой мысли о нападении на Рудню
не я ли настаивал на исполнении её, не я ли убеждал употребить возможную
скорость? Я всеми средствами старался удерживать между вами, яко
главными начальниками, доброе согласие, боясь малейшего охлаждения
одного к другому. Скажу и то, что в сношениях и объяснениях ваших,
чрез меня происходивших, нередко холодность и невежливость Барклая-де-Толли
представлял я пред тебя в тех видах, которые могли казаться приятными.
Твои отзывы, иногда грубые и колкие, передавал ему в выражениях
обязательных. Ты говаривал мне, что сверх ожидания нашёл в Барклае-де-Толли
много хорошего.
Не раз он повторял мне, что он не думал, чтобы можно было, служа
вместе с тобою, не встречать неудовольствий. Благодаря доверенности
ко мне вас обоих я долго удержал бы вас в сём мнении, но причиною
вражды между вами помощник твой граф Сен-При. Он с завистью смотрел
на то, что я употребляем более, нежели он. Должность моя при главном
начальнике и в то же время военном министре давала мне род некоего
первенства над ним и занятиям моим более видную наружность. Он в
суждении своём не первое дал место общей пользе; хотел, значит,
более, нежели должно, более, нежели мог! Ты, почтенный благодетель
мой, излишне уважал связи при дворе избалованного счастием молодого
человека и в доверенности к нему не всегда был осмотрительным!»
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«По словам Барклая-де-Толли, Наполеон подходил к
Смоленску с армией в 220 тысяч человек, а выставить против него
непосредственно Барклай мог лишь 76 тысяч, потому что Багратион
со своей армией должен был защищать путь на Дорогобуж. Барклай ошибался:
у Наполеона было в тот момент 180 тысяч человек.
В своем «Оправдании», написанном через несколько лет после события,
Барклай находит все свои действия безукоризненными и вместе с тем
утверждает, что он хотел дать генеральную битву Наполеону, «став
на выгодную позицию» как раз в Царёве-Займище, где он узнал о том,
что смещён со своей должности. «Изобразив здесь истину во всей наготе
её, я предаю строгому суду всех и каждого дела мои; пусть всяк,
кто хочет, укажет лучшие меры, кои бы можно было изыскать и принять
к спасению отечества в столь критическом и ужасном для него состоянии;
пусть после сего ненависть и злословие продолжают изливать яд свой,
я отныне не страшусь и не уважаю их... Пред недоверчивыми ежели
ещё не оправдаюсь, то оправдает меня время...» — читаем мы в заключительной
части его записки».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
А.П.Ермолов — М.А.Милорадовичу
«Мы будем драться, как львы, ибо знаем, что в нас
— надежда, в нас защита любезного отечества. Мы можем быть несчастливы,
но мы русские, мы будем уметь умереть, и победа достанется врагам
нашим плачевною. Солдаты наши остервенены ужасно».
«Уже 15 августа остатки отряда Неверовского встретились
с подкреплением, которое привёл Раевский.
К ночи и Раевский и Неверовский увидели бесконечную линию костров
на горизонте. Сомнений быть не могло: это сам Наполеон со всей армией
расположился на ночлег, явно по прямому пути устремляясь к Смоленску.
Да и неизвестно было — ночлег ли это, или ещё ночью он снимется
с лагеря и пойдёт на город.
Что было делать? У Раевского было всего 13 тысяч человек, у Наполеона
в момент нападения на Смоленск было около 182 тысяч. Раевский не
имел ни приказа, ни полномочия защищать Смоленск; русская армия
уже начала своё дальнейшее отступление от Смоленска к Москве. Раевский
решил защищаться.
16 августа с утра Наполеон уже стоял пред стенами Смоленска, и тогда
же Раевский был осведомлён, что Багратион, узнав о решении Раевского,
спешит к нему на помощь. «Дорогой мой, я не иду, я бегу, желал бы
иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою!»К вечеру Багратион
уже был недалеко от Смоленска. Туда же начал подвигаться и Барклай.
16 августа Наполеон подошёл к Смоленску и поселился в помещичьем
доме в деревне Любне. План его заключался в том, чтобы корпуса Даву,
Нея и Понятовского штурмовали и взяли Смоленск, а в это же время
корпус Жюно, обойдя Смоленск, вышел бы на большую Московскую дорогу
и воспрепятствовал отступлению русской армии, если бы Барклай захотел
снова уклониться от боя и уйти из Смоленска по направлению к Москве.
В шесть часов утра 16 августа Наполеон начал бомбардировку Смоленска,
и вскоре произошёл первый штурм. Город оборонялся в первой линии
дивизией Раевского. Сражение шло, то утихая, то возгораясь, весь
день. Но весь день 16 августа усилия Наполеона овладеть Смоленском
были напрасны. Настала ночь с 16 на 17 августа. Обе стороны готовились
к новой смертельной схватке. Ночью по приказу Барклая корпус Раевского,
имевший громадные потери, был сменён корпусом Дохтурова. В четыре
часа утра 17 августа битва под стенами Смоленска возобновилась,
и почти непрерывный артиллерийский бой длился 13 часов, до пяти
часов вечера того же 17 августа. В пять часов вечера весь «форштадт»
Смоленска был объят пламенем и стали загораться отдельные части
города. Приступ за приступом следовал всякий раз после страшной
канонады, служившей подготовкой, и всякий раз русские войска отбивали
эти яростные атаки. Настала ночь с 17 на 18 августа, последняя ночь
Смоленска. В ночь с 17 на 18-е канонада и пожары усилились. Вдруг
среди ночи русские орудия умолкли, а затем французы услышали страшные
взрывы неслыханной силы: Барклай отдал приказ армии взорвать пороховые
склады и выйти из города. Войска под Смоленском сражались с большим
одушевлением и вовсе не считали себя побеждёнными в тот момент,
когда пришёл приказ Барклая об оставлении города. Но Барклай видел,
что Наполеон стремится здесь, в Смоленске, принудить его наконец
к генеральному сражению, повторить Аустерлиц на берегах Днепра.
<…> Из Смоленска нужно было уйти, промедление грозило неминуемой
гибелью. Он знал, что скажут о нём, но не видел другого выхода;
впрочем, судьба Барклая уже всё равно была решена».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
«Князь Багратион склонил главнокомандующего ещё
один день продолжать оборону города, переправиться за Днепр и атаковать
неприятеля, и что он то же сделает с своей стороны. На вопрос главнокомандующего
отвечал генерал-квартирмейстер полковник Толь, что надобно атаковать
двумя колоннами из города. Удивило меня подобное предложение человека
с его взглядом и понятиями. Я сделал замечание, что в городе весьма
мало ворот и они с поворотами на башнях. Большое число войск скоро
пройти их не может, равно как и устроиться в боевой порядок, не
имея впереди свободного пространства и под огнём батарей, близко
к стене придвинутых. Скоро ли может приспеть сопровождающая атаки
артиллерия, и как большое количество войск собрать без замешательства
в тесных улицах города, среди развалин домов, разрушенных бомбами?
Я предложил на рассуждение случай необходимого отступления, когда
все неудобства и затруднения предстоят в гораздо большем размере.
Военный министр нашёл основательными мои замечания. Рассуждаемо
было, что если необходимо нужно атаковать, то удобнее перейти за
Днепр у самого города, с правой его стороны, устроив мосты под защитою
батарей правого фланга крепости. Предместие не было ещё оставлено
нами; против него была одна только неприятельская батарея, и к ней
удобный доступ садами, далеко простирающимися. В случае отступления,
заняв монастыри и церкви в предместии, можно не допустить натиска
его на мосты. 2-я армия не должна переправиться за Днепр выше города
и ещё менее атаковать правый фланг неприятеля, как то предполагал
князь Багратион. Легко было воспрепятствовать переправе армии, или,
отбросивши атаку, разорвать сообщение с 1-ю армиею, уничтожить согласие
в действиях войск и способы взаимного вспомоществования. Небольшими
силами неприятель мог войска наши не выпускать из крепости и свои
войска сосредоточить по произволу. Предоставленные мною рассуждения
не воздержали меня от неблагоразумного в свою очередь поступка.
Я поддерживал мнение гг. корпусных командиров ещё один день продолжить
защиту города. Желание их доведено до сведения чрез генерал-майора
графа Кутайсова. Защита могла быть необходимою, если главнокомандующий
намеревался атаковать непременно. Но собственно удержать за собою
Смоленск в разрушении, в котором он находился, было совершенно бесполезно.
Сильного гарнизона отделить армия не могла, а в городе и слабый
не нашёл бы средств к существованию. Итак, решено главнокомандующим
оставить Смоленск!»
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
Реляция генерала А.П.Ермолова о сражении
7 числа августа при селении Заболотье или Валутине
«По трёхдневном защищении города Смоленска определено
было отступление армии. 2-я армия прикрывала переправу чрез Днепр,
большими силами неприятеля угрожаемую; авангард её был в 6 верстах
от Смоленска на Московской дороге. 1-я армия следовала двумя колоннами:
первая под командою генерала от инфантерии Дохтурова из 5 и 6-го
корпусов и арриергарда генерала от кавалерии Платова, проходила
дорогою, от неприятеля отклонившеюся и безопасною. 2, 3 и 4-й корпуса
и арриергард генерал-адъютанта барона Корфа должны были сделать
фланговый марш для достижения большой Московской дороги путями трудными
и гористыми, ход их умедлявшими. В продолжение сего авангард 2-й
армии отошёл, и на смену его заблаговременно посланный отряд генерал-майора
Тучкова 3-го, состоящий из 20 и 21 егерских, Ревельского пехотного
и Елисаветградского гусарского полков, встретил уже неприятеля на
одиннадцатой версте от города.
Арриергард генерал-адъютанта барона Корфа в близком от Смоленска
расстоянии был атакован большими неприятеля силами. Ваше высокопревосходительство,
свидетель сего упорного сражения, должны были ввести в дело 2-й
корпус генерал-лейтенанта Багговута; прочие корпуса продолжали путь
свой. Я получил повеление вашего высокопревосходительства ускорить
их движение. Важность обстоятельств того требовала: надобно было
захватить соединение дорог. Невозможно было употребить довольно
поспешности. Соединение было близко от Смоленска. Отряд генерал-майора
Тучкова 3-го слаб против неприятеля. Именем вашего высокопревосходительства
приказал я 1-му кавалерийскому корпусу генерал-адъютанта Уварова
поспешно занять соединение дорог, что было исполнено без замедления.
3-й корпус генерал-лейтенанта Тучкова 1-го, горящий желанием встретить
неприятеля, пришёл по свежим следам кавалерии. Генерал-майору Пассеку
поручил я проводить артиллерию рысью. 4-й корпус генерал-лейтенанта
графа Остермана-Толстого пришёл мало времени спустя. Я нашёл отряд
генерал-майора Тучкова 3-го в двух только верстах от соединения
дорог, приказал часть пехоты отодвинуть вперёд, подкрепил его бригадою
полковника Желтухина из лейб-гранадерского и графа Аракчеева полков
и 6-ю батарейными орудиями. Передовые посты были в перестрелке,
но неприятель был слаб. 3-й и 4-й корпуса отошли на назначенный
ночлег в 6 верстах расстояния. В два часа пополудни усилился огонь
на передовых постах, и два дезертира объявили, что неприятель в
числе двенадцати полков пехоты и конницы готов сделать нападение,
коль скоро большие силы, переправляющиеся с левого берега Днепра,
к ним прибудут. Командующий передовыми постами Войска Донского генерал-майор
Карпов дал известие, что неприятель со многими силами переходит
реку. Я известил о сем генерал-лейтенанта Тучкова 1-го и 3-му корпусу
приказал идти поспешнее. Передовые посты уступили силам неприятеля,
и к пятому часу должен был уже и 4-й корпус приблизиться. Я донёс
вашему высокопревосходительству, и вам угодно было приказать мне
расположить войско в боевое устроение в ожидании вашего прибытия
из арриергарда. Вскоре началось дело во всей силе. Неприятель употребил
все усилия по большой почтовой дороге, но выгодное положение с нашей
стороны и не приспевшая ещё дотоле неприятельская артиллерия дали
возможность удержаться. Неприятель умножил стрелков на левом фланге
отряда генерал-майора Тучкова 3-го, но по распоряжению его употреблённый
20-й егерский полк с генерал-майором князем Шаховским удержал его
и дал время 3-й дивизии полкам Черниговскому, Муромскому и Селенгинскому
приспеть и утвердиться.
Вскоре прибыла неприятельская артиллерия, и канонада с обеих сторон
усилилась чрезвычайно. Ваше высокопревосходительство изволили прибыть
к сражающимся войскам. Появилась неприятельская кавалерия и как
туча возлегла на правом крыле своём. Всю бывшую при корпусе кавалерию,
кроме 1-го корпуса, надобно было по необходимости употребить на
левом нашем крыле. Силы неприятеля были превосходны, местоположение
в его пользу. Позади нашей кавалерии болотистый ручей, трудная переправа
артиллерии. Но бригада под командою генерал-майора князя Гуриела,
быстро вытеснившая неприятельскую пехоту из лесу, к которому принадлежала
его кавалерия, сделала атаки его нерешительными, робкими; паче же
Перновский полк с генерал-майором Чоглоковым, выстроенный в колонне,
среди самого неприятеля, подкрепляя нашу кавалерию, удвоил её силу.
24 орудия сделали её непреодолимою. По силам неприятельской кавалерии,
казалось, должно было одной лишь быть атаке и вместе с нею истреблению
левого нашего крыла, но по храбрости войск наших каждая атака обращаема
была в бегство, как с потерею, равно со стыдом неприятеля. Кавалериею
и казаками приказал я командовать генерал-адъютанту графу Орлову-Денисову.
С обеих сторон повторённые атаки и отражения продолжались довольно
долго. В сиё время прибыла 17-я дивизия генерал-лейтенанта Олсуфьева,
и утомлённые в деле с арриергардом генерал-адъютанта барона Корфа
полки употреблены были в подкрепление правого крыла, как пункта,
от главных неприятеля атак удалённого. На центре усилились батареи
неприятеля, но противостоявшие неустрашимо 3-й дивизии полки Черниговский,
Муромский и Селенгинский, удержа место, отразили неприятеля, который,
бросясь на большую дорогу, привёл в замешательство часть войск,
оную прикрывавших. В должности дежурного генерала флигель-адъютант
полковник Кикин, адъютант мой лейб-гвардии конной артиллерии поручик
Граббе и состоящий при мне штаб-ротмистр Деюнкер, адъютант генерала
Милорадовича, собрав рассеянных людей, бросились с барабанным боем
в штыки и в короткое время очистили дорогу, восстановя тем связь
между частями войск. Не успевший в намерении неприятель отклонил
атаку и устремил последнее усилие на правое наше крыло. Батарея
наша из четырёх орудий была сбита, и я, не вверяя утомлённым полкам
17-й дивизии восстановление прервавшегося порядка, лейб-гренадерский
полк в присутствии вашего высокопревосходительства повёл сам на
батарею неприятельскую. Полковник Желтухин, действуя отлично, храбро,
опрокинул всё, что встретилось ему на пути. Я достигал уже батареи,
но сильный картечный огонь, храброму сему полку пресёкший путь,
привёл его в расстройство. Атаки неприятеля однако же прекратились.
Полк занял прежнее своё место, и с обеих сторон возгорелся сильный
ружейный огонь. Екатеринославский гренадерский полк пришёл в помощь,
и полки 17-й дивизии участвовали больше стрелками. Генерал-майор
Тучков 3-й, опрокинув сильную неприятельскую колонну и увлечённый
успехом, во время, к ночи уже клонящееся, взят в плен. Генерал-лейтенант
Коновницын, невзирая на сильный повсюду неприятельский огонь, оттеснил
неприятеля на всех пунктах правого крыла на большое расстояние,
место сражения и даже далее удержал за нами. Он учредил посты, отпустил
артиллерию, снял войска с позиции в совершеннейшем порядке, и армия
беспрепятственно отступила к Дорогобужу и соединилась со 2-ю армиею.
Списки об отличившихся чиновниках, господами начальниками на имя
вашего высокопревосходительства препровождённые, имею честь представить,
с моей стороны доверенность вашего высокопревосходительства стараясь
заслужить справедливостию моего донесения».
Дела при Дубине (Валутина Гора), Гедеонове,
Колодне,
Страгани и Заболотье 7 августа 1812 года
КОМАНДОВАВШИЕ ВОЙСКАМИ: Генерал от инфантерии Барклай-де-Толли,
Генерал-лейтенант Тучков 1-й и Генерал-майор граф Строганов.
УЧАСТВОВАВШИЕ ВОЙСКА: Л.-Гв. Драгунский, Уланский и Гусарский полки;
гренадерские полки: Графа Аракчеева, Екатеринославский, Лейб-Гренадерский,
Павловский, Таврический и С.-Петербургский; пехотные полки: Брестский,
Белозерский, Вильманстрандский, Екатеринбургский, Елецкий, Кексгольмский,
Копорский, Муромский, Перновский, Полоцкий, Ревельский, Рыльский,
Рязанский, Селенгинский, Тобольский и Черниговский; егерские полки:
№№ 20, 21 и 33; драгунские полки: Ингерманландский, Иркутский, Казанский,
Каргопольский, Курляндский, Московский, Нежинский, Оренбургский,
Псковский и Сибирский; Польский уланский полк; гусарские полки:
Елисаветградский, Изюмский, Мариупольский и Сумский; Донские казаки;
конные роты: №№ 5-го и 9-го.
УБИТЫ: Гренадерских полков: Графа Аракчеева — Штабс-Капитан Саблуков,
Поручик Усов, Подпоручик Кирилов и Прапорщик Микулыпин; Екатеринославского
— Капитан Силин 2-й; Лейб-Гренадерского — Майор Борзов, Капитан
Разбаловский, Штабс-Капитаны: Евреинов 2-й и Подушкин 3-й, Поручик
Леденцов, Подпоручик Квашнин-Самарин; пехотных полков: Копорского
— Прапорщик Козлов; Полоцкого - Капитан Фирсов и Поручик Маньковский;
егерских полков: 20-го - Поручик Некрасов; 21-го — Поручик Смоленский;
3-й артиллерийской бригады — Поручик Ольхин.
РАНЕНЫ: Генерал-Майоры: Дорохов, Тучков 3-й и Филисов, гренадерских
полков: Графа Аракчеева — Поручик Явовлев, Прапорщики: Апыхтин и
Борушникович; Екатеринославского — Капитан Силин 1-й, Штабс-Капитан
Лопата и Прапорщик Плесский; Лейб-Гренадерского — Майоры: Волков
и Шуберт, Штабс-Капитан Глинский, Поручики: Адамов 2-й и Крупенников,
Подпоручики: Гессе и Щекин, Прапорщик Березин 2-й; 1-го сводного
гренадерского батальона — Поручик Яновский и Подпоручик Сахно; пехотных
полков: Елецкого — Поручик Бабенков и Прапорщик Трейша; Копорского
— Поручик Бреверн и Подпоручик Рашвич; Муромского — Майор Иванов,
Поручик Чернуцкий, Подпоручик Мичурин, Прапорщики: Майдель и Чишкевич;
Перновского — Прапорщики: Караулов и Мамишев; Полоцкого - Капитан
Свешников, Поручики: Панин, Равич и Шастичвич, Прапорщики: Кошка,
Лазаревич и Ябшанский; Селенгинского - Подпоручик Кашинцов, Прапорщики:
Савельев, Каменев и Стамановский; Тобольского — Капитан Ульянов;
егерских полков: 20-го — Поручики: Нилов 2-й, Соколовский и Тулеба,
Прапорщик Внуков; 33-го — Капитан Тулеваев, Штабс-Капитаны Бородин,
Вылант 1-й и Нелидов, Прапорщики: Зиновьев, Ошмянов, Фофанов, Штоф
и Ясюков.
ВЫБЫЛО ИЗ СТРОЯ НИЖНИХ ЧИНОВ около 5000.
ОТЛИЧИЛИСЬ: Генерал-Майор Ермолов и Полковники: Граф Толь и Никитин.
«Из мемориальных надписей на стенах
Храма Христа Спасителя. Стена 9-я»
«8-го числа арриергардом командовал генерал-адъютант граф Строганов
(Павел Александрович); 1-й кавалерийский корпус и гренадерские полки
Павловский, С.-Петербургский и Таврический с достаточною артиллериею
его составляли. Судя по силам, употреблённым в сражении, по кратковременности
его, нельзя было потерю неприятеля полагать чрезвычайною, но таковою
утверждали её все, доставшиеся нам, пленные офицеры. Итак, неприятель
ограничился одним за нами наблюдением. Большую часть дня я оставался
с арриергардом, страшась и за слабость его состава и сомневаясь
в искусстве начальствующего им. Невдалеке назади главнокомандующий
приказал на случай подкрепления иметь готовые войска.
Медленно отступающий арриергард я оставил далеко, и поздно уже возвратясь
к армии, удивлён был, найдя её ещё не переправившеюся за Днепр,
ибо опоздавший со своею колонною генерал Дохтуров занимал переправу.
Можно почесть весьма счастливым случаем, что неприятель не пришёл
к переправе в одно время с нами, чему, по положению места, трудно
было препятствовать, или не иначе, как с чувствительным весьма уроном».
«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»
«В три часа ночи 19 августа Наполеон прибыл на поле,
где днём происходило сражение. Тут он подробно расспросил о всём
происходившем и приказал представить ему раненного штыком и взятого
в плен генерала Тучкова 3-го. Поведением Жюно он был возмущён до
крайности, о чём и приказал ему передать. Затем Наполеон принялся
раздавать награды отличившимся на поле Валутинской битвы. Награды
раздавал он лично и с необычайной щедростью, требовал, чтобы сами
солдаты называли отличившихся товарищей, и солдаты и офицеры были
осыпаны милостями, чинами, орденами, и громовое «Да здравствует
император!»прокатывалось по рядам. Всё это должно было поднять дух.
Но, вернувшись в Смоленск, Наполеон вскоре послал адъютанта за своим
пленником, генералом Тучковым 3-м. Это был первый прямой шаг Наполеона
к миру — шаг, оставшийся, как и все последующие, совершенно безрезультатным.
«Вы, господа, хотели войны, а не я, — сказал он Тучкову, когда тот
вошёл в кабинет. — Какого вы корпуса?» — «Второго, ваше величество».
— «Это корпус Багговута. А как вам приходится командир 3-го корпуса
Тучков?» — «Он мой родной брат». Наполеон спросил Тучкова 3-го,
может ли он, Тучков, написать Александру. Тучков отказался. «Но
можете же вы писать вашему брату?» — «Брату могу, государь». Тогда
Наполеон произнёс следующую фразу: «Известите его, что вы меня видели
и я поручил вам написать ему, что он сделает мне большое удовольствие,
если доведёт до сведения императора Александра сам или через великого
князя, или через главнокомандующего, что я ничего так не хочу, как
заключить мир. Довольно мы уже сожгли пороха и пролили крови. Надо
же когда-нибудь кончить». Наполеон прибавил угрозу: «Москва непременно
будет занята и разорена, и это будет бесчестием для русских, потому
что для столицы быть занятой неприятелем — это всё равно, что для
девушки потерять свою честь». Наполеон спросил ещё Тучкова, может
ли кто-нибудь, например сенат, помешать царю заключить мир, если
сам царь этого пожелает. Тучков ответил, что сенат не может этого
сделать. Аудиенция кончилась. Наполеон велел возвратить шпагу пленному
русскому генералу и отправил его во Францию, в г. Мец, а письмо
Тучкова 3-го к его брату с изложением этого разговора было передано
Тучковым маршалу Бертье, который послал его в главную квартиру Барклая;
Барклай переслал письмо царю в Петербург. Ответа никакого не последовало».
Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»
Читать
следующую главу
|
