|
Глава 12
«Большие
воды не могут потушить любви,
и реки не зальют ее»
Песни
Песней Соломона. Глава 8, стих 7.
12.09.92
г.
Здравствуй, дорогая Светочка!
Извини, что я долго не писал. Но обстоятельства резко изменись.
Только не беспокойся, я по-прежнему тебя люблю. В общем, седьмого
сентября после отбоя меня и еще семь человек с нашего дивизиона
подняли, укомплектовали вещмешки и утром восьмого посадили в самолет,
и после трех часов полета мы оказались в Москве (аэродром ВВС –
Чкаловский). Там мы пробыли почти сутки. Потом опять посадили, опять
в самолет и после четырех с половиной часов пути мы были на южной
окраине Узбекистана, где нас посадили в вертолет, в котором мы летели
час. И вот теперь мы находимся в Таджикистане, в Кулябской области.
Теперь я пограничник Московского погранотряда. Буду охранять границу.
Граница здесь с Афганистаном. А перебросили нас сюда из-за того,
что на заставах не хватает людей. Нам сказали, что сюда откомандировали
временно, но я думаю, что мы останемся здесь до конца
В связи с последними событиями у меня к тебе просьба. Сообщи всем,
чтобы в Германию не писали. Мамке в первую очередь. Только не говори
ей, что граница с Афганистаном, а то ей дурно станет, ведь всем
известно, что здесь неспокойно. Душманы несут оружие местной оппозиции
(сторонникам фундаментального ислама). Адрес вышлю позже, так как
мы сейчас в центре по переподготовке.
Да, еще говорят, что почта работает очень плохо. Я даже не знаю,
получишь ли ты мое письмо. И не волнуйся, если писем долго не будет.
Я по-прежнему тебя люблю. Очень люблю! И верю, что ты меня дождешься/
На этом заканчиваю.
До свидания. Целую. Твой навеки В!
Да, интересный факт: здесь душманов называют «вовчиками».
19.11.92
г....
Привет тебе из Таджикистана, с южной границы бывшего Союза. Извини,
что так долго не писал. Так получилось, что в горах я получил травму
(небольшое сотрясение мозга), пролечился две недели в душанбинском
госпитале, и потом в Душанбе обострилась обстановка (ты об этом
наверняка слышала по телевизору) и я не мог целый месяц выехать.
Вот вчера вечером вернулся на заставу и сегодня лишу письмо. Хоть
и с огромным опозданием, но хочу поздравить тебя с днем рождения.
Желаю тебе всего самого наилучшего, а главное люби меня и жди. Я
обязательно вернусь.
Вот уже прошел первый год моей службы, и завтра мне будет двадцать
лет. К сожалению, такую дату мне придется встретить без тебя. Я
думаю, вы за меня отметите. Вернее, отметили, ведь когда ты получишь
это письмо, уже будет наверняка Новый год. Так что я поздравляю
тебя и с Новым годам. Последним, который ты проведешь без меня.
Честно говоря, я не уверен, что ты получишь это письмо. Но не писать
не могу.
Наверняка знаешь, что происходит в Таджикистане. Обстановка все
накаляется. Но надеюсь, что с Божьей помощью это письмо найдет тебя...
Самое трудное, то есть первый год, у нас позади. За этот год я побывал
и в Коврове, и в Германии, теперь вот здесь, на афганской границе.
Ловим здесь духов. Недавно (правда без меня) захватили девятнадцать
духов.
Застава наша в горах. В общем красиво, горы вокруг. Зимой снега
почти не бывает. Летом жарко. Рядом бахча на которой арбузы и дыни.
В горах много кустов, на которых растет известный тебе плод - гранат,
много боярышника и фисташки. Водятся кабаны, лисы, олени, дикобразы,
змеи, скорпионы и фаланги. Последние ядовиты смертельно только весной.
Если быть внимательным, то не опасно...
6. 12. 92
г.
... Три месяца я уже служу здесь, а писем ни от кого еще не получил,
слишком долго они добираются. Я даже не знаю, что там у вас творится,
как вы там живете. Да, живете вы, наверное, неважно – цены космические,
да и нету, наверно, ничего в магазинах.
Ты знаешь, я частенько вспоминаю твое письмо, в котором ты писала
про подарок, который ты приготовила. Так вот, я частенько про это
вспоминаю, но никак не могу додуматься, что же это такое, а очень
интересно.
Последнее время стало сложно служить. Проверки целый месяц. То комендант
приезжал, то зам. по тылу отряда, потом проверка из Москвы, теперь
вот начальник ММГ (мотоманевренной группы). В общем, замучили: приедут,
мы для них кабанчика забьем, баньку, а они еще после этого нас гоняют.
Ну ничего, скоро в горах (повыше нас) выпадет снег, и тогда перевал
закроется, и к нам добраться можно будет только пешком. И тогда
мы хоть отдохнем. До середины марта.
Вот так мы и живем. Думаем о родных, близких а больше всего о любимых,
– правда, те, кого ждут. Многих уже не ждут. Другие, приехавшие
как и я из Германии, не знают, ждут их или нет, так как тоже из
дома писем еще не получали. Но я-то не сомневаюсь, что ты меня ждешь.
Даже сам не знаю, почему такая уверенность. Наверно, потому, что
люблю...
27.12.92
г.
...Сегодня я дежурный по заставе. Сейчас здесь десять часов утра,
тем не менее почти все спят, так как основная служба у нас ночью.
Так что сейчас все тихо и спокойно. Но я, сидя у окна, пишу тебе
письмо.
До границы отсюда километров пять-семь, но так как идти приходится
по горам, то на этот путь затрачивается много времени. Граница проходит
по реке Пяндж. Река неширокая, но глубокая и с сильным течением.
На службу ходим каждый день, частенько и по два раза за день, а
два раза сходить на службу - это («десять» зачеркнуто. – Авт. )
восемь часов службы. Спим большей частью днем. Так что время летит
быстро.
Тем не менее, хоть и заняты сильно, и на службе не мёд (так как
ночью довольно-таки холодно), частенько вспоминаю тебя (вернее,
не частенько, а каждый день). Как мы с тобой гуляли, любили и веселились.
Иногда вспоминаю наши ссоры. Теперь, спустя год, мне кажется, пожалуй,
ни разу не было серьезного повода для ссор. Мы поступали как дети,
неразумные дети.
А теперь, Светочка, я хочу тебя немного озадачить. В общем, пока
я был в госпитале, кто-то приделал ноги к моей записной книжке,
в которой были фотографии, адреса и так далее. Так вот, у меня к
тебе просьба, если тебя не затруднит, то купи записную книжку, перепиши
туда адреса... У меня же дома над входом в мою комнату должен висеть
крестик на цепочке - возьми его. После этого сфотографируйся. Если
сможешь, то возьми с собой мою мамку... Все это, и в том числе конверты
с твоим адресом и марки, отправь бандеролью или пусть это сделает
мамка... Мне очень неудобно тебя так озадачивать, так как это влечет
расходы, но я не вижу иного выхода...
24.01.93
г.
... У меня все нормально: жив, здоров. Вот только писем пока не
получал, ни одного. Так что вот уже скоро полгода как я нахожусь
в неведении не имея никакой информации, как вы там без меня живете.
А это, надо заметить, нелегко.
Одному парню недавно пришла телеграмма от матери, в которой говорится
что в Таджикистан письма не принимают на почте. Может, в Твери так
же? Если да, то пришли телеграмму. Так я хоть буду знать, что у
тебя все нормально и ты меня по-прежнему ждешь. Но все-таки я не
теряю надежды, что письма принимают. А то ведь как представишь,
что еще почти год жить без писем, то есть практически не имея никакой
связи с тобой, с домом, с друзьями. Так сразу дурно становится мягко
говоря...
Вот и заканчивается январь. Это значит скоро весна и следовательно,
скоро Май, сблизивший нас. И чем ближе весна, тем сильнее тоска
по тем дням, и тем больше хочется вернуться к тебе.
Я жду тот день,
Я жду тот час,
Когда судьба вернет мне вас,
Чтоб мог я вас обнять
И целовать!
Целовать!
Целовать!
ИСПЫТАНИЕ
«Нет почтового
обмена».
«Нет почтового обмена».
И на третьем,
конечно, то же. Сил моих больше нет. На прошлой неделе два письма
вернулись, на этой –
сразу три. Ну почему же «нет»? Как же «нет», если я письмо получила,
Третье уже. Вот оно – пришло, добралось до меня. Значит, есть какая-то
возможность! А на почте один ответ:
–
Заходите. Спрашивайте. Как указание придет –
скажем.
Улыбаются сочувственно,
руками разводят, а сами палец о палец ударить не хотят.
–
Неужели трудно запрос сделать? Может, отменили уже указание.
–
Мы этим не занимаемся.
–
А кто занимается?
–
Не знаю, девушка. В областном управлении спрашивайте. Может, они
знают.
–
А позвонить нельзя?
–
Куда позвонить?
–
В областное управление. Может...
–
Ну при чем тут областное управление? Я же русским языком вам объяснила
–
нет почтового обмена. Нет. Понимаете?
–
Понимаю... Вот если бы ваш сын там служил...
Зря я с ней
так. Может, она теперь нарочно все мои письма... Нет, глупость.
Письма сортируют на почтамте, –
в отделениях только доставляют. Аккуратно доставляют все мои письма
мне же.
Все? Ты в этом
уверена? А если какое-нибудь не вернулось, проскочило? Ведь может
же такое случиться!..
Это две недели
назад отправляла... Это тоже... А это еще раньше. Сколько же писем
назад не вернулось? Ну почему, почему я не записывала? Ведь собиралась.
И дневник забросила. Как я теперь узнаю: удалось хотя бы одному
письму проскочить или нет? Сама себе сложности создаю. Сама себе
голову морочу. Нельзя так, нельзя. Надо брать себя в руки.
Ну вот, письма
порвала. Теперь не узнаю, о чем писала. Впрочем, в каждом письме
примерно одно и то же. Надоело, сил нет одно и то же в сотый раз
переписывать.
А что остается
делать? Только одно и остается –
писать, писать и писать. Вот сейчас успокоюсь немного, соберусь
с мыслями и ….
Тимка? Как
всегда, ты вовремя. Зачем же на стол? Глупенький. Ну что ты принюхиваешься?
Нет, это не Вовочкины письма –
это мои. Видишь, снова вернулись. А я не плачу. Я уже и плакать
устала.
Прекрати, Тимка.
Разыгрался. Лучше сядь, будем вместе Вовочке письмо писать. Вот
только мусор выброшу. Тут сиди и не хулигань.
Тимка-Тимка,
кошачья твоя душа. Ты один меня не забываешь. Навещаешь меня, вместе
со мной Вовочкин голос слушаешь, письма писать помогаешь. Всем остальным
не до меня. Даже маме. Поздно вечером приходит, начинает про обмен
мне рассказывать. А мне так и хочется уши зажать или из комнаты
выскочить, забиться куда-нибудь. Ведь если мы переедем, я не смогу
тебе даже адрес сообщить, и тогда твоих писем не будет. Впрочем,
они будут сюда приходить, и можно будет с новыми жильцами договориться.
Господи! Как
страшно. Страшно представить себе, что здесь будут чужие люди жить.
Вот здесь, на кухне, где бабушка нас с тобой чаем поила. И даже
папка... Помнишь, однажды, когда мы промокшие пришли, он все тебя
накормить пытался. Где он теперь? И носа не показывает.
И в моей комнате,
где мы так часто сидели с тобой, где ты обнимал меня и целовал,
тоже чужие люди будут. А в новой квартире мне все чужим будет. Даже
если она хорошая очень, там с тобой ничего не связано, –
я там жить, наверное, не смогу. Разве вот Тимка со мной там будет
и голос твой, на магнитофонную пленку записанный.
Ладно. Хватит
об этом. Чему быть, того не миновать. Надо за письмо садиться. Где
же ручка? Здесь же была, на столе... Куда же ты, Тимоша? Сбежал.
Побеспокоили его, видите ли. Ну-ну. Я тебе это припомню, изменник.
Еще придешь. Кто с тобой играть будет? Кто тебе за ухом почешет?
А мне? Кто
мне хотя бы об ногу потрется? Все, Тимка, забыла. Я теперь не злопамятная.
. Я теперь... Я ...
Ну вот и всплакнула.
И вроде бы легче стало. Можно и за письмо браться.
«Вовочка,
любимый мой, здравствуй!..»
(Читать
Главу 13)
|
