Князь угощал на славу, и господа хозяйничали как дома. По окончании обеда выяснилось, что все, что князь хочет предъявить Заполы, будет предано огласке. На том и успокоились, сойдясь во мнении: «Хорошо, все это вас касается так же, как и меня, поэтому что сделаете, то и будете иметь», – и, охотно вручив свою судьбу пану князю и панам братьям, разошлись по домам. Другие, не заботясь о доме, о семье, а сидению дома возле жены за печью предпочитая компанию, остались в Ликаве – пьют, буянят и бранятся. Третьи собрались на охоту, а четвертые ушли к приятелям, чтобы еще несколько дней повеселиться.

Пан князь, не дожидаясь окончания обеда, ушел в свои покои, где обыкновенно читал и писал, где на столе лежат бумаги, а на полках – книги. Следом пришел пан Червень и протянул руку своему брату. Князь пожал ее и сказал: «Братец, наконец-то мы одни, и можем прижать сердце к сердцу, произнести слова приязни».

«Ничего не поделаешь, человек должен вновь и вновь забывать о себе, когда перед ним стоят высокие цели».

«Ну да ладно», – ответил на это князь. – «Теперь, после трудов, побеседуем».

«О чем же побеседуем? Пожалуй, не только о том, о чем в собрании говорили? – Что и как нам делать, мы уже обсудили. И все же, братец, прошу тебя, объясни, почему все против Заполы? Однако, какие претензии ты ему предъявляешь, не прислушались?»

«Хорошо, отвечу тебе. Помнишь ли последние слова нашего отца? Ах да, тебя там не было, ты не знаешь, но я тебе расскажу. Его взгляд уже остановился, лицо дрожало, а из болезненной груди доносились такие звуки, что мало кто понимал их; только правая рука его шевелилась, и мы видели, что он благословляет кого-то, так как двумя пальцами совершал святой крест. Все стихло, он положил руки на сердце и из глаз, которые вдруг ожили, потекли слезы. Потом он пошевелился и тихим голосом попросил присутствующих удалиться. Я остался с ним.
«Я сделал, что смог», – говорил он тихо. – «Бог свидетель, в моем отечестве много раз солнце вокруг земли обернется, прежде чем в Венгерской земле появится человек, который будет жить и умирать с такой же страстью, как я. Сын мой, я умираю, благословляя свое отечество, увы, умираю со слезами, поскольку должен оставить его. Увы, разгорятся страсти, поднимет свои знамена своеволие, и уничтожит мое дело, дело мое, дело великое – но незавершенное. Сын мой, займешь ты после меня государев трон или нет, подавляй страсти, где только возможно, сопротивляйся своеволию и стой на том, чтобы царил закон. – Да, вижу, как тебя задевают, как множатся несправедливости, зло против добра, невинность против греха, – и все это в моем отечестве. – Знаю, тяжело для вас бремя моей власти, поскольку привыкли жить без порядка, без закона. – Будете уклоняться из-под скипетра, строить козни себе, и отчизне. – Сын мой, поклянись, что во всем будешь наследовать своему отцу!»
Он умолк, я со слезами поклялся, а он благословил и меня, и кого-то еще; слов не разобрать, но он шептал и шептал, хмурил брови, угрожал и благословлял – кому, кого, неизвестно – и уснул».

Князь замолчал – и хотя еще не закончил свой рассказ, не мог договорить, ибо воспоминания наполнили слезами его очи, замутили душу, обременили сердце – и слова застревали в груди, пробуждая печальные чувства, еще более печальные мысли. Пан Червень устремил взгляд в землю, должно быть, все это затронуло и его сердце; даже если глаза не слезятся, грудь не вздымается, кто знает, что он чувствует, о чем думает. Князь прервал молчание: «Потому и выступаем против Заполы, потому и не желаем возмутить против него других, что выполняем волю умирающего Матиаша, а Заполы – это тот, кто уничтожает все, что создал мой отец, который меня всей душой ненавидит и хочет уничтожить ради того, чтобы и памяти не осталось о великом короле, его возвысившем, который у меня сейчас отнимает мои владения, который перед тем из отцовского наследства забрал все, что хотел. Перед ним молчат и закон, и право, поскольку он их наивысший покровитель. Волк охраняет овцу – и все великое, святое, что создано Матиашем, превращается в ничто».

«Ты прав, прав», – сказал Червень, – «но неужели не собираешься противостоять ему?»

«Велика его сила, он – палатин, а я – князь, не располагающий реальной властью. Что же теперь, поднять знамя мятежа и развалить на части всю страну?»

«Тогда примирись с ним, и поступай так же, как он».

«Вода никогда не примирится с огнем, и не станут ворон горлицей, а голубь ястребом. Заполы вознесся из ничтожества, он и в своем нынешнем величии ничтожен, поскольку ничего возвышенного не носит в своем сердце; он научен на постоянное изменение времени смотреть как на счастье, поскольку время и счастье сделали его тем, кем он есть; не зная ничего другого, он полагает, что все сущее на свете создано только для удовлетворения наших желаний».

Червень произнес: «Тогда долой его, как о том кричали паны».

«Легко сказать, но трудно сделать».

«Отдайся чувствам и соедини с ними несгибаемую волю, тогда затмишь и солнце на небе, и звезды в ночи. Каждый, кто дает волю ненависти, вынужден следовать за ней и идти туда, куда сердце ведет».

«Да, однако, он является всем, а я ничем, он был гетманом драбантов, а я королевским сыном, он стоит высоко и с успехом одну за другой срывает блестки, которыми меня с ног до головы покрывает отцовская слава, а мне остается только взирать на это; он уничтожает все достижения моего отца, а я должен помнить о клятве, которую дал умирающему королю, он губит отчизну, а я не могу ей помочь».

«Это ты так думаешь; не бойся силы, когда обладаешь силой, а если не обладаешь, не жалуйся, все одно не поможет. Если можешь, ударь. Заполы знает о том, что и как может начаться».

От слов Червеня у князя засверкали глаза, он выпрямился во свесь рост, его лицо посветлело как небо, на котором солнышко разогнало облака. Князь протянул руки, порывисто положил их на плечи Червеню и произнес: «Ты и впрямь так думаешь, как говоришь?»

Червень улыбнулся, кивнул головой и произнес: «Зачем говорить, если так не думать? Послушай, я знаю, что Заполы жаждет трона, что когда в Вену пришли представители благородных сословий, он вызвал своего сына Яна и произнес высокомерно: «Был бы ты чуть постарше, эта блестящая корона была бы на твоей голове!» Я знаю, что он предводитель всего злого, и потому говорю: «Выступай, если можешь, против него, рви сети его замыслов, а иначе прощай страна, прощай справедливость!»

Князь слушал слова брата, слушал затаив дыхание, чтобы ни вдох, ни выдох не мешали ему ловить каждое слово, такое приятное, такое неизведанное. Когда тот закончил, спросил: «А ты готов выступить против Заполы?»

«Дай мне власть, дай мне силу – тогда увидишь, что произойдет. Да что же я? – Если бы у меня было твое имя, твое богатство, то доверие, которое к тебе испытывает пол-страны, я бы не спрашивался ни у Владислава, ни у палатина, но сам в своих землях властвовал как господин и выступал бы против каждого несправедливого шага».

«А хочешь разделить со мной мою власть?» – с интересом произнес князь.

«Братец», – ответил Червень, – «силу и власть нельзя делить, поскольку она лишь до той поры остается силой, пока не распадется на части. Стоит силе выступит, как за ней потянет все, что является слабым; так и ты – выступи, а мы пойдем за тобой. Ничего не поделаешь, если что-либо должно случиться, одна личность должна вести за собой всех. Сила, которую мы можем противопоставить Заполы, должна опираться на крепкий и надежный фундамент, должна объединяться вокруг личности, которая ее сплотит; а ты – единственный, кто действительно может начать, только лично ты имеешь право, другого мир осмеял бы».

Пан князь порывисто ответил: «Братец, ночь и день высматриваю неустанно, не нахожу, руки протягиваю, и не могу дотянуться! Однако идея найдет идею. Послушай, послушай! Еще никому не открыл сердца, не раскрывал перед людскими взорами своей души, однако ты меня поймешь, ты не обратишь мне во зло мои слова. Все, что ты говорил – это и мои мысли, мои чувства, мои намерения. Мы хорошо знаем, что только сила, представленная одной личностью, поможет нам всем. Владислав не является такой личностью. Заполы тоже, несмотря на то, что у него есть сила, и он на деле является королем, хотя и не носит этого звания. Чтобы в стране утвердилось добро, чтобы вернулся старый порядок, кто-то должен взять в руки узду, за которую поведет всех остальных. Однако к такой власти никто не придет иначе, как через падение Заполы, и потому я согласен – ударим на Заполы, когда мое дело будет решено. За ним стоит народ, и мы должны эту благосклонность народа у него отнять, для этого я умышленно предложил собранию свои претензии против Заполы. Владислав его боится, и потому мы должны любыми способами воспрепятствовать их сближению, поскольку король переменчив, к чему я тоже уже предпринял шаги, – внушил, что Запола спит и видит, чтобы обосноваться для начала в Левоче. Он богат, а ведь известно, что за богатством весь свет тянется, поэтому мы души наших последователей должны наполнить святой любовью к отчизне, чтобы никакие посулы их не смутили; и потом, потом, когда этих трех целей достигнем, мы на него обрушимся, отомстим за позор и отвоюем наследственные права».

Князь говорил, повышением голоса подчеркивая свои мысли. Похоже, что все это давно лежало у него на сердце и сейчас, когда онрешил открыться, с волнением произносил слова; чувствовалось, что душа его, хоть и была внешне спокойной, хотя и не видно было, как сожалел он об утраченных надеждах, которые сулили ему венгерский трон, в глубине он переживал утрату, был весьма уязвлен тем, что власть его была отнята, а в титуле отказано. Ничего не поделаешь, если человек к чему-либо чувствует призвание, но не исполняются его ожидания, как бы он этого ни скрывал, что бы при этом ни говорил, все же в глубине души его остается горькая боль, незаживающая рана. Тем более, если человек сознает, что менее достойный получил то, чего он жаждал!

Червень слушал, принимая и не принимая сказанное, и хотя князь в волнении этого не замечал, хотя Червень не излагал своих мыслей, все же он не оставался бесстрастным, и его лицо это отражало, так при последних словах князя он нахмурил брови и отвернулся. Князь говорил далее:

«Ты, братец, говорил, что силу не нужно делить, и в этом ты прав; однако ты не прав, когда советуешь, чтобы я в своих землях распоряжался по собственной воле. Единая сила должна подняться над всей страной и от нее, словно кровь от сердца по жилам, должна разлиться по всей стране. Чтобы добиться желаемого, мы должны встать во главе всей страны». – А потом, понизив голос, произнес. – «Трон утрачен, однако сила и власть, которыми обладает Владислав, отделены от трона, потому что Владислав будет делать то, что ему говорят. Заполы должен быть свергнут, и тогда все будет хорошо», – договорил князь, приглядываясь испытующим взглядом к Червеню, и спросил: – «Будешь ли ты действовать против Заполы?»

Червень улыбнулся и ответил: «Ни званию, ни богатству, ни силе и власти его я не завидую, но за то, что он несправедлив и действует вопреки праву, всюду, где только возможно, я буду действовать против него».

Князь так и не понял, что значат эти речи, но, недолго думая, слов не разбирая, произнес, взволнованным голосом: «А составил бы ты со своим братом основу союза против него?»

«Если это зависит только от меня, охотно».

«Зависит, зависит. Ты мой брат, и твое происхождение связывает тебя со мной, ты способен сделать более других, ибо останешься верен мне; ты лелеешь те же мысли, и поэтому все будешь выполнять с убеждением; ты рассудителен, и поэтому никогда не поступишь опрометчиво, все выполнишь наилучшим образом. Так дай же руку, пусть нас свяжет святая клятва, что останемся верны друг другу до смерти, что живыми и мертвыми будем трудиться против Заполы!»

Едва Червень протянул руку князю, кто-то из-за спины крикнул: «Эй, войзьмите и меня в ваш союз!» Братья обернулись, осмотрелись и увидели позади себя пана Панкраца, который с важной улыбкой протягивал руку. – Князь узнал Панкраца, он знал, что это самый преданный ему человек, и самый ярый неприятель Заполы; и все же ему не понравилось, что он стал свидетелем этого доверительного разговора с братом. Панкрац это понял и наполовину в шутку, наполовину всерьез сказал: «Раз уж я все слышал и знаю, что куете, чего уж теперь – возьмите и меня в свой союз, а я вам такую клятву принесу, что у всех в глазах заискрится, а у Заполы – в первую очередь».

Князь ответил: «Раз уж вы узнали начало, можете узнать и конец, ибо я сказал, что мы с братом сделали почин, который должен распространиться далее!»

«Да, я тоже хочу стоять у истоков», – произнес Панкрац. – «Вы имеете право гневаться на Заполы, ибо он клялся в Австрии и в Будине вашему отцу, что будет настаивать на том, чтобы вы стали королем, и посмотрите – прекрасно вам помог, я тоже имею право на него гневаться».

«Оставим гнев», – голосом полным тревоги произнес князь, – «То, что мы делаем, мы делаем из чистой любви к отчизне».

«Ах, оставьте вы на время эту любовь, поскольку все это лишь праздные слова, которые мало что значат. Нет бы Заполы в глаза бросить: «Парень, ты обманул моего отца!» – вместо вашего: «Предал отечество!» – Что? Неужели человек не имеет права погасить пламя, когда оно его опаляет? – Да, прочь с этим постоянным терпением. Если тебя ударили, ударь в ответ. – Он лишил вас трона – лишите и вы его всего, чего только сможете».

«Так не годится, не годится», – ответил Червень, мотая головой, – «Речь идет о троне, а не о Заполы. – Кто бы ни был королем, – не в личности дело, была бы польза стране!»

«Пожалуй, вы с вашим рвением немногого достигните», – проговорил Панкрац. – «Это замечательные слова, замечательные, и захватывают человека так, что, кажется, от одной искры он готов в пекло спуститься, но когда поостынет, поудмает: «Не гаси того, что тебя не жжет», – с таким ты даже шнурка для доломана не добудешь». Но пусть только ваша милость встанет во главе наших людей, скажет им: «Смотрите, Заполы попирает ваши права, долой его, я буду палатином или королем!» – вот тогда увидите, как дело пойдет».

«Вы поступайте по-своему, а я по-своему», – ответил на это с улыбкой князь, – «И это хорошо. Молодым приятно видеть одно, а пожилым – другое. Мы молоды, а ваша милость уже в возрасте».

«Это не важно», – отозвался Панкрац. – «Что? Да, я тоже знаю, как надо начинать, и когда придет время взять в руки саблю, тогда увидите, кто лучше в этом разбирается – я или кто угодно из ваших юношей».

«Не подведем, не подведем».

«Пусть так. – Однако не растерялись бы в других обстоятельствах. Впрочем, вернемся к Заполы. Пан князь, ваша милость – принимаете ли вы меня?»

Князь похлопал по плечу почтенного старца, подал брату одну, а Панкрацу другую руку и сказал: «Хорошо, дорогие мои – клянемся, что будем вечно Заполы преследовать, что поднимем народ против него, что не успокоимся, пока не освободим страну от ярма, которым она угнетена!»

«Клянемся, клянемся!»

«Что останемся верными клятве!»

«Клянемся, клянемся!»

И князь сжал обоим руки, целовал обоих, а те меж собой целовались – и сказал: «Хорошо, хорошо – теперь, когда мы объединились, будем начинать».

«Подождите, подождите, пан князь!» – произнес старый Панкрац. – «Это еще не конец нашей клятвы. Я сам навязался в ваш союз и хочу вас заверить, что нет мне пути назад, чего и от вас жду. Что ожидает того из нас, кто либо союзу, либо одному из нас окажется неверен, кто, например, перестанет добиваться нашей цели?»

Князь произнес: «Смерть».

«Хорошо, хорошо, пан князь», – произнес Панкрац. – «Смерть, смерть ему. А старый Пакнрац клянется вам, что сам разобьет голову о первый же камень, если ему когда-нибудь взбредет помириться с Заполы. – Да, пан князь, и вы, пан брат Червень, прикажете ли вы старому Панкрацу, чтобы саблей или чем-либо шепнул на ухо в напоминание о нашем союзе, если один другому или союзу этому вдруг окажется неверен?»

«Что вы задумали?» – отозвался князь.

«Ничего не задумал; но я хочу на всякий случай обеспечить свою безопасность. Большие господа иногда имеют смешные привычки, а молодые люди порой обещают многое, о чем потом сожалеют. Увы, беда тому, кто вступает с ними в игру, ибо они по тем или иным причинам скоро помирятся с неприятелем и оставят пропадать того, кто самым горячим образом поддерживал их замыслы!»

«Так вы нам не верите?»

«Верю, не верю – это не важно. Если бы не верил, то ни во что бы не вмешивался, я же хочу, чтобы наш союз стал цепью, которую никто не сможет разорвать, поскольку одно звено крепко связано с другими».

«Если вам так угодно», – ответил князь, – «можете остаться. Я отвечаю за себя – и мой брат также. Тот из нас, кто о других помнить не будет, кто охладеет и не последует к совместной цели – будет предан смерти».

«Вот и хорошо, это то, чего я хотел. Теперь приступим к делу, поскольку если не ковать железо пока оно горячо, ничего не добьешься», – произнес Панкрац.

Червень все это время молчал, словно немой, только слушал, что говорилось, наблюдал за тем, что происходило, и лишь тогда, когда все присягали и клялись, принимал участие в разговоре. Князь смотрел на своих союзников с умилением и напоследок спросил, что они намерены немедленно предпринять. – Червень ответил: «Теперь поступай, как знаешь, изложи нам свои планы, а мы будем их исполнять; однако поторопись, пора вернуться к гостям, которые истолкуют нам во вред наше отсутствие; ты же знаешь, что им достаточно малости, чтобы вспыхнули как порох».

Князь сказал: «Почин я уже сделал, изложив свои претензии перед сегодняшним собранием. Этим я хотел пошатнуть в народе доверие к Заполы, и это, как мне кажется, удалось».

«Ну а если и нет, – перебил его Панкрац, – зачем же нам разум? Нам и слова не надо, все мы с кем угодно, только не с Заполы».

Князь продолжал: «Конечно, Липтов – это еще не вся страна, но когда все станет достоянием гласности, придут высшие судьи. В Хорватии мой шурин Франкопан и все семейство заодно со мной, Якуб Шекели только и ждет, когда мы выступим против Заполы; Юлаковцы тоже со мной согласны – хоть сейчас готовы выступить. Словом, можем начинать, но только после того, как Владислав рассудит то, что мы ему предложим. Франкопановцы уже добрались до Будина и действуют при королевском дворе против Заполы. Король, знаю, не расположен к нему и не терпел бы его, если бы ему было на кого опереться в государстве, кто бы помог ему устранить ненавистного Заполы. Вот когда убедится в справедливости моих жалоб, которые я сегодня огласил, Заполы хочет не хочет, а вынужден будет уйти. Этого мы и должны ждать. С другой стороны нам необходимо, чтобы Заполы еще больше нас ущемил, только после этого будем иметь право его ударить. Значит мы должны послать депутацию в Спиш, где и призвать его именем закона и королевского решения, чтобы не только удовлетворил требования всех, кто сегодня на него жаловался, и вернрул их владения, но и мой замок Замбор, мне вернул и – на основании второго декрета Владислава, что нам недавно был вручен, – возместил годовые убытки».

«Этого он не сделает», – сказал Червень.

«Скорей позволит себя на куски разрубить», – подтвердил Панкрац, – «чем соизволит свою высокомерную голову склонить перед королевскими декретами».

«Этого нам и нужно, ведь после этого будем иметь вескую причину на него наброситься. – Наконец, короля мы должны довести до того, чтобы он не вмешивался, а потом выступим против него. – Так кто же пойдет в Спиш?»

«Если вас это устроит», – сказал Панкрац, – «пошлите, вот, пана Червеня».

«Хорошо, хорошо. Братец, ты поедешь в Спиш, предъявишь палатину наши требования, и этим снимешь все наветы, что на нас возвели. Вы, пан Панкрац, спросите у каждого, что он имеет против Заполы, и скажете, что посылаем послов в Спиш к палатину и предлагаем ему поладить миром».

«Я все для вас сделаю, только не напоминайте мне о мире, ибо как только об этом слышу, кровь приливает к голове».

«Ну, ну, ваша милость», – ответил князь, – «мы вынуждены так говорить. Неужели забыли, что обещали нам изо всех сил добиваться цели по-хорошему? Мы же говорили, что это только для того, чтобы получить повод восстать против него».

«Пустое. Скажу, что отправили посольство в Спиш, но о соглашении ни слова».

«Хорошо, хорошо. Теперь это наше решение огласите по всей столице. Ты, братец, будешь мне помогать рассылать письма в Хорватию, Славонию, за Дунай и по столицам. Потом, когда все будет готово, поедешь в Спиш».

И все трое ушли в залу, где находились остальные гости.