"Сказание" Глава 8

«Император Александр 22-го июля возвратился из Москвы в Петербург. Там получил он смутные известия из армий Барклая-де-Толли и Багратиона. Едва лишь они успели соединиться и донести государю о прекращении возникших между ними недоразумений, как пришли из армии донесения и письма с жалобами на Барклая и на неудачу наступления к Рудне. Императору Александру, как верховному руководителю борьбы России с Наполеоном, были вполне известны все обстоятельства этого дела. Он отдавал вполне справедливость достоинствам Барклая-де-Толли, уверен был в его преданности и знал, что образ наших действий был внушён самою необходимостью. Тем не менее однако же не подлежало сомнению, что успех в войне возможен только тогда, когда полководец пользуется неограниченною доверенностью войск; только при этой духовной связи между вождём и вверенными ему войсками он, владея душою каждого из своих подчинённых, направляет общие усилия к достижению цели действий и может оправдать возложенные на него надежды».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

«17 августа князь Волконский привёз Александру письмо от графа Шувалова, писанное из армии ещё 12 августа, т.е. до падения Смоленска. Письмо было самого тревожного и печального свойства: «Если ваше величество не даст обеим армиям одного начальника, то я удостоверяю своей честью и совестью, что всё может быть потеряно безнадёжно... Армия недовольна до того, что и солдат ропщет, армия не питает никакого доверия к начальнику, который ею командует. <…> Продовольственная часть организована наихудшим образом, солдат часто без хлеба, лошади в кавалерии несколько дней без овса; вина в этом исключительно главнокомандующего, который часто так плохо комбинирует марши, что главный интендант ничего не может поделать. Генерал Барклай и князь Багратион очень плохо уживаются, последний справедливо недоволен. Грабёж производится с величайшей наглостью... Неприятель свободно снимает жатву, и его продовольствие обеспечено». Ермолов хорош, но при таком начальнике ничем помочь не может: «Нужен другой начальник, один над обеими армиями, и нужно, чтобы ваше величество назначили его, не теряя ни минуты, иначе Россия погибла».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

Рескрипт императора Александра I
генералу от инфантерии князю М.И.Кутузову

8 августа 1812 г.
«Князь Михаил Илларионович!
Настоящее положение военных обстоятельств Наших действующих армий, хотя и предшествуемо было начальными успехами, но последствия оных не открывают ещё той быстрой деятельности, с каковою надлежало бы действовать на поражение неприятеля. Соображая сии последствия и извлекая истинные тому причины, Я нахожу нужным назначение над всеми действующими армиями одного общего главнокомандующего, которого избрание, сверх воинских дарований, основывалось бы и на самом старшинстве. Известные достоинства ваши, любовь к Отечеству и неоднократные опыты отличных ваших подвигов, приобретают вам истинное право на сию Мою доверенность. Избирая вас для сего важного дела, Я прошу Всемогущего Бога, да благословит деяния ваши к славе Российского оружия, и да оправдает тем счастливые надежды, которые Отечество на вас возлагает».

Рескрипт императора Александра I
главнокомандующим армиями генералам
Барклаю-де-Толли, князю Багратиону, Тормасову,
адмиралу Чичагову

«Разные важные неудобства, происшедшие после соединения двух армий, возлагают на Меня необходимую обязанность назначить одного над всеми оными главного начальника. Я избрал для сего генерала от инфантерии князя Кутузова, которому и подчиняю все четыре армии. Вследствие чего предписываю вам со вверенною вам армиею состоять в точной его команде. Я уверен, что любовь ваша к Отечеству и усердие к службе откроют вам и при сём случае путь к новым заслугам, которые мне весьма приятно будет отличать подлежащими наградами».

«8 августа последовало высочайшее назначение генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова единым и общим главнокомандующим над всеми действующими армиями.
День назначения совпал с днём прекращения боёв у оставленного нами Смоленска, сосредоточением армий у пересечения р. Днепра с большой Московской дорогой и с постановкой нашими армиями новой цели действий. С этого дня, силой неотвратимых обстоятельств, русская армия была вынуждена раньше или позже, так или иначе, но, во всяком случае, в ближайшем будущем, прибегнуть к решительному и генеральному сражению, так как Наполеон объектом дальнейших действий ставил отныне Москву, а мы не могли отдать её без решительного боя. Открытым оставался только вопрос, когда именно и где именно дадим мы этот решительный отпор Наполеону».

Генерал-лейтенант Б.М.Колюбакин,
«Ход войны на главном театре действий в период с 8 по 17 августа»
(В кн. «Отечественная война и Русское общество»)

«По отступлении Западных армий от Лубны, по московской дороге, целью наших главнокомандующих было приискание местности, выгодной для оборонительного сражения. Стремление вступить в решительный бой проявилось ещё сильнее в народе и войсках после потери Смоленска, и даже те считали генеральное сражение необходимым, которые не ожидали от него никаких выгодных последствий. Таково было мнение и Барклая-де-Толли. Уступая силе обстоятельств, он послал несколько офицеров генерального штаба для обозрения местности по пути к Москве и для приискания позиций, представлявших выгоды в оборонительном отношении; из донесений этих офицеров оказалось, что на пространстве между Смоленском и Гжатском были найдены две позиции: при Усвятах, за речкою Ужею, и при Царёво-Займище. Полковник Толь, получив приказание осмотреть их, нашёл позицию при Усвятье весьма выгодною: правый фланг её примыкал к Днепру; фронт был прикрыт речкою Ужею, которая хотя незначительна и течёт в неглубокой ложбине, однакоже представляет преграду неприятелю, замедляя его движение под выстрелами артиллерии, расположенной на позиции. Местность впереди открыта и удобна для обозрения, а в тылу её встречаются предметы, способствующие прикрытию войск. Но левый фланг позиции был подвержен обходу; к тому же — неприятель, направясь из Смоленска на Духовщину к Дорогобужу, по другую сторону Днепра, мог обойти позицию также и с правого фланга, что способствовало ему выйти на путь отступления Западных армий к Москве. Как, для такого обхода, неприятель должен был отделить часть сил на значительное расстояние (что могло подвергнуть его поражению по частям), то полковник Толь считал достаточным, прислонив правый фланг к Днепру, расположить, для охранения позиции с левого фланга, значительную часть войск, в виде резерва, позади главных сил. С этой целью, 9-го (21-го) августа Первая армия заняла избранную позицию, а Вторая отступила к Дорогобужу.
По прибытии главной квартиры Первой армии в Усвятье, оба главнокомандующие, желая обозреть позицию, отправились на рекогносцировку, вместе с великим князем Константином Павловичем, сопровождаемые всеми корпусными командирами и другими генералами. При этом осмотре князь Багратион заметил, что против правого фланга позиции находилась господствующая высота, которою мог воспользоваться неприятель. Но Барклай хотя и не имел большой надежды на силу этой позиции, однако же решился выждать нападение и предложил князю Багратиону сблизить Вторую армию к левому флангу Первой».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

«10-го числа войска имели растаг (нем. — днёвка на походе, день роздыха. Толковый словарь В.И.Даля.). Арриергард был далеко. Главнокомандующий вместе с великим князем и князем Багратионом, сопровождаемые всеми корпусными командирами и многими из генералов, осматривали выбранную полковником Толем для армии позицию. Главнокомандующий заметил ему, что на правом фланге находится высота, с которой удобно действовать на протяжении первой линии и что надлежит избежать сего недостатка. На предложение его занять высоту редутом ему указано на озерцо между высотою и конечностию линии, препятствующее давать подкрепление редуту и даже способствовать ему действием батарей, расположенных ниже его. Если устроить обширное укрепление, на оборону его обращённая часть войск будет свидетелем сражения, участия в нём не принимая. Вытесненная, может лишиться средств отступления. Полковник Толь отвечал, что лучшей позиции быть не может и что он не понимает, чего от него требуют, давая разуметь, что он знает своё дело. Главнокомандующий выслушал его с неимоверною холодностию, но князь Багратион напомнил ему, что, отвечая начальнику и сверх того в присутствии брата государя, дерзость весьма неуместна и что за то надлежало слишком снисходительному главнокомандующему надеть на него солдатскую суму, и что он, мальчишка, должен бы чувствовать, что многие не менее его знакомы с предметом. Найден также левый фланг позиции весьма порочным, и потому войска, не занимая позиции, перешли на ночлег, не доходя Дорогобужа, а полковнику Толю приказано расположить их на другой день подле города».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«Утром Барклай полон решимости дать здесь генеральное сражение. «После отступления армии от Смоленска нынешнее положение дел таково, — пишет Барклай графу Ростопчину, — чтобы судьба наша была решена генеральным сражением. Мы в необходимости возлагать надежду на генеральное сражение. Все причины, воспретившие давать оное, ныне уничтожаются. Мы принуждены взять сию решительную меру. Отечество может избавиться от опасности общим сражением, к которому мы с князем Багратионом избрали позицию у д. Усвятья».
<…> Однако к полудню эта решимость как бы несколько оставляет Барклая и, вероятно уже позже (но в тот же день), он доносит государю: «чтобы предупредить случайности какого-либо слишком поспешного предприятия, я буду вместе с кн. Багратионом стараться избегать генерального сражения. Однако же мы в таком положении, что сомневаюсь в этом успехе». Следовательно, уже большим успехом считает Барклай достижение возможности избежать боя.
<…> Вечером цесаревич великий князь Константин Павлович выехал в Петербург, получив письма к государю от Барклая и от Ермолова. В этом последнем письме, представляющем документ высокой ценности, Ермолов, справедливо порицая бесцельные операции Барклая к Поречью и Рудне, отдаёт краткий отчёт о военных событиях с 4 по 7 августа и повергает на усмотрение государя вредное влияние на войска непрерывного отступления, тяжесть и бесцельность маршей, вызывающих ропот в войсках и неудовольствие на главнокомандующего, и докладывает о неизбежной необходимости в ближайшем будущем принятия генерального сражения. Далее, дальновидный и проницательный Ермолов, в виду возможности в будущем занятия французами Москвы, как последствия занятия ими Смоленска, приводит своё высокозамечательное личное мнение о значении занятия первопрестольной столицы нашей: «не всё Москва в себе заключает, и с падением столицы не разрушаются все государства способы» и заканчивает словами: «дарованиям главнокомандующего здешней армии мало есть удивляющихся, ещё менее имеющих к нему доверенность, — войска же и совсем её не имеют».
Смелый голос Ермолова, в числе многих других голосов России, подготовляет почву к назначению единого, общего, популярного в России и в армии главнокомандующего».

Генерал-лейтенант Б.М.Колюбакин, «Ход войны
на главном театре действий в период с 8 по 17 августа»

«Атаман Платов сказывал мне о показании взятого в плен унтер-офицера польских войск, что, будучи у своего полковника на ординарцах, видел он два дня сряду приезжавшего в лагерь польский под Смоленском нашего офицера в больших серебряных эполетах, который говорил о числе наших войск и весьма невыгодно о наших генералах. Разговорились мы с генералом Платовым о других, не совсем благонадёжных и совершенно бесполезных людях, осаждавших главную квартиру и между прочими о флигель-адъютанте полковнике Вольцогене, к которому замечена была особенная привязанность главнокомандующего. Атаман Платов, в весёлом расположении ума, довольно смешными в своём роде шутками говорил мне: «Вот, брат, как надобно поступать. Дай мысль поручить ему обозрение французской армии и направь его на меня, а там уже моё дело, как разлучить немцев. Я дам ему провожатых, которые так покажут ему французов, что в другой раз он их не увидит». Атаман Платов утверждал, что знает других, достойных равной почести. «Не мешало бы, — сказал он, — если бы князь Багратион прислал к нему г. Жамбара, служащего при начальнике Главного штаба графе Сен-При, в распоряжения которого он много вмешивается». Много посмеявшись с атаманом Платовым, я говорил ему, что есть такие чувствительные люди, которых может оскорбить подобная шутка, и филантропы сии, облекаясь наружностию человеколюбия, сострадания, выставляют себя защитниками прав человека».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«День 11 августа. Кутузов выезжает в армию, в 9 часов утра, садится в карету, около дома его на Дворцовой набережной, толпы народа вынуждают его ехать шагом, из толпы идут пожелания счастливого пути и победы. По пути Кутузов посещает Казанский собор, где, стоя на коленях, выслушивает молебствие, возлагает на себя поданный ему образ Казанской Божьей Матери и, выходя из церкви, обращается к священникам со словами: «Молитесь обо мне, ибо посылают меня на великое дело». <…>
На первой станции, в Ижоре, от проезжего курьера, по данному ему праву вскрывать бумаги из армии, Кутузов узнаёт о падении Смоленска и говорит: «ключ к Москве взят», а вечером встречает на пути в Петербург великого князя Константина Павловича, от которого узнаёт подробности. С дороги Кутузов посылает отзывы, запросы, приказы и приказания (управ. Воен. Министр. князю Горчакову, графу Ростопчину, Милорадовичу и др. лицам) в целях оповещения о своём назначении, ориентирования высших властей своими личными воззрениями на положение дел и вернейшими мероприятиями, в целях отдать себе отчёт в силах и средствах возможного усиления армии, затребовав сведения о рекрутских депо, новых формированиях регулярной армии и об ополчении, также в целях ускорения всех формирований и вообще приготовлений, наметив пункты сосредоточения этих сил и средств. «Время и обстоятельства подвинут какую-либо сторону к решительным действиям, — пишет Кутузов Милорадовичу, — нынешний предмет состоит в преграждении неприятеля в Москву».

Генерал-лейтенант Б.М.Колюбакин, «Ход войны
на главном театре действий в период с 8 по 17 августа»

«11-го (23-го) августа арьергард, под начальством Платова и Розена, преследуемый неприятелем, перешёл на правую сторону Ужи и расположился на позиции вместе с главными силами 1-й армии, между тем как Багратион, оставя генерал-майора Неверовского с сильным отрядом у Дорогобужа, стал со 2-ю армиею на левом крыле Первой. Неприятель, подойдя на пушечный выстрел, открыл сильную канонаду. Тогда князь Багратион изъявил опасение за свой левый фланг, подверженный обходу, утверждая, что позиция при Дорогобуже представляла более выгод нежели та, на которой тогда стояли наши армии. В то же время получены были от генералов Винценгероде и Краснова донесения о наступлении вице-короля Италийского от Духовщины к Дорогобужу. Все эти обстоятельства заставили Барклая отвести обе армии к Дорогобужу, в ночь с 11-го (23-го) на 12 (24-е) августа».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

«Обе армии находились у Дорогобужа. Отряд 2-й армии на правом берегу Днепра против города сменён корпусом генерал-лейтенанта Багговута. Полки кавалерийские в команде генерал-майора графа Сиверса замещены драгунским полком полковника Крейца и частию казаков. Позиция занята была стеснённая и обращённая в противную сторону. Главнокомандующим отмечена грубая ошибка полковника Толя: недоставало места для расположения войск, при других её недостатках. Ему сделан жесточайший выговор, исправить ошибки поручено другому. Последствий от того не было, и намерение ожидать неприятеля вскоре отменено. Полковник Толь, отличные имеющий познания своего дела, не мог впасть в подобную ошибку иначе, как расстроен будучи строгим замечанием князя Багратиона за неприличные, излишне смелые, ответы главнокомандующему, военному министру. Чрезмерное самолюбие его поражено было присутствием многих весьма свидетелей».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«В Вязьму решено было командировать полковника Толя и ген. Трузсона с офицерами квартирмейстерской части и инженерными, в целях выбора позиции у Вязьмы и её укрепления, причём им указано наметить позицию ещё и у Гжатска, что показывает намерение Барклая и на дальнейшее от Вязьмы отступление».

Генерал-лейтенант Б.М.Колюбакин, «Ход войны
на главном театре действий в период с 8 по 17 августа»

«Инженер-генерал-лейтенант Трузсон и обеих армий генерал-квартирмейстеры отправлены в Вязьму для изыскания позиции армиям и укрепления оной.
Все вообще распоряжения принимали вид важных приуготовлений. Начальнику артиллерии приказано иметь запасные парки ближе к армии.
Главнокомандующему при рапорте моём представил я в подлиннике рапорт полковника Толя, просившего увольнения от должности генерал-квартирмейстера, чувствуя будто бы себя неспособным отправлять оную. Я объяснил при том, что имею его под начальством, я свидетелем был трудов его, усердия и деятельности; в сражениях же он являл опыты предусмотрительности.
Должность его не поручена никому другому, и он продолжал отправлять её. Впрочем, непродолжительно было снисхождение главнокомандующего к просьбе моей, и он получил приказание выехать из армии, и отправился в Москву, где оставался без всякой должности».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«План дальнейших действий Барклая и его решение дать генеральное сражение у Вязьмы усматривается из его донесения государю утром того же дня 14-го и его сношений с Багратионом и Милорадовичем. «Кажется, теперь настала минута, — доносит Барклай государю, — где война может принять благоприятный вид; неприятель слабеет на каждом шагу, по мере того, как подаётся вперёд, и в каждом сражении с нами. Напротив того, наши войска подкрепляются резервом Милорадовича. Теперь моё намерение поставить у этого города в позиции 20 или 25 000 и так её укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удержать превосходного неприятеля, чтобы с большей уверенностью можно было действовать наступательно». Далее доносит, что тому ранее препятствовало отсутствие возможности усилить армию резервами, что надо сохранять армии и не подвергать их поражению. «Доселе мы достигли цели, не теряя его из вида. Мы его удерживали на каждом шагу и, вероятно, этим заставим его разделить свои силы. Итак, вот минута, где наше наступление должно начаться». Таков был новый план действий Барклая: создав в Вязьме сильный опорный пункт со значительным, в 25 000 человек, гарнизоном, сохранить свободу действия армии.
Одновременно, необходимость дать время возвести в Вязьме укрепления, дать отдых утомлённым войскам, дать время выбраться обозам отступающих жителей и вывезти кое-какие запасы из Вязьмы, при достаточном, казалось, удалении арьергарда, вызвали Барклая на решение дать войскам в этом расположении днёвку, т.е. провести дни 14-го и 15-го здесь, отойдя к Вязьме лишь в ночь на 16-е, почему армии и расположились соответственно этим целям».

Генерал-лейтенант Б.М.Колюбакин, «Ход войны
на главном театре действий в период с 8 по 17 августа»

«Барклай, отойдя к Вязьме, предполагал воспользоваться разделением неприятельских сил и перейти от обороны к наступлению. С этой целью предписано было Толю и начальнику инженеров Трузсону ещё 13-го (25-го) августа отправиться в Вязьму, выбрать там позицию и укрепить её так, чтобы двадцати- или двадцатипятитысячный корпус мог удерживаться на ней против превосходных сил неприятеля, между тем как обе армии должны были атаковать его. Но как у Вязьмы не оказалось удобной позиции, то русские армии отступили 16-го (28-го) августа к Фёдоровскому, а на следующий день к Царёву-Займищу.
<…> Много было толков о выгодах и недостатках позиции при Царёво-Займище, одобренной Барклаем-де-Толли и отвергнутой (как увидим впоследствии) его преемником — Кутузовым. Известный военный писатель, майор Блессон, обозревавший сию местность, считает её лучшею оборонительною позициею на всём пространстве от Смоленска до Москвы. <…> Очевидно, что суждение Блессона было основано на несколько преувеличенных понятиях его о длине плотины и о протяжении болот у Царёво-Займище. В действительности же эта плотина имеет в длину не более версты, а болота простираются вправо от позиции вёрст на пять, а влево около трёх вёрст: следовательно, хотя они с большой дороги и кажутся необозримыми, однако же не препятствуют обходу <…>. Сам Барклай-де-Толли, исчисляя выгоды сей позиции, говорит, что «армии имели перед собою открытое место, на коем неприятель не мог скрывать своих движений, и что в 12-ти верстах позади сей позиции, у Гжатска, была другая найденная также удобною».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам3

«Около селения Царёво-Займище усмотрена весьма выгодная позиция, и главнокомандующий определил дать сражение. Начались работы инженеров, и армия заняла боевое расположение. Места открытые препятствовали неприятелю скрывать его движения. В руках наших возвышения, давая большое превосходство действию нашей артиллерии, затрудняли приближение неприятеля; отступление было удобно.
Много раз армия наша, приуготовляемая к сражению, перестала уже верить возможности оного, хотя желала его нетерпеливо; но приостановленное движение армии, ускоряемые работы показывали, что намерение главнокомандующего решительно, и все возвратились в надежде видеть конец отступления.
<…> Получено известие о назначении генерала от инфантерии князя Голенищева-Кутузова главнокомандующим всеми действующими армиями и о скором прибытии его из С.-Петербурга. Почти вслед за известием приехал в Царёво-Займище князь Кутузов и принял начальство над 1-й и 2-й Западными армиями. Если единоначалие не могло совершенно прекратить несогласие между командующими армиями, по крайней мере оно было уже безвредно и продолжалось под лучшими формами. Но возродило оно ощутительным образом в каждом из подчинённых надежду на прекращение отступления, большую степень порядка и успехи.
<…> Первый приказ князя Кутузова был об отступлении по направлению на Гжатск. В нём объяснена была потребность присоединить идущие к армии подкрепления».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«Кутузов, явившись в Царёво-Займище, сейчас же назначил Барклая командиром той части армии, какой Барклай командовал до Смоленска, а Багратиона — начальником той самой армии, какой он до сих пор командовал.
Кутузов очень хорошо сознавал, с каким гигантом ему придётся иметь дело. <…> Офицер Данилевский употребил однажды некоторые смелые выражения против Наполеона. Кутузов прервал его и строго заметил: «Молодой человек, кто дал тебе право издеваться над одним из величайших людей? Уничтожь неуместную брань!» <…> Среди провожавших Кутузова, когда он после своего назначения отъезжал из Петербурга к армии, был его племянник, к которому фельдмаршал благоволил. «Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?» — спросил он. «Разбить? Нет, не надеюсь разбить! А обмануть — надеюсь!»
Чем больше мы углубимся в анализ и слов и действий Кутузова, тем яснее для нас станет, что он ещё меньше, чем до него Барклай, искал генеральной битвы с Наполеоном под Москвой, как не искал он ни единой из битв, происшедших после гибели Москвы, как не искал он ни Тарутина, ни Малоярославца, ни Красного, ни Березины. Барклай бывал иной раз растерян, метался, говорил о переходе в наступление. Кутузов, репутация и авторитет которого были несравненно прочнее, вёл себя спокойнее, чем его предшественники, и свою идею «золотого моста»Наполеону, т.е. изгнания его из России без излишнего кровопролития, проводил последовательно».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

«Осмотрев вместе с Барклаем позицию, Кутузов нашёл её весьма выгодною, изъявил решимость принять на ней сражение и приказал ускорить постройку укреплений, которые сооружались его предшественником. <…>
Неприятель находился в небольшом переходе от позиции, занятой русскими войсками; мы готовились остановить его. Никто в нашей армии не сомневался в наступлении рокового часа… 18-го (30-го) августа войска оставались на позиции; на следующий день, неожиданно для всех, дано было приказание — отступать.
<…> Вообще — Кутузов не любил открывать никому своих намерений до самого того времени, когда они приводились в исполнение. <…> Отступив несколько переходов, мы надеялись усилиться подкреплениями. Кутузов, донося государю о принятии им начальства над армиями, писал: «По прибытии моём в город Гжатск нашёл я войска отступающими от Вязьмы и многие полки от частых сражений весьма в числе людей истощившимися, ибо токмо вчерашний день один прошёл без военных действий. Я принял намерение пополнить недостающее число сиё приведёнными вчера генералом от инфантерии Милорадовичем и впредь прибыть имеющими войсками, пехоты 14 587, конницы 1 002, таким образом, чтобы они были распределены по полкам.
Для ещё удобнейшего укомплектования велел я из Гжатска отступить на один марш, и, смотря по обстоятельствам, и ещё на другой, дабы присоединить к армии, на вышеупомянутом основании, отправляемых из Москвы в довольном количестве ратников; к тому же местоположение при Гжатске нашёл я по обозрению моему для сражения весьма невыгодным.
Усилясь таки образом, как через укомплектование потерпевших войск, так и чрез приобщение к армии некоторых полков, формированных князем Лобановым-Ростовским, и части московской милиции, в состоянии буду, для спасения Москвы, отдаться на произвол сражения, которое однакоже предпринято будет со всеми осторожностями, которых важность обстоятельств требовать может».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

«<…>Во время движения от Царёва-Займища к Можайску к нему <Кутузову> прибыла часть подкреплений под начальством Милорадовича; с этой минуты все были убеждены, что Кутузов даст сражение. И старик-полководец понимал, что надо дать прорваться накипевшему воинственному настроению масс. И он дал сражение, против своего убеждения, но под давлением неотразимых обстоятельств.
Позиция для боя была выбрана под Бородином. 22 августа Кутузов лично её объехал и одобрил.
Позиция длиной около 5 вёрст была на правом берегу р. Колочи, от Доронина и Шевардина, через село Бородино, на новой смоленской дороге до д. Малое Село. Весь правый участок позиции, от с. Бородина до д. Малое шёл по правому берегу р. Колочи, командовавшему противоположным берегом, обрывистому и трудно доступному. В центре позиции были два холма, командующие окружающею местностью; на них были возведены: центральная батарея (Раевского) и три Семёновские (Багратионовы) флеши. На левом фланге, на высоте между Шевардиным и Доронином, тоже была возведена сильная батарея. После боя 24 августа, с потерей Шевардинского укрепления, наш левый фланг был осажен на две версты, до д. Утицы на старой смоленской дороге, в местность, покрытую кустарником и лесом, крайне неудобную для обороны.
24 августа русская армия сосредоточилась на этой позиции и приступила к укреплению её; кроме вышепоименованных укреплений в центре позиции, с. Бородино было приспособлено к обороне; у д. Горки построены две батареи, для обстреливания переправы через р. Колочу, и на правом фланге позиции, фронтом к Москве-реке, почти тылом к французам, тоже были построены укрепления, — одним словом, много хлопотали об укреплении наиболее сильного участка позиции, а на левом фланге, самом слабом, кроме Шевардинского редута, не было сделано ничего. Бывшая в тылу позиции р. Москва вброд проходима, но течёт в обрывистых берегах, затруднявших спуск артиллерии и обозов. В тылу до Можайска, где сходились обе смоленские дороги, удобных позиций для задерживания противника не было».

Генерал Н.П.Михневич, «Бородино»
(В кн. «Отечественная война и Русское общество»)

«Рано утром князь Кутузов осматривал армию. Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили. Немногие из генералов и малая свита его сопровождали; я ехал у колеса для принятия приказаний. Генерал Беннигсен остановил его у возвышения, господствующего над окрестностию, на котором конечность крыла 2-й армии (правого) занимала только что начатое укрепление, вооружённое 12-ю батарейными и 6-ю лёгкими орудиями. Прикрытием служила пехотная дивизия корпуса генерала Раевского. Возвышение это называл генерал Беннигсен ключом позиции, объясняя необходимость употребить возможные средства удерживать его, ибо потеря его может быть причиною гибельных последствий. Князь Кутузов ограничился тем, что, не изменяя положение 1-й армии, приказал левое её крыло довольно далеко отклонить назад, отчего конечность избегала внезапных атак скрывающегося в лесу неприятеля и возможности быть обойдённою. Но в то же время преломление линии, образуя исходящий угол, давало неприятелю выгоду продольных рикошетных выстрелов. Никаких более не сделавши распоряжений, князь Кутузов возвратился в квартиру».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«25 августа обе армии употребили на подготовку к сражению. Наполеон в сопровождении генералов целый день объезжал позицию и всматривался в расположение русских, боясь, чтобы они не ушли; приказал выставить на показ войскам присланный накануне портрет его сына — «князя Рима» и объезжал войска, с восторгом встречавшие его, в ожидании победы, скорого отдыха и мира.
В русской армии настроение было серьёзное; люди мыли и надевали чистое бельё, готовясь к смерти; вдоль фронта биваков обносили в крестном ходе икону Смоленской Божией Матери, служили молебны и прикладывались к ней все, начиная с Кутузова и до последнего солдата. Кутузов тоже объезжал войска и говорил с ними простым, но понятным, до глубины русской души доходящим, языком. Отдана была диспозиция для боя, которая оканчивалась следующими знаменательными словами:
"В сём боевом порядке намерен я привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям. Не в состоянии будучи находиться во время сражения на всех пунктах, полагаюсь на известную опытность главнокомандующих и потому предоставляю им делать соображения действий на поражение неприятеля. Возлагая всё упование на помощь Всесильного и на храбрость и неустрашимость российских воинов, при счастливом отпоре неприятельских сил, дам собственное повеление на преследование его, для чего и ожидать буду беспрестанных рапортов о действиях, находясь за 6-м корпусом. При сём случае не излишним считаю представить гг. главнокомандующим, что резервы должны быть оберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который сохранит ещё резерв, не побеждён. На случай наступательного движения оное производить в сомкнутых колоннах к атаке, стрельбою отнюдь не заниматься, но действовать быстро холодным оружием. В интервалах между пехотными колоннами иметь некоторую часть кавалерии, также в колоннах, которые бы подкрепляли пехоту. На случай неудачного дела, генералом Вестицким открыты несколько дорог, которые он гг. главнокомандующим укажет и по коим армии должны отступать. Сей последний пункт единственно для сведения гг. главнокомандующих».

Генерал Н.П.Михневич, «Бородино»

«Битва началась с нападения дивизии Дельзонна на деревню Бородино. Деревня была в расположении правого крыла русской армии, которым командовал Барклай. Французы вытеснили из деревни стоявших там егерей, и на берегу реки Колочи произошла очень жаркая схватка. Барклай велел сжечь мост через Колочу. Деревня осталась за французами, но это стоило очень больших потерь не только русским егерям, но и пехоте Дельзонна.
С пяти часов утра самый яростный бой завязался на левом крыле русской армии, где у Семёновского оврага стоял Багратион.
<…> На Багратионовы флеши император направил уже не 130 и не 150, как до сих пор, а 400 орудий, т.е. больше двух третей всей своей артиллерии.
Велено было идти на новый общий штурм флешей. Багратион решил предупредить врага контратакой.
«Вот тут-то и последовало важное событие, — говорит участник боя Фёдор Глинка. — Постигнув намерение маршалов и видя грозное движение французских сил, князь Багратион замыслил великое дело. Приказания отданы, и всё левое крыло наше по всей длине своей двинулось с места и пошло скорым шагом в штыки». Русская атака была отброшена, и Даву отвечал контратакой. Французские гренадеры 57-го полка с ружьями наперевес, не отстреливаясь, бросились на флеши. Они не отстреливались, чтобы не терять момента, и русские пули косили их. «Браво, браво!» — с восторгом перед храбростью врага крикнул навстречу 57-му полку князь Багратион.
Град картечи ударил с французской батареи в русских защитников флешей.
В этот момент в Багратиона попал осколок ядра и раздробил берцовую кость. Он ещё силился скрыть несколько мгновений свою рану от войск, чтобы не смутить их. Но кровь лилась из раны, и он стал молча медленно валиться с лошади. Его успели подхватить, положили на землю, затем унесли. То, чего он опасался, во избежание чего пересиливал несколько секунд страшную боль, случилось».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

«Брусье в 10-м часу покушался овладеть батареею <Раевского>, но будучи отражён, отступил в овраг, чтобы восстановить порядок в своих войсках. После этой неудачи неприятель, имея в виду подготовить успех новой атаки действием артиллерии, усилил канонаду против нашей батареи и уже в 11-м часу возобновил нападение войсками Морана. Бригада Бонами (30-й французский и 2-й баденский пехотные полки, в составе семи батальонов), в голове наступавшей колонны, устремились на батарею; атаке её способствовало то, что у нас недоставало зарядов и наши орудия принуждены были ослабить стрельбу в самую решительную минуту. Французы кинулись на эти орудия и взяли их, выбив прикрытие из укрепления и отбросив его за Горицкий овраг. Таким образом, неприятель овладел одним из важнейших пунктов Бородинской позиции; наша линия была прорвана и ежели бы войска вице-короля утвердились на кургане и двинулись далее в значительных силах, то мы были бы поставлены в опасное положение».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

«В пылу этого боя тяжело раненый Багратион, сдав команду Коновницыну, был унесён с поля сражения; выбыл из строя его начальник штаба, гр. Сен-При, и много других начальствующих лиц; говорить об управлении здесь было почти невозможно, но на каждой точке, наверное, чувствовалось, что нашим героям приходилось бороться с вдвое многочисленным противником. Около 11 часов наши окончательно уступили флеши французам.
Когда Кутузову донесли о том, что ранен Багратион, он ахнул и покачал головой и тотчас же на его место послал герцога Александра Вюртембергского, но так как вскоре прискакал адъютант герцога просить подкреплений, то Кутузов послал на левое крыло невозмутимого героя Дохтурова, а герцога отозвал к себе».

Генерал Н.П.Михневич, «Бородино»

«Уже Моран, завидя успех головных своих войск, спешил к ним в помощь с артиллериею и несколькими пехотными колоннами. Но прежде, нежели он успел подойти к кургану, дело приняло новый, благоприятный для нас оборот.
Главным виновником тому был начальник штаба 1-й армии генерал Ермолов. Незадолго пред тем прискакал к Кутузову, на правое крыло позиции, князь Кудашев с известием об опасном положении 2-й армии. <…> «Голубчик», — сказал главнокомандующий находившемуся тогда при нём Ермолову, — «посмотри, нельзя ли там что сделать, чтобы ободрить войско». Ермолов тотчас отправился в ту сторону и, встретив на пути полковника Никитина, пригласил его содействовать в обороне левого крыла. «Тёзка», — сказал ему Ермолов, — «возьми с собою три конные роты и не теряй меня из вида». Через несколько минут прискакали орудия (по свидетельству самого Никитина, две конные роты), и пошли вслед за Ермоловым. В это самое время встретился с ним граф Кутайсов и, узнав о данном ему поручении, изъявил желание сопровождать его. Говорят, будто бы Ермолов отклонял Кутайсова от этого намерения, но не успел уговорить его. Между тем как оба генерала ехали рядом через поле, Ермолов заметил в правой стороне необыкновенное смятение кругом батареи Раевского. <…> Ермолов мгновенно сообразил, что, исполнив буквально данное ему поручение, <…> он не мог принести такой пользы, какую могло доставить удержание неприятеля в центре позиции. Конная артиллерия получила приказание выстроиться вправо, фронтом к потерянной батарее, и открыть огонь по французам, ещё не успевшим осмотреться в укреплении и не могшим употребить против нас захваченные ими орудия, по неимению зарядов; сам же Ермолов, увлекши за собою первую попавшуюся ему устроенную часть войск, 3-й батальон Уфимского полка, майора Демидова, повёл его прямо на батарею».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

«Князь Кутузов дал повеление корпусу графа Остермана идти туда <в расположение 2-й армии> поспешнее и соединиться с корпусом Багговута, незадолго пред сим посланным; отправлены полки гвардейской пехотной дивизии. Генералу от инфантерии Дохтурову поручил начальство над войсками 2-й армии и всеми вообще находящимися на левом крыле. Мне приказал отправиться немедленно во 2-ю армию, снабдить артиллерию снарядами, в которых оказался недостаток. Удостоил меня доверенности представить ему замечания мои, если усмотрю средства полезные в местных обстоятельствах настоящего времени.
Известно мне было, что начальник главного штаба 2-й армии граф Сен-При ранен, и немногих весьма имея знакомых между заменившими прежних начальников, ожидал я встретить большие затруднения, и чтобы не появиться вполне бесполезным, предложил начальнику артиллерии 1-й армии графу Кутайсову назначить в распоряжение моё три конноартиллерийские роты с полковником Никитиным, известным отличной своей храбростию. Во весь карьер неслись роты из резерва, и Никитин уже при мне за приказанием.
<…> Когда послан я был во 2-ю армию, граф Кутайсов желал непременно быть со мною. Дружески убеждал я его возвратиться к своему месту, напомнил ему замечание князя Кутузова, с негодованием выраженное, за то, что не бывает при нём, когда наиболее ему надобен: не принял он моего совета и остался со мною.
Приближаясь ко 2-й армии, увидел я правое крыло её на возвышении, которое входило в корпус генерала Раевского. Оно было покрыто дымом и охранявшие его войска рассеянные. Многим из нас известно было и слишком очевидно, что важный пункт этот, по мнению генерала Беннигсена, невозможно оставить во власти неприятеля, не подвергаясь самым гибельным последствиям. Я немедленно туда обратился. Гибельна была потеря времени, и я приказал из ближайшего VI-го корпуса Уфимского пехотного полка 3-му баталиону майора Демидова идти за мною развёрнутым фронтом, думая остановить отступающих. Подойдя к небольшой углубленной долине, отделяющей занятое неприятелем возвышение, нашёл я егерские полки 11-й, 19-й и 40-й, служившие резервом. Несмотря на крутизну восхода, приказал я егерским полкам и 3-му баталиону Уфимского полка атаковать штыками, любимым оружием русского солдата».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«Для большего воодушевления войск Ермолов стал бросать по направлению к редуту георгиевские кресты, случайно находившиеся у него в кармане; вся свита Барклая мужественно пристроясь к ним, и в четверть часа редут был взят. Наши сбрасывали с вала вместе с неприятелем и пушки; пощады не было никому; взят был в плен один генерал Бонами, получивший двенадцать ран».

Д.В.Давыдов, «Военные записки» (примечания)

«<…> Бой яростный и ужасный не продолжался более получаса: сопротивление встречено отчаянное, возвышение отнято, орудия возвращены, и не было слышно ни одного ружейного выстрела.
Израненный штыками, можно сказать снятый со штыков неустрашимый бригадный генерал Бонами получил пощаду; пленных не было ни одного, из всей бригады спаслись бегством немногие. Признательность генерала за оказанное ему уважение была совершенна. Урон со стороны нашей весьма велик и далеко несоразмерный численности атаковавших баталионов. Три конноартиллерийские роты прибывшего со мною полковника Никитина много содействовали успеху. Расположенные по левую сторону от возвышения, долго обращали они на себя огонь неприятельских батарей сильнейшего калибра.
Граф Кутайсов расстался со мною при самом начале атаки возвышения, и я уже не видал его более. Не встретился со мною и генерал Паскевич, которого разбросанная дивизия по сторонам возвышения толпами нестройными погналась за спасающимися, и, как слышно было, их видели вместе среди толпы. По занятии возвышения я приказал бить сбор, и ко мне явился раненый полковник Савоини с малым числом офицеров и нижних чинов. Опасаясь, что опрокинутые толпы наши приведут за собою сильного неприятеля, и он лишит нас приобретённых успехов, послал я адъютантов моих и других офицеров, дабы поспешнее возвратить их и тем обнаружить лежащую впереди местность. После жестокой схватки баталионы мои были малочисленны, при орудиях в укреплениях ни одного заряда, нападение угрожало очевидно. Всюду, где есть опасность, находился главнокомандующий военный министр. Внимательно наблюдая за действиями, он видел положение моё, и, не ожидая требования помощи, прислал немедленно батарейную роту и два полка пехоты, так что под руками у меня было всё готово и всё в излишестве. Сосредоточив достаточные силы, он предотвратил попытки Италианской армии».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«К войскам, занявшим курган, под непосредственным начальством Ермолова, присоединились все ближайшие части, и в числе их батальон Томского полка, приведённый майором Левенштерном, который, будучи послан Барклаем-де-Толли для разведания о ходе боя, принял лично участие в деле. Неприятель, сброшенный с кургана, был атакован с флангов войсками 26-й и 12-й дивизий, под начальством генералов Паскевича и Васильчикова, и преследован на значительное расстояние; но Ермолов, не желая подвергать расстроенных своих войск случайностям встречи с находившимися в полном устройстве полками Морана, поддержанными огнём сильных батарей, выставленных по другую сторону Семёновки, прекратил преследование. Не имея возможности остановить своих солдат, увлечённых успехом, Ермолов приказал драгунам Крейца, стоявшим влево от батареи, заскакать вперёд нашей пехоты и гнать её обратно».

М.И.Богданович, «История Отечественной войны 1812 года,
по достоверным источникам»

Заметки на полях

«Сим подвигом (отбитием Курганной высоты в Бородинском сражении) Ермолов спас всю армию».

Генерал от инфантерии Н.Н.Муравьёв-Карский

«<…> В третьем часу пополудни, находясь на занятом мною возвышении, обеспеченный с избытком всеми средствами к обороне, я получил известие о смерти графа Кутайсова. Верховая лошадь его прибежала в лагерь, седло и чепрак на ней были обрызганы кровью и мозгом. Недолго после я получил рану и принуждён удалиться. Но прежде из ближайшего VI-го корпуса вызвал я командующего дивизиею генерал-майора Лихачёва, и он заступил моё место».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«Барклай написал Кутузову следующий рапорт о Бородинском сражении: «Вскоре после овладения неприятелем всеми укреплениями левого фланга сделал он, под прикрытием сильнейшей канонады и перекрёстного огня многочисленной его артиллерии, атаку на центральную батарею, прикрываемую 26-ю дивизиею. Ему удалось оную взять и опрокинуть вышесказанную дивизию; но начальник главного штаба генерал-майор Ермолов с свойственною ему решительностью, взяв один только третий баталион Уфимского полка, остановил бегущих и толпою, в образе колонны, ударил в штыки. Неприятель защищался жестоко; батареи его делали страшное опустошение, но ничто не устояло... третий баталион Уфимского полка и Восемнадцатый егерский полк бросились прямо на батарею, Девятнадцатый и Сороковой егерские полки по левую сторону оной, и в четверть часа наказана дерзость неприятеля; батарея во власти нашей, вся высота и поле около оной покрыты телами неприятельскими. Бригадный генерал Бонами был один из снискавших пощаду, а неприятель преследован был гораздо далее батареи. Генерал-майор Ермолов удержал оную с малыми силами до прибытия 24-й дивизии, которой я велел сменить расстроенную атакой 26-ю дивизию». Барклай написал собственноручное представление, в котором просил князя Кутузова удостоить Ермолова орденом св. Георгия 2-го класса; но так как этот орден был пожалован самому Барклаю, то Ермолов был лишь награждён знаками св. Анны 1-го класса».

Д.В.Давыдов, «Военные записки» (примечания)

Заметки на полях

«Я ужаснулся, увидевши число тел на местах, где стояли наши линии, но я более нашел их там, где были войска неприятеля, и особенно, где стеснялись его колонны, готовясь к нападению».

А.П.Ермолов

«Стремясь ускорить разгром и бегство русских, Наполеон приказал кавалерии (кирасирам и уланам) ударить на русскую пехоту, на корпус графа Остермана. Тяжко контуженный, Остерман выбыл из строя одним из первых, но его пехотинцы встретили атаку французской кавалерии таким огнём, что атакующие дрогнули. В этот момент на помощь пехотинцам подоспели свежие гвардейские полки (кавалергарды и конный полк), и французы были отброшены. Но затем последовал новый общий штурм батареи Раевского, французская кавалерия (саксонцы) ворвалась на батарею с тыла, а пехота вице-короля Евгения бросилась на батарею густыми массами прямо в лоб. Последовало страшное побоище, русские штыками сбрасывали в ров взбиравшуюся пехоту. В плен на этот раз не брали ни с той, ни с другой стороны. Забравшись на батарею, французы перекололи всех, кого нашли там ещё в живых. Это был последний большой акт Бородинской битвы. Артиллерия продолжала греметь. Отдельные частичные конные атаки отбивались русскими. Так, польская кавалерия Понятовского была отброшена с тяжкими потерями. Речи не было не только о бегстве русской армии, но даже об её отступлении, несмотря на страшно поредевшие ряды».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

«Перестрелка продолжалась по всему полю сражения до наступления темноты; но чувствовалось всеобщее утомление; кое-где ещё были частные попытки кавалерийских и пехотных частей броситься в атаку, но без решительного успеха. Выстрелы час от часу редели, и битва замирала.
<…> В третьем часу атаки французов прекратились. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Вдруг приезжает полковник Вольцоген с докладом от Барклая-де-Толли, что войска страшно расстроены, и сражение проиграно. Кутузов не верил тому, что слышит, страшно рассердился и приказал передать Барклаю, что его сведения несправедливы и что настоящий ход сражения известен ему, главнокомандующему, лучше, чем Барклаю.
«Отбиты везде, — горячо говорил взволнованный полководец, — за что я благодарю Бога и наше храброе войско. Неприятель побеждён, и завтра погоним его из священной земли русской!»
Но когда вскоре приехал Раевский с докладом, что войска твёрдо стоят на своих местах и французы не смеют их более атаковать, Кутузов приказал Кайсарову писать приказ о бое на следующий день и послал адъютанта по линии объявить, что на завтра мы атакуем.
И эта весть, объявленная от главнокомандующего, которую каждому хотелось услышать, поднимала дух, нарождала новые силы; измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись».

Генерал Н.П.Михневич, «Бородино»

«После сражения при Бородине осталось одно наименование 2-й армии: войска присоединены к 1-й армии, главные штабы составляли один; я остался в прежнем звании. <…>
Князь Кутузов показывал намерение, не доходя до Москвы, собственно для спасения её дать ещё сражение. Частные начальники были о том предуведомлены.
Генералу барону Беннигсену поручено избрать позицию; чины квартирмейстерской части его сопровождали. Кто мог иметь сведения о средствах неприятеля, о нашей потере, конечно, не находил того возможным; многие однако же ожидали, и сам я верил несколько. Нескромны были обещания князя Кутузова: «Скорее пасть при стенах Москвы, нежели предать её в руки врагов». Не обманулся ими начальствующий в Москве генерал от инфантерии граф Ростопчин, который хотя делал известною переписку свою с князем Кутузовым, показывал вид спокойствия и безопасности, но всех менее тому верил. Москву старался приуготовить к такому состоянию, чтобы неприятель не мог извлечь из неё ничего для себя полезного.
Я позволил себе некоторые предположения, о которых не сообщил никому, в той уверенности, что по недостатку опытности в предмете, требующем обширных соображений, могли они подвергаться большим погрешностям. Я думал, что армия наша от Можайска могла взять направление на Калугу и оставить Москву. Неприятель не смел бы занять её слабым отрядом, не решился бы отделить больших сил в присутствии нашей армии, за которой должен был следовать непременно. Конечно, не обратился бы к Москве со всею армиею, оставя тыл её и сообщение подверженными опасности.
Если бы неприятель, наблюдая движение наше на Москву, со всеми силами пошёл по направлению на Калугу, нам предстояли другого рода неудобства. Из Калуги он доставал бы продовольствие, в большом количестве заготовленное. С армиею адмирала Чичагова и войсками под начальством генерала от кавалерии Тормасова сношения наши подвергались бы медленности. Богатейшие провинции, снабжающие армию потребностями, были бы отрезаны. Неприятель сохранил бы в полной безопасности прежние свои сообщения, отклонив их из Смоленска чрез Ельню по направлению к Калуге, местами, не опустошёнными войною. Москва могла бы быть спасена таким образом, но армия наша поставлена в необходимость дать сражение, прежде нежели усилена была свежими подкреплениями и во множестве излечившимися ранеными».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«Утром 8 сентября фельдмаршал велел армии отходить от Бородина по прямой линии Московской дороги. <…>
Кутузов отступал от Бородина на Можайск, Землино, Лужинское, Нару, Вязёмы, Мамоново.
<…> Кутузову всё-таки, по-видимому, казалось нужным что-то такое сделать, чтобы хоть на миг могло показаться, что за Москву ведётся вооруженная борьба. Вдруг ни с того ни с сего, когда Милорадович отступал с арьергардом под жестоким давлением главных французских сил, 13 сентября приходит бумага от Ермолова. В этой бумаге, по повелению Кутузова, во-первых, сообщается, что Москва будет сдана, а, во-вторых, «Милорадовичу представляется почтить древнюю столицу видом сражения под стенами её». «Это выражение взорвало Милорадовича, — говорит его приближённый и очевидец А.А.Щербинин. — Он признал его макиавеллистическим и отнёс к изобретению собственно Ермолова».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

«1 сентября армия выступила из Мамонова к Москве. Князь Кутузов, пожалованный за Бородинское сражение в фельдмаршалы, объехал позицию, выбранную Беннигсеном, и остановился на Поклонной горе. Его окружили все старшие генералы армии. Здесь, среди ясного сентябрьского утра, любуясь на златоглавую первопрестольную столицу, расстилавшуюся у их ног, защитники России совещались о предстоящем бое. Мысль об оставлении Москвы без боя была, может быть, только в одной голове старого фельдмаршала, но вскоре все пришли к сознанию о невозможности дать бой на избранной позиции. Во-первых, она была изрезана многими рытвинами и речкой Карповкой, затруднявшими сообщение по ней войск; в тылу была р. Москва и обширный город, отступление через который в случае нужды было бы для армии крайне затруднительно. Предлагали усилить позицию укреплениями с сильной артиллерией; укрепления уже начали строить; стали подходить войска и приближался вечер, но решения принять не могли. Из всех разговоров, к которым внимательно прислушивался Кутузов, можно было видеть одно: защищать Москву не было никакой физической возможности. Он подозвал к себе старших генералов.
— Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого, — сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи».

Генерал Н.П.Михневич, «Фили»
(В кн. «Отечественная война и Русское общество»)

«Место, на котором предположено было устроить армию, простиралось от урочища Фили, впереди селения того же имени, чрез речку Карповку и на Воробьёвы горы. Позиция была осмотрена полковником Толем и им найдена довольно хорошею. Трудно предположить, чтобы князь Кутузов не видел её слишком ощутительных недостатков; но, желая уверить в решительном намерении своём дать сражение, он показывал вид согласия с мнением полковника Толя, и, рассуждая, количество войск, несоразмерное обширности местоположения, вознаградить избытком артиллерии.
1-го сентября рано поутру вместе с прибывшими войсками к селению Фили приехал князь Кутузов и тотчас приказал строить на возвышении, называемом Поклонная гора, обширный редут и у самой большой дороги батареи, назначая их быть конечностию правого фланга; лежащий недалеко по правую сторону лес наполнить егерями, прочие войска расположить по их местам. В присутствии окружающих его генералов спросил он меня, какова мне кажется позиция? Почтительно отвечал я, что по одному взгляду невозможно судить положительно о месте, назначаемом для шестидесяти или более тысяч человек, но что весьма заметные в нём недостатки допускают мысль о невозможности на нём удержаться. Князь Кутузов взял меня за руку, ощупал пульс и сказал: «Здоров ли ты?» Подобный вопрос оправдывает сделанное с некоторой живостию возражение. Я сказал, что драться на нём он не будет, или будет разбит непременно. Ни один из генералов не сказал своего мнения, хотя немногие могли догадываться, что князь Кутузов никакой нужды в том не имеет, желая только показать решительное намерение защищать Москву, совершенно о том не помышляя.
Князь Кутузов, снисходительно выслушав замечание моё, с изъявлением ласки приказал мне осмотреть позицию и ему донести. Со мною отправились полковники Толь и генерального штаба Кроссар.
По тщательном обозрении я доложил князю вкратце следующие замечания: местоположение от правого фланга к центру имеет довольно хорошую наклонность, частию для нас выгодную, частию под сильным огнём. Его разрезывает речка Карповка, крутоберегая к стороне Воробьёвых гор; въезды на них неудобны, требуют время для исправления. Устроенные на речке мосты подвергаются неприятельским батареям; удалённые от них умедлят сообщения между войск. Левый фланг армии, занимая вершину Воробьёвых гор, должен иметь весьма сильные укрепления, защищаемые главною частию войск, ибо на противоположной равнине может неприятель расположить тридцать и более тысяч человек, готовых к атаке. В тылу у нас Москва-река, единственное отступление фланговым движением к речке Карповке. Князь Кутузов, выслушав, приказал сделать вторичное обозрение, и по возвращении я доложил ему, что, расположив армию на Воробьёвых горах, перехватя Калужскую дорогу впереди заставы, можно удерживать Серпуховскую дорогу и отступить на неё, проходя малую часть Замоскворечья. В заключение я сказал, что позиция чрезвычайно невыгодна, отступление очень опасно и трудно арриергарду удержаться столько времени, чтобы армия успела отдалиться. Отступление войск, защищающих Можайскую дорогу, не иначе как через город, надобно согласовать с общим движением армии. Князь Кутузов, выслушавши моё объяснение, ничего не сказал, а войска продолжали устраиваться по прежнему его приказанию. IV-й корпус генерала Дохтурова направлен на Воробьёвы горы, работа окопов продолжалась».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«Вошли в деревню Фили. В четвёртом часу дня 13 сентября 1812 г. в избе крестьянина деревни Фили Севастьянова Кутузов приказал командующим крупными частями генералам собраться на совещание. Прибыли Беннигсен, Барклай-де-Толли, Платов, Дохтуров, Уваров, Раевский, Остерман, Коновницын, Ермолов, Толь и Ланской. Милорадовича не было: он неотлучно был при арьергарде, наблюдавшем за наседающими французами. Кутузов предложил на обсуждение вопрос: принять ли новое сражение, или отступить за Москву, оставя город Наполеону? Тут же он высказал и свою скрываемую до сих пор мысль: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия». Бенннгсен высказался за битву, Барклай — за отступление. Дохтуров, Уваров, Коновницын поддержали Беннигсена. Ермолов тоже поддержал его с ничего не значащими чисто словесными оговорками. Протокола не велось, и не ясно, как в точности высказывались Платов, Раевский, Остерман и Ланской. Совет продолжался всего час с небольшим. Фельдмаршал, по-видимому, довольно неожиданно для присутствующих вдруг оборвал заседание, поднявшись с места, и заявил, что приказывает отступать».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

«В два часа в просторной, лучшей избе Андрея Савостьянова собрался военный совет. Кутузов сел в тёмный угол и, видимо, сильно волновался. Все генералы собрались своевременно; опоздал Беннигсен на два часа, по случаю рекогносцировки позиции. Его ожидали. Кутузов предложил на обсуждение вопрос: «Спасенье России в армии. Выгодно ли рисковать потерей армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение».
Начались прения. Барклай-де-Толли, верный своему первоначальному плану действий, доказывал необходимость оставить Москву и сохранить армию, отступая к Владимиру и Нижнему Новгороду. Беннигсен, обращая внимание присутствующих на последствия, могущие произойти от оставления Москвы без боя: на потери для казны и частных лиц, впечатление, какое произведёт событие на народный дух и иностранные дворы, на затруднения и опасности прохождения войск через Москву, предложил: ночью перевести войска с правого фланга на левый и ударить на другой день в правое крыло французов; в случае же неудачи, отступить на старую или новую калужскую дорогу, откуда угрожать сообщениям Наполеона.
С Беннигсеном согласились: Дохтуров, Уваров, Коновницын и Ермолов; с Барклай-де-Толли — граф Остерман, Раевский и Толь: последний подал особое мнение: расположить армию правым крылом к д. Воробьёвой, а левым — к новой калужской дороге.
— Я, господа, — сказал Кутузов, — не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например... Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было... не вполне удачно только оттого, что войска наши перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля...
Последовало минутное молчание и снова прения возобновились; но ясно было, что договориться до одинакового решения никак не могут. Кутузов тяжело вздохнул, как бы собираясь говорить. Все оглянулись на него.
— Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки, — сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошёл к столу, за которым заседал военный совет. — Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, вручённой мне государем и отечеством, я — приказываю отступать».

Генерал Н.П.Михневич, «Фили»

«В селении Фили, в своей квартире, принял князь Кутузов собравшихся генералов. Совет составили: главнокомандующий военный министр Барклай-де-Толли, генерал барон Беннигсен, генерал Дохтуров, генерал-адъютант Уваров, генерал-лейтенанты граф Остерман-Толстой, Коновницын и Раевский; последний, приехавший из арриергарда, бывшего уже не в далёком расстоянии от Москвы, почему генерал Милорадович не мог отлучиться от него. Военный министр начал объяснение настоящего положения дел следующим образом: «Позиция весьма невыгодна, дождаться в ней неприятеля весьма опасно; превозмочь его, располагающего превосходными силами, более нежели сомнительно. Если бы после сражения могли мы удержать место, но такой же потерпели урон, как при Бородине, то не будем в состоянии защищать столько обширного города. Потеря Москвы будет чувствительною для государя, но не будет внезапным для него происшествием, к окончанию войны его не наклонит и решительная воля его продолжать её с твердостию. Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но сберегши армию, ещё не уничтожаются надежды отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством. Успеют присоединиться в разных местах за Москвою приуготовляемые войска; туда же [за]благовременно перемещены все рекрутские депо. В Казани учреждён вновь литейный завод; основан новый ружейный завод Киевский; в Туле оканчиваются ружья из остатков прежнего металла. Киевский арсенал вывезен; порох, изготовленный в заводах, переделан в артиллерийские снаряды и патроны и отправлен внутрь России». Военный министр предпочитал взять направление на город Владимир в намерении сохранить сообщение с Петербургом, где находилась царская фамилия. Князь Кутузов приказал мне, начиная с младшего в чине, по прежнему порядку, объявить моё мнение. Совершенно убеждённый в основательности предложения военного министра, я осмелился заметить одно направление на Владимир, не согласующееся с обстоятельствами. Царская фамилия, оставя Петербург, могла назначить пребывание своё во многих местах, совершенно от опасности удобных, не порабощая армию невыгодному ей направлению, которое нарушало связь нашу с полуденными областями, изобилующими разными для армии потребностями, и чрезвычайно затрудняло сообщение с армиями генерала Тормасова и адмирала Чичагова. Не решился я, как офицер, не довольно ещё известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот вёрст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения произведёт между ними большое замешательство, которым его светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах. С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность. Слишком поспешно изъявил он своё негодование, ибо не мог сомневаться, что многих мнения будут гораздо благоразумнейшие, на которые мог опираться. Генерал-лейтенант Уваров дал одним словом согласие на отступление. Генерал-лейтенант Коновницын был мнения атаковать. Оно принадлежало ему как офицеру предприимчивому и неустрашимому, но не была испытана способность его обнимать обширные и многосложные соображения. Генерал Дохтуров говорил, что хорошо бы идти навстречу неприятелю, но после потери в Бородинском сражении многих из частных начальников, на места которых поступившие другие, мало известные, будучи по необходимости исполнителями распоряжений, не представляют достаточного ручательства в успехе их, и потому предлагает отступать. Генерал барон Беннигсен, известный знанием военного искусства, более всех современников испытанный в войне против Наполеона, дал мнение атаковать, подтверждающее изложенное мною. Уверенный, что он основал его на вернейших расчётах правдоподобия в успехе, или по крайней мере на возможности не быть подавленными в сопротивлении, много я был ободрён им, но конечно были удивлённые предложением. Генерал-лейтенант граф Остерман был согласен отступить, но, опровергая предложение действовать наступательно, спросил барона Беннигсена, может ли он удостоверить в успехе? С непоколебимою холодностию его, едва обратясь к нему, Беннигсен отвечал: «Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать совет, а ещё менее надобно было бы его мнение». Приехавшему после всех генерал-лейтенанту Раевскому приказано мне было пересказать рассуждение военного министра и мнение каждого из членов совета. Он изъявил согласие на отступление. Всем одинакового мнения служило руководством предложение военного министра, без всякого со стороны их объяснения причин, и конечно не могло быть места более основательному рассуждению. Разделяя его вполне, князь Кутузов приказал сделать диспозицию к отступлению. С приличным достоинством и важностию, выслушивая мнения генералов, не мог он скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

«В остальные часы этого дня, после совещания, Кутузов ни с кем не говорил. Вернувшись вечером к себе в избу на ночлег, Кутузов не спал. Несколько раз за эту ночь слышали, что он плачет. Не только в тот момент у него не было никакой настоящей поддержки в ближайшем окружении (солидарность с ним Барклая была отрицательным, а не положительным условием в этом отношении), но уже по поведению Ермолова, который за несколько часов до совета был за отступление, а потом переметнулся на сторону Беннигсена, фельдмаршал понимал, конечно, что попал в то положение зачумлённого, в котором был Барклай до Царёва-Займища. Зная людей, Кутузов едва ли и рассчитывал на то, что кто-нибудь его поддержит перед тем главным и самым сильным из его врагов, который находился в петербургском Зимнем дворце. Но никто даже из не любивших его не приписывал его потрясённого состояния в этот момент мотивам личной боязни или личного стыда; всё его дальнейшее поведение показало, что он делал дальше то, что считал нужным, действовал гораздо самостоятельнее, чем когда-либо в жизни, и меньше всего боялся раздражать царя. Окружающие объясняли его ночные слёзы болью за Москву и страхом за Россию, потому что на одно его высказывание, что потеря Москвы не есть ещё потеря России, его свита вспоминала несколько его прежних утверждений, что гибель Москвы равносильна гибели России. «По моему мнению, с потерей Москвы соединена потеря России» — все знали эти слова Кутузова, написанные им 30 августа в письме к Ростопчину ещё из Гжатска. Было о чём подумать в эту бессонную ночь».

Е.В.Тарле, «Нашествие Наполеона на Россию»

«В десять часов вечера армия должна была выходить двумя колоннами. Одна под командою генерал-адъютанта Уварова чрез заставу и Дорогомиловский мост. При ней находился князь Кутузов. Другая колонна под начальством генерала Дохтурова проходила чрез Замоскворечье на Каменный мост. Обе колонны направлены чрез Рязанскую заставу. Переправы, тесные улицы, большие за армиею обозы, приближенные в ожидании сражения, резервная артиллерия и парки, и в то же время толпами спасающиеся жители Москвы до того затрудняли движение войск, что армия до самого полудня не могла выйти из города.
Князь Кутузов послал меня к генералу Милорадовичу, чтобы он сколько возможно удерживал неприятеля или бы условился с ним, дабы иметь время вывезти из города тяжести. У Дорогомиловского моста с частию войск арриергарда нашёл я генерал-лейтенанта Раевского, которому сообщил я данное мне приказание для передачи его генералу Милорадовичу.
Арриергард наш был преследуем; генерал Милорадович скорее отступал, потому что неприятель, усиливаясь против отряда генерал-адъютанта барона Винценгероде, показывая намерение ворваться в город, мог прийти в тыл арриергарду. Он послал сказать неприятельскому генералу Себастиани, что если думает он преследовать в самых улицах города, то его ожидает жесточайшее сопротивление, и, защищаясь в каждом доме, прикажет он наконец зажечь город. В условленное время вступил неприятель без боя, и обозы армии, равно как и самих жителей, выходили беспрепятственно; все заставы заняты.
Я наблюдал, какое действие произведёт над войсками оставление Москвы, и заметил с радостию, что солдат не терял духа, не допускал ропота. <…>
Недалеко за городом нашёл я князя Кутузова и доложил ему о переданном мною повелении его генералу Милорадовичу. Вскоре затем слышны были в Москве два взрыва и обнаружился большой пожар. Я вспомнил слова графа Ростопчина, сказанные мне накануне, и Москва стыд поругания скрыла в развалинах своих и пепле! Собственными нашими руками разнесён пожирающий её пламень. Напрасно возлагать вину на неприятеля и оправдываться в том, что возвышает честь народа».

«Записки генерала Ермолова,
начальника Главного штаба 1-й Западной армии…»

Читать следующую главу