Спишская Собота – один из тринадцати спишских городов, которые король Зигмунт передал Польше. Хоть он и является собственностью Польши, но расположен меж венгерских земель, и потому владетельные паны здесь частые гости, а горожане жили с оглядкой на Венгрию, ибо все эти городки – не более чем острова меж селами спишской столицы. А часто и так случалось, что владетельные паны в тех городах, хоть они и не подчиняются Венгрии, бесцеремонно и суд, и совет держали.

Пан Заполы, желая находиться рядом с событиями, в которых решалась его судьба, его будущее, хорошо знал о том, что его власть палатина распространяется только на земли, принадлежащие Венгрии, и все же расположился в Спишской Соботе. Старое здание ратуши было его ставкой, откуда он и рассылал приказы частью в Липтов, частью к границе Польши, где уже находились корвиновские войска.

Высокомерный палатин, самый высокомерный из всех панов гордой Венгрии, распоряжался сейчас как король, и даже больше чем сам король: чего захочет, то и получит, чего ни пожелает, то и исполнится. Его друзья в Будине с помощью турок добились от короля новых полномочий, которые поставили крест на прежних замыслах Владислава, а вместе с тем и на противниках палатина, действующих в соответствии с прежними приказами Владислава.
Вот и засел он в Соботе, и пребывал здесь в предвкушении победы и гибели своих противников.

Вдруг разнесся по городу шум. Палатин спросил о причине, и получил ответ, что это шовдовцы ворвались в дома горожан; улыбнулся он и сказал: «Оставьте их, пусть порезвятся, пока есть время», – не договорил, но с грустью подумал, что в его правление подобного уж точно не случилось бы, и подумалось ему, что вместе с этой причудливой толпой пришла и его победа.
Тут грудь его запылала, захотелось обнажить, облегчить ее горячим дыханием.

Открылись двери. Вошел Вербочи и тотчас, без приветствия, произнес: «С оружием в руках, в бою против нас и короля!»

Палатин понял его и ответил: «Тем лучше для нас, тем хуже для него!»

В это время дверь снова распахнулась. На пороге показался Корвин, князь Липтовский, безоружный, без эскорта сторонников, без силы и власти, хотя еще недавно тысячи сверкающих мечей готовы были по одному его слову разметать нынешнее неравноправие с главным его неприятелем.

Заполы нарочито не встал, не поприветствовал вошедшего так, как этого требовали его происхождение, титул и заслуги; знает, что он сейчас господин, а Корвин в его руках. И потому, даже не бернувшись на князя, спросил Вербочи:

«Пан Вербочи, довел ли ты послание его милости короля Владислава до пана князя Липтовского?»

«Довел!» – ответил Вербочи.

«Пан князь, несомненно, по королевскому приказу сложил оружие?» – снова спросил Заполы.

Вербочи ответил: «Я сказал его милости, чтобы он распустил своих людей, сложил оружие и держал ответ за возбуждение мятежа в наших столицах, в ответ получил пули и сабли. Пять десятков наших сторонников пало при этом замертво».

«Пан Корвин», – впервые обращаясь к Корвину, спросил Заполы. – «Чего заслуживает тот, кто вооруженной рукой действует вопреки королевским приказам?»

«Пан палатин», – ответил с достоинством Корвин, – «кто дал вам право говорить со мной от имени короля?»

«Смешной вопрос», – с улыбкой ответил Заполы, – «Кто, как не палатин, имеет большее право говорить от имени короля? И через кого передается его воля в вопросах войны и мира, как не через палатина?»

«Моя экспедиция предпринимается по воле короля», – сказал Корвин, – «и вы не имеете права ей препятствовать, действуя вопреки власти более высокой, чем ваша».

«И где же эта более высокая власть, чем моя? – Знаю, знаю, что вы думаете. – Вы были тайно направлены в Польшу, ни сейм не принимал на этот счет решения, как это делается всегда, когда Венгрия идет на помощь соседям, ни палатин об этом ничего не знал, хотя всему свету ведомо о том, что не только помощь людьми посылать, но даже переговоры с соседними монархами никто не смеет вести без ведома палатина, ибо кто же будет отвечать за то, что неприятель станет мстить нашей державе? – И тем не менее», – продолжал Заполы, – «чтобы вы не думали, будто Заполы способен поступать так же, как Корвин, вот вам королевский приказ». И, вытянув из-за пазухи бумагу, передал ее Вербочи, который прочитал:

«Мы, Владислав II, король венгерский, чешский и пр., этим нашим письмом уполномачиваем Стефана Заполы, палатина любимой нашей Венгрии, и приказываем ему войска, следующие на помощь Польше против союзника нашего, султана турецкого, всенепременно задержать, их предводителей, какого бы положения и имени они ни были, к роспуску своих людей и к сложению оружия призвать, об ответственности их предупредить, а в случае непослушания вооруженной рукой их замыслы пресечь, и от имени короля злоумышленников судить. Дано в Будине, в святки рождества благословенной Девы Марии, года от рождества Христова тысяча четыреста двадцать девятого. Владислав».

Князь онемел. Вербочи положил бумагу на стол, так что и королевскую подпись, и королевскую печать нельзя не заметить. Тяжело сердцу честного человека видеть не только крушение своих замыслов по вине людей безвольных, не твердых в слове, но и наблюдать смущение неприятеля, отводящего взгляд от его лица, охваченного гневом, болью и жалостью. Корвин огляделся вокруг, нет ли поблизости человека, который мог бы объяснить ему эту странную перемену; Заполы догадался о чем думает князь, чего ищет его взгляд, и произнес:

«Пан Корвин, не желаете ли получить объяснение от ваших друзей? Жаль, что Заполы не имеет чести пинадлежать к ним, поскольку, как вам известно», – с легкой усмешкой продолжал он, намекая на союз своей дочери с Корвином, к которому он когда-то так стремился, – «ваш собственный отец не хотел допустить этого. И все же мы вам окажем услугу. Сегодня некий пан Штявинский спешил за вами вдогонку с посланием от Франкопанов, вы, к сожалению, уже обнажили меч и находились в руках моих людей, поэтому и Штявинского остановили мои люди, однако сейчас Заполы все же позволит вам выслушать послание».

Он махнул рукой, и в комнату был введен Штявинский. Видя перед собой обоих неприятелей, Корвина и Заполы, тот оторопел и остался стоять в дверях; однако Заполы, словно никогда его ранее не видел, произнес: «Извольте приблизиться и рассказать, что вы должны передать пану Корвину».

Штявинский протянул ему письмо от Франкопана.

Читая его, Корвин нахмурился.

Король Владислав был человеком безвольным, слабым; какая из сторон оказывалась сильней, той и держался, в последнее время – заполовской, которая одерживала верх. В то же время он провел в Левочи тайные переговоры со своим братом, где они договорились о взаимной помощи; потому и направил Корвина на помощь брату, Яну Альбрехту, против турок, которые напали на Польшу. Заполы молча наблюдал за происходящим, не теряя напрасно времени, не отступая от своих целей. Владислав полагал, что Заполы совершенно сражен, ничем не проявляя себя в деле, в котором палатин обязан принимать самое деятельное участие. Однако он просчитался. Заполы знал о каждом шаге и Владислава, и Корвина, но до поры не вмешивался, чтобы одним ударом сразить обоих, так полагая: «Подождите, и помощь в Польшу не пошлете, и себя погубите: Владислав потому, что страна сама потребовала мира, а он навесил ей на шею грозного неприятеля, а Корвин потому, что, желая добиться королевского престола, сам же возбудил в стране междоусобие». Меж тем Заполы дал знать туркам, с которыми находился в тайном союзе, об экспедиции Корвина в Польшу, и едва она началась, тотчас в Будине появились турецкие послы, пригрозившие Владиславу войной, если он будет помогать их противнику, и обещавшие ему и его стране мир, если он от всего устранится. Произошло то, чего и хотел Заполы. Владислав предпочел упрочить мир с турками, нежели послать помощь брату, поскольку своя рубаха ближе к телу. Тем самым он попал в объятия Заполы, друзья которого, тотчас поддержанные турками, стали единственными советниками Владислава, в то время как Франкопаны, Шекели, Гереб и другие сторонники Корвина, которые прежде верховодили в Будине, получили приказ своих сторонников, следующих в Польшу, вернуть, распустить и затаиться так, чтобы никто не узнал о их прежних замыслах. Так помощь, идущая к Корвину из Южной Венгрии и Хорватии, была распущена еще до того, как достигла границ Венгрии. Других весть об этих обстоятельствах настигла в Силезии – и только Корвин ничего не знал о случившемся. Одному Богу ведомо, то ли ему так неспешно писали, то ли Заполы задержал в дороге Штявинского и вплоть до последней минуты не позволял ему вручить Корвину письмо от Франкопана, чтобы уничтожить и Корвина, и Владислава, который, если бы Корвин перешел границу, поневоле нарушил бы данное туркам слово.

Заполы был высокомерен, расчетлив, разбирался во всех интригах, и потому Бог знает, насколько он был замешан в опоздании сообщения корвиновского шурина.

Сейчас, глядя в окаменевшее, удивленное, застывшее лицо князя, он любовался его гневом, смущением, печалью. А когда достаточно на него насмотрелся, произнес:

«Ну, пан Корвин, поскольку мы узнали о нарушении вами королевских приказов, знайте, что у палатина Венгрии теперь нет более важной задачи, чем поставить вас перед судом за то, что, оказав сопротивление королю, едва не поставили страну у края пропасти, навесив ей на шею угрозу турецкого нашествия! А сейчас извольте следовать в Спишский замок, поскольку палатину Венгрии не пристало вершить суд на чужой земле.

Последние слова были произнесены с такой важностью и категоричностью, что даже ближайшие друзья склонили перед ним головы; сам Корвин стоял перед длинным столом неподвижно, в задумчивости. Заполы поднялся со стула, взмахом руки указал увести Корвина, но никто не двинулся с места, ибо знали, что значил этот жест у Заполы.

Он нахмурил лоб, обвел задумчивым взглядом своих гостей и закричал: «Ну так что, палатин Венгрии должен просить вас, чтобы вы выполняли его приказы?»

Все разом подскочили то ли от страха, то ли из уважения, то ли в силу обязанностей, и кинулись к Корвину.

Вдруг в прихожей поднялись крики и шум; дверь распахнулась и на пороге появился Червень.

Едва Вербочи дал знать шовдовцам о том, что обещанное Заполы находится в их руках, т.е. что они могут перетряхнуть сундуки и шкафы спишских горожан, те, словно воронье, тотчас разлетелись во все стороны. Немало пришло их и в Соботу, поскольку заранее поделили меж собой города, чтобы один другому не стоял поперек дороги и не мешал заниматься своим ремеслом - кроме того панам братьям из одной фамилии не к лицу было мешать друг другу там, где речь шла об обогащении и заработке. Вот так часть из них в полном порядке добралась до Соботы. Тут соскочили они с коней, двух- трех оставили на страже и разбрелись по городу с визитами.

Визиты эти не доставили удовольствия жителям Собота, но что до того шовдовцам? Они земаны от рождения, а тут какие-то мещане, которые знать не знают о каких-либо распрях, заварухах, о военных экспедициях вплоть до турецкой границы, которые короля и в глаза не видели, не говоря уже о том, чтобы ходить с ним на охоту или говорить этому самому могущественному господину «пан брат» – и чем же, при таких различиях, могло обернуться их новое знакомство? Поначалу они подчеркнуто вежливо обходились с жителями Собота, словно бы те почли за честь, чтобы паны шовдовцы снизошли заглянуть в их шкафы и сундуки; но поскольку их «снисхождение» никто за честь принимать не хотел, но принимался называть их разбойниками, шовдовцы сменили позицию – расправляли усы, таращили глаза, а если нужно было напустить страху, бряцали саблями так, что звон стоял по всей Соботе. Мужчины, конечно, были вооружены, ибо каждый год вынуждены были защищать и себя, и городские стены, но за городом никогда оружия не использовали; однако сейчас, ожидая дружественные корвиновские полки и так страшно обманутые в своих ожиданиях, они потеряли головы и не знали, что предпринять, не умели по-мужски воспротивиться панам братьям из Шовдова. Что касается женщин, те лишь кричали, призывали мужей и, где только могли, искали защиты от незванных гостей.

В разгар шума и криков примчался с кежмарской стороны всадник, седые обвисшие усы, голова понурена, а глаза, похоже, даже не видят, что вокруг него происходит.

На конский топот из крайнего дома выходит молодой мужчина высокого роста, с загорелым лицом и темными глазами, и кричит прибывшему: «Старик, что там, что?!»

«Все кончено, сын мой, все кончено!» – ответил пан Панкрац дрожащим печальным голосом. – «Говорил же я вам, чтобы оставили все интриги, всех поляков. Бей Заполы, а потом делай, что хочешь; но где там, вы мудрее, хотя едва обзавелись бородой, а я со своими советами недостаточно умен, хоть время и выбелило мою голову. А теперь посмотри, что в итоге!»

«Но, старик, старик, неужели разбиты наши войска?»

Старый Панкрац пожал плечами, покачал головой и грустно нерешительно ответил: «Ах, оставьте меня в покое! Между нами и нашими войсками стоят заполовские отряды, и пробиться к ним невозможно!»

«Тогда храни нас Бог, нас двое!» – говорит Червень, который до самой Соботы следовал за экспедицией Корвина, чтобы через Панкраца, с которым постоянно время от времени встречался, советом в меру своих сил способствовать успеху экспедиции. – «Нас двое, старик, а вдвоем мы не смеем позволить Заполы расправиться с Корвином».

«Да, сын мой! Да, пойдем и уничтожим Заполы, хоть вы и не соглашались это сделать!»

«Не так, старик, не так. Я пойду внутрь, а вы выведете Корвина из Соботы, поскольку лучше ориентируетесь в этих краях, чем я!»

С тем они и отправились. Сделав несколько шагов, увидели там и сям снующих мужчин, кричащих женщин и плачущих детей. Червень спросил, что с ними, и получил ответ, что жители Соботы впустили в город сопровождавших Корвина как друзей, а те их грабят, притесняют.

«Разве вы мужчины? Схватите их, свяжите и посадите в подвалы, пошлите гонцов к соседям, чтобы и они также поступали, и не бойтесь Заполы, у него здесь лишь несколько человек, а корвиновское войско скоро придет, чтобы вас освободить и наказать предателей!»

«Мудрый совет, мудрый совет!» – закричали несколько горожан, и все кинулись к домам. Через какое-то время стало в Соботе тихо.

Червень и Панкрац идут к ратуше, никто их не останавливает, ибо каждый думает, что к Заполы так смело могут идти только его приятели; никто их не узнал, а сверх того стражники имели распоряжение без задержки впускать любого гонца, пришедшего от границы, где стояли и Корвиновские, и заполовские войска. Червеня и Панкраца приняли за тех гонцов. И только в прихожей перед главной комнатой, узнав Панкраца, заполовцы подняли крик и шум, который и услышали внутри.

Едва Заполы встал, желая увезти Корвина с собой в Спиш и там учинить над ним суд, в дверях появился Червень. Заполы устремил на него ястребиный, а Корвин – удивленный взгляд; каждому было известно, что Червень с Корвином находятся в ссоре, и потому никто не знал, пришел ли он им помогать или Корвина выручать.

Червень, видя перед собой обоих, вздрогнул. Лицо его овеяно спокойствием и печалью, он устремляет свой взгляд на Корвина и тихим, проникновенным, преисполненным чувства, дрожащим голосом говорит: «Ступай, брат мой, иди и живи!»

Панкрац хватает Корвина за руку и силой выводит его вон из комнаты.

Все это произошло мгновенно.

Заполы нахмурился, громовым голосом закричал на своиз людей: «И вы на это смотрите?»

Все бросились к дверям. Но Червень встал у них на пути и кричит: «Ни шагу! Только через мой труп!»

Паны повытягивали сабли и скопом набросились на одного, однако и в одиночку тот отражал все атаки, все удары неприятельской стали, пока не уверился, что брат его освобожден.

Корвин с Панкрацем сели на приготовленных коней и галопом помчались прочь.

Червень – уставший, забрызганный собственной и чужой кровью, – в последний раз кинулся на скопище врагов, но он сознает, что освободил брата, вернул его миру и корвиновскому роду, что доказал ему свою преданность – и потому легко у него на сердце.
Заполы скрипит зубами, хмурит брови и кричит на своих: «Не хватало еще, чтобы и этот у вас ушел! Клянусь Богом, десять голов падет, если это случится!» С тем и удалился, не отдавая дальнейших приказов; а его люди уже по собственному раузмению взяли Червеня в Спиш.