| На главную страницу... |
| Повести |
|
Навеки
твой В. |
|
|
|
Глава 13
15.02.93
г. 8.02.93
г. 11. 03.
93 г. 22.03.93
г. 21. 04.
93 г. 3.05. 93
г. 10.05.93
г. ТРИНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ На секунду-другую взревел, захлебываясь, дизель, чихнул раз-другой и смолк. Тихо-то как! Ни единого звука. Только рядом, метрах в пяти левее, шевельнулся, переступая с ноги на ногу, Азашатжан Каримов. Стало быть, не спит. А Бобоходжаева что-то не слышно. – Боб! Бобо! Как ты там? – На-армально. – В сон не клонит? – Какой там сон. Креплюсь. – Крепись, Бобо. До смены недолго осталось. Три сорок пять. Минут через тридцать, по Малинину-Буренину, Панькин смену разбудит. Впрочем, и будить, наверное, не придется. По крайней мере тех, кто «видак» смотрел. Сидят сейчас в дежурке – перекуривают, обсуждают. Потом начнут магазины снаряжать. Потом Панькин старшине доложит, что очередная смена подготовлена, и вот когда Ренат от крыльца ДОСа до крыльца казармы сапогами протопает, останется нашей службы минут пятнадцать, может быть, двадцать. Еще полчаса уйдет на разряжание, всякие там хождения. Словом, часа через полтора, через два можно будет расположиться в дежурке. Панькин, надо полагать, место за столом, возле керосиновой лампы, охотно уступит. О чем же я напишу тебе сегодня, любовь моя? Решительно не о чем написать. Новости, конечно же, есть, но они не для писем. Я и без того, наверное, основательно потрепал тебе нервы. Да еще и телевидение, и радио масла в огонь подливают. Едва ли не каждый день наш отряд поминают, да так, что не всегда поймешь, о какой заставе идет речь. Надо как-то успокоить тебя. Но как? О том, что наша застава самая спокойная, писал уже. А ты вряд ли поверила. Мне и самому в это с трудом верится. И на правом, и на левом флангах «вовчики» такую активность развернули, а у нас – тишина. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Вот эта тишина мне больше всего и не нравится. Сам не знаю почему. И писать тебе о ней я не буду. Напишу о звездах. Я еще не писал тебе о них. Здесь звезды совсем не такие, как у нас в Твери. Здесь они совсем близко. И не только в горах. В Душанбе, когда в госпитале лежал, впервые с удивлением обнаружил, что внизу, в долине они выглядят такими же яркими и, кажется, совсем низко над головой. Этого, пожалуй, и не опишешь. Это видеть надо. Я бы попытался тебе нарисовать, но вряд ли сумею. Да и времени, как всегда, нет. Время здесь бежит стремительно, – только успевай дни считать. Дни летят, приближая час нашей встречи, до которой осталось... * * * В это время, надо полагать в 3 часа 58 минут, грянули первые выстрелы. Пусть простит меня читатель за то, что я лишил его возможности увидеть бой глазами главного героя этой повести. Тому есть множество причин. И первая среди них – отсутствие личного опыта. Так уж сложилась моя офицерская служба, что пули над головой, даже шальные, не свистели ни разу. А без того как представить себе ощущения человека в бою? Представить-то можно, но где гарантия, что не обману я читателя, не предложу ему, пусть даже из благих побуждений, вместо домысла – вымысел? Рецепт, казалось бы, известен – опирайся на факты. Именно так я и поступал в каждой из предыдущих попыток перевоплощения. Но в том -то и дело, что именно фактов – абсолютно точных, не вызывающих сомнений, – недостаёт. Их много и в то же время ничтожно мало. Даже время первого выстрела мы можем определить лишь приблизительно. Первое сообщение о начале обстрела пограничной заставы «Саригоры» поступило в 4 часа 15 минут. Но оно поступило с тринадцатой заставы (а с двенадцатой связи уже не было). Следовательно, какое-то время прошло, пока долетели до соседней заставы отголоски разгоревшего боя, пока сообразили там, что к чему, пока вышли на связь… Вполне вероятно, что прошло ни много ни мало – минут пятнадцать. Именно так, как правило, и планируются операции – «по нолям», то есть в 4.00; для того заблаговременно и сверяют часы командиры всех взаимодействующих подразделений и групп, чтобы каждая приступила к выполнению поставленной задачи в нужном месте и в нужное время. Но планы порой срываются. И есть основания предположить, что в этом бою первый выстрел прозвучал чуть раньше запланированного времени. Территорию заставы опоясывала сигнальная система. Нападавшие (а их в составе четырнадцати групп было не меньше двухсот пятидесяти человек) знали об этом. И наверняка рассчитывали обрушить на заставу шквал огня после того, как первые боевики преодолеют заградительный забор. Но выстрелы прозвучали до сработки сигнальной системы. Прозвучали именно потому, что рядовые Рабадан Магомаев и Сергей Симонов обнаружили нападавших. Если верно предположение о том, что начать операцию по уничтожению заставы планировалось а 4.00, то время ее фактического начала – 3.58 или 3.59. Это всего лишь версия, которую ни доказать, ни опровергнуть не представляется возможным. И можно было бы пренебречь этими одной-двумя минутами, коль скоро выигрыш их не позволил сорвать замысла неприятеля. Но можно ли сказать, что он не повлиял на исход боя? Быть может, без этого ничтожного выигрыша не было бы двадцати израненных, многократно контуженных, но оставшихся в живых... Эти две вряд ли придуманные минуты – они не спасли моего героя, но они позволили ему открыть ответный огонь в тот момент, когда действия противника были хоть в какой-то мере затруднены. Заградительный забор – не Бог весть какое препятствие, и шесть огрызающихся короткими очередями стволов – ничтожно мало против... Кто скажет точно, сколько их было – нападавших с фронта, со стороны дозревавшего ржаного поля? Это потом удалось сосчитать, что с гор, с господствующих высот в эти мгновения по территории заставы, по заранее выявленным и распределенным целям открыли ураганный огонь двенадцать пулеметов, четыре безоткатных орудия, пять установок реактивных снарядов, два миномета, до тридцати ручных гранатометов. Все это для того, чтобы отдыхавшие пограничники не успели взяться за оружие, не выбрались из жилых и служебных помещений, не вступили в бой. Душманам (не вдаваясь в подробности, я буду называть их так, как называли пограничники заставы «Саригоры») многое удалось. Едва ли не первый реактивный снаряд угодил в оружейную комнату, последующие разрывались в спальном помещении, в помещении узла связи. В первые минуты боя загорелся склад арттехвооружения, 82-миллиметровые мины плотно ложились у крыльца казармы, у второго (через столовую) выхода. И тем не менее только один пограничник погиб в помещении, все остальные успели покинуть его и пусть на минуту, но вступили в бой. Не в этом ли главная заслуга шестерых, находившихся в боевом охранении! Именно среди них был мой герой, сержант Владимир Елизаров. Если бы в эти, самые первые минуты боя пуля или осколок оборвали его жизнь, он и тогда погиб бы солдатом, полностью исполнившим свой воинский долг. Но в шквале огня Владимир был только ранен. По рассказам – легко ранен, надо полагать (даже это точно не установлено) в плечо. Но он не вышел из боя. Умом или чутьем угадав, что из этого боя нельзя выходить, что этот бой – на полное уничтожение. Так и хочется написать, что в действиях Владимира не было даже секундной растерянности. Хочется потому, что есть основания для такого утверждения. Но вряд ли это возможно – в самом первом бою ни на миг не растеряться. Не в отсутствии страха или смятения геройство, а в способности быстро преодолеть, превозмочь и смятение, и страх, и боль. Он преодолел. И обнаружив, что душманы стремятся завладеть боевой машиной пехоты, до которой так и не удалось добраться экипажу, Володя перебежками выдвинулся туда. Он сдерживал натиск наседающего противника, вызвав на себя сосредоточенный огонь. Кто знает, не надеялся ли он (в недавнем прошлом командир отделения стрелков-зенитчиков на БМП, стало быть, владевший и техникой, и вооружением) добраться до машины, вывести ее на более выгодную позицию и открыть огонь? Как пригодились бы защитникам заставы огневая мощь машины, и даже ее гусеницы, ее броня! Он не успел.
После прямого попадания мины или снаряда БМП загорелась. Но и тогда
он не отступил. Душманы продолжали наседать, надеясь, очевидно,
сбить пламя или завладеть хотя бы боезапасом. Он сдерживал их и
вернулся в окоп не более чем за минуту до того, как охваченная пламенем
машина взорвалась. В штатном расписании заставы сержант Владимир Елизаров числился командиром отделения службы собак. Именно там, в районе питомника, по предварительным планам действий надлежало держать оборону его отделению. Надлежало, но было бы чудом, если бы все его подчиненные сумели выполнить этот план. Однако кто-то все же добрался и вел огонь! Несколькими часами позднее оставшиеся в живых пограничники, перед тем как покинуть территорию заставы, сосредоточились в той части траншеи, которая находилась на половине пути до питомника. Их могло бы быть не восемнадцать, а девятнадцать, но…. Среди солдат срочной службы Владимир Елизаров был не только одним из наиболее опытных. Он был сержантом, командиром отделения и, повинуясь этой логике, оказался с горсткой бойцов на позиции своего отделения. Рассказывали и писали, что возле БМП Владимир уложил не менее двадцати душманов. Разумеется, это не факт, но у кого повернется язык оспаривать его! А в районе питомника, на склоне и на подступах к нему, после боя было обнаружено семнадцать трупов душманов (и это не считая раненых и убитых, которых нападавшие вынесли с поля боя). Не в цифрах дело, а в решимости держать оборону, любой ценой не допустить противника на территорию заставы. Именно в этой решимости Володе не откажешь. Кончались боеприпасы, но оставлять позицию отделения он не собирался. Он сражался бы до последнего патрона, но... К исходу второго часа неравного противостояния оборона заставы уже не была круговой. Душманы группами просачивались на территорию заставы, заходили в тыл оборонявшимся пограничникам. Владимир успел обернуться прежде, чем очередь из автомата прошила его почти в упор... Так закончился бой для сержанта Владимира Елизарова. Тяжелораненый, он упал на дно окопа. Смерть наступила позднее. Оставшиеся в живых сквозь грохот боя услышали душераздирающий, нечеловеческий, кровь леденящий крик... Не они, а те, кто выбил духов с заставы, содрогнулись, обнаружив в одном из вольеров голову, отделенную от тела.
|