VII

Тоскливая мгла лежит над Липтовом, туман накрыл округу, не видны вершины, не видны также и деревни, и деревья; птицы не щебечут в полях, так как сбежали под крыши домов, спрятались меж деревьев и отряхивают там повлажневшие от тумана грудки и крылышки. Человеку не хочется выходить из дома, поскольку какая-то темная, непонятная тоска засела у него в груди, и не знает он, почему не скучает о видах природы, почему не грустит о солнце, утонувшем в густом тумане; прижимается он к груди другого человека, ожидая веселья и ощущая, как сердца дорогих ему людей бьются напротив.
Да, всюду грусть, во всем чувствуется погружение в тоскливую вялость, ибо каким взглядом смотрит солнышко на природу, таким и природа отвечет, цветок открывает глаза и взывает к солнцу, своему возлюбленному, чтобы пришло, чтобы заглянуло в его голубые глаза и поцеловало его личико, утомленное грустью, или их закрывает, плачет наедине, и мечтает о прекрасных минутах, когда со своим возлюбленным, не задумываясь о будущем, как мотылек с мотыльком, играло. Только человек, гордый, задумчивый человек, хмурит глубокомысленно брови и, словно всей природе наперекор, думает о приятном, находит способы удовлетворить свои желания; ибо если он только захочет, ничто не изменит его убеждений, никто не остановит его замыслов, кроме достижения желанной цели.
И возле Ликавского замка туманы так заплелись, что замок укрыт ими, словно старец сединами, словно месяц солнечными лучами; и в ожидании дня видно, что люди угнетены туманным состоянием природы, что горит на их лицах огонь, губительный для их натуры.

Пан князь выглядит взволнованным, говорит немного, но его лицо омрачено, взгляд горит чудным огнем, того и гляди, загорится все, что ни есть рядом с ним, смотрит вниз в одну точку, кусает губы и слушает, что говорит пан Штявинский. Потом Мроз взял слово:

«Но, ваша милость, не осуждайте его и не полагайтесь всецело на наши слова, покуда его самого не выслушаете, возможно, что мы ошибаемся, и потому вам говорим, что это лишь сплетни; поскольку, слыханное ли дело, чтобы Корвин с Заполы мог сойтись?»

«Достаточно и того, что говорите!» – сказал князь, – «знаем, как это случается, когда человек попадает в силки любви, знаем, что такой человек не владеет собой; и потому, даже если тысячу раз клянется, не верь ему, поскольку придет мгновение, когда проклянет свои клятвы. А что Заполы, разве он этого не заметил?"

«В первый вечер», – говорил Штявинский, – «казалось, что все заметил. – Вы же знаете, что это невозможно скрыть. – Затем о секретах заговорил, которые они вдвоем за такое короткое время меж собой завели - и он ничего на это не ответил!»

Штявинский умолк и долго смотрел на князя, словно наблюдал, как подействовали его слова; потом, поскольку князь молчал, словно желая и далее снова и снова слушать, словно для него эти неприятности не имели значения, стал говорить далее: «Потом, когда ушли Мраз с Бодицким, он остался с палатином один на один. – О чем меж собой говорили, не знаем; только то вам можем еще сказать, что когда мы уходили, Заполы произнес: «Будьте здоровы, всего доброго вам желаем, и не забудьте, – сказал с улыбкой, – поздравить вашего брата так, как я вам сказал».

«Ну, пан брат, вы знаете, что я Заполы в ложке воды утопил бы, если бы мог, так я ему ни в чем не верю. Возможно, он просто хотел Червеня разозлить, или навести на него подозрения».

«О чем Заполы думал, того сказать не могу, что сам видел и слышал, о том и рассказываю. А знаете ли, что ему из Спиша уезжать не хотелось?»

«Действительно», – ответил Мраз, – «мне его спокойствие не понравилось; знаете, я бы сам с радостью как гром обрушился на неприятеля и первым же выстрелом разбил бы ему голову, но разве он виноват в том, что в Спише думал иначе, чем я?»

«Хватит об этом», – снова взял слово князь, – «кто любит дочь Заполы, тот не может его ненавидеть, а он в вечной ненависти к нему клялся; тот не может любить его неприятелей, а он нам клялся вечной верой, он был моим союзником. Покуда в моих жилах течет кровь великого Матиаша, желаем, будем, и должны бороться против всех, кто оскверняет славу Матиаша. И посему погибнет каждый замысел, который помогает замыслам Заполы, умолкнет и исчезнет каждое чувство, которое сознательно или несознательно не соединится с нашим чувством; пусть будет уничтожено каждое действие, которое помогает тому, против чего мы боремся, против чего выступаем все вместе.

Старый Панкрац, как обычно, когда в Ликаве что-либо случается или должно случиться, был тут и слышал разговор, не вмешиваясь в него; и все же произнес с какой-то ему не присущей важностью: «Неужели ваша милость это про Червеня говорит?»

«Да, именно, поскольку сейчас он может поколебать основы наших великих замыслов, ибо хоть он и одних с нами убеждений, но сердцем будет к тому тянуться, что мы проклинаем».

«Но, пан князь», – заговорил Мраз, – «успокойтесь. Пусть даже ему еще больнее станет, разве он болячку саблей вырежет, разве прижжет огнем наших ружей? – Да, вы правы, это грех – таить в сердце даже самую малую склонность к заполовцам; но вы неправы, когда решаете только со слов других, не спросив о том его самого».

«Не спросив? Спросил я его, а он сказал: «Да, тебе, как брату, скажу: действительно, я люблю ее, не знаю почему и отчего». А когда наталкивал его на мысль отречься от всего, набросился на меня со словами: «Неужели ты думаешь, что человеческое сердце недостаточно велико, чтобы объять и три света? Разве человек не может любить, и при этом сохранять верность своим святым убеждениям?» Когда же я спросил его, намерен ли он оставаться со мной, будет ли поддерживать мое дело, он ответил: «Насколько оно честное, насколько можешь от меня требовать – да!»

«Вот сейчас вам верю, пан князь», – ответил Мраз. – «Это слишком. Такого не снес бы никто из корвиновского лагеря».

«И что вы решили, пан князь?» – спросил Штявинский.

«Ничего. Как я могу доверять ему руководство моими сторонниками, связывать со мной лоюдей, клятву верности принимать от моего имени, когда он клятвам своим не верен или, по крайней мере, ни во что их не ставит? – В Турц пойдет другой. – А где окажется он, мне все равно; лишь бы держался от меня подальше, если ему Заполы милее. Пусть его присутствие не позорит наш союз, который заложен на честной основе. – Пусть никогда не показывается мне на глаза, поскольку вид моей крови в нем только будоражит мою кровь во мне. Пусть идет и передаст все, что знает, все, что от меня услышал, я от него навеки отрекаюсь, не признаю в нем мою кровь, поскольку если бы была в нем хотя бы капля схожести или единокровия, никогда бы не смог склониться к неприятельской стороне; либо та кровь, которая в нем течет, настолько отступническая, настолько испорченная, что не видит своего позора и унижении, не понимает, что Заполы и ему главный неприятель. – Итак, навечно между нами пропасть, вечно пусть держится от нас вдали, чтобы даже его дыхание не портило воздуха, которым дышит Корвин!»

«Постойте, постойте, гордый князь», – страстно заговорил Панкрац, который сразу вскочил и встал перед князем, – «Подождите и задержите горячие слова в глубинах своей груди, поскольку если их дальше выпустите, сожгут все, что есть около вас, а вы, мне думается, не станете сильней от пожарища. – Помните ли свою клятву, когда сказали, что тот, кто или союзу, или одному из вас окажется неверным, заслуживает смерти! – Если Червень заслужил, то шепнем ему на ухо его обещание; однако, если вы его лишь за любовь осуждаете – стойте и отвечайте старому Панкрацу, ибо Панкрац говорит, что вы таким образом Червеня бросаете, – и в таком случае, гордый князь, чего вы заслуживаете?»

Князь на шаг отступил назад, не зная, что ответить, поскольку не был готов к такому отпору; вспотел, и кровь ударила ему в лицо, его юная рука приподнялась угрожающе. Однако когда его взгляд встретился с взглядом Панкраца, рука опустилась, и вся его фигура приобрела удивленный облик. Мраз смотрел на это, не понимая, что происходит, чью сторону он должен принять; о присягах и обещаниях, о которых Панкрац и князь упоминали, ему не было известно, а без этого он не мог понять, что происходит между ними; однако Штявинский, который знал, что и зачем он делает, выступил и возвышенным голосом произнес:

«Пан князь, зачем позволяете говорить вам такие слова, неужели отважится кто-либо так надменно выступать против вашего величества?»

«Молчи, молчи ты – орудие ада, который святые узы родства и клятвы стремится разрушить», – закричал Панкрац. – «Я хочу получить отчет о словах и поступках от князя, а не от тебя!»

«Отчет от меня?» – со скрытой усмешкой переспросил князь. – «Вы, отчет от меня, от своего князя?»

«От которого зависите, как подданный зависит от господина», – добавил к тому Штявинский.

Но едва он это проговорил, Мраз вмешался в разговор и сказал: «Эй, воздержитесь, пан князь, я вас люблю и умру за вас, если это потребуется, но это непозволительно, чтобы в моем присутствии кто-либо венгерского земана называл подданным. У земана нет господина кроме Бога, поскольку и сам король является для него лишь братом. Я вас люблю и сделаю для вас, что угодно, но пусть Штявинский откажется от своих слов, ибо дай только повод; – и это не имеет значения, что кто-то десять, а я лишь одну борозду пашу, зато все мы равны перед Богом, и перед миром».

«Но это только Панкраца касается, который угрожает князю!» – ответил Штявинский; на что князь сказал:

«И это за то, что я бьюсь за ваши свободы, а он не согласен с нашими добрыми замыслами. Я не смею, и не буду этого терпеть – кому это не нравится, пусть от меня уходит. Я никого силой не удерживаю, именно потому и от Червеня отрекаюсь, что он склонен к стороне, которая своевольно подрывает наши свободы»

«Я против свободы, против права?» – с горечью воскликнул Панкрац. – «Знайте, пан князь, что скорее тысяча корвиновцев выступит против земанских прав, чем я, что скорее тысячу раз Ваг и Татры перевернутся, чем я пристану к Заполы!»

«Тогда почему защищаете Червеня?», – спросил князь.

«Потому», – ответил Панкрац, – «что вы осуждаете добрую душу, а причины на это не имеете».

«Не вам судить о причинах; не суйтесь в дела, которые вас не касаются, ибо вы не сын Матиаша, как Червень. Никто так не может провиниться склонностью к заполовскому роду, как Корвин. Сейчас, пан Мраз, вы поедете в Турц, затем сядете в Склабине, Червеню выразите и братство, и дружбу с нами, и будете там моим наместником; вы, пан Штявинский, отправитесь в Будин и расскажете Франкопану, что у нас с Заполы приключилось».

Князь говорил исполненным уверенности голосом; Штявинский и Мраз приняли назначенные обязанности и приказания, и только старый Панкрац, словно побежденный, с сожалением сел на стул, закрыл руками лицо, скрывая слезы, затем встал и тихим, многозначительным голосом сказал: «Оставайтесь с тем, что имеете! – Отталкиваете самых лучших, самых верных своих друзей. Старый Панкрац останется один, будет вспоминать времена венгерской славы, времена короля Матиаша, и будет плакать над разобщенностью его сыновей!» – потом вскочил, топнул ногой, седую голову поднял вверх, так что его белые волосы как живые разлетелись вокруг, и спокойным голосом произнес: – «Нет, нет. Достаточно и того, что в первое мгновение слезу обронил – уже и этого с лишком, поскольку никто еще не видел плачущим старого Пакнраца; не будем плакать, но будем думать, как уничтожить Заполы, и что честным людям шепнуть на ухо!»

Посмотрел на князя покрасневшими глазами, быстро повернулся и, когда присутствующие обратили на это внимание – его уже не было…

Как только послы вернулись из Спиша, и все, что произошло, что Заполы думает, рассказали Корвину, решил князь немедленно отправить посла в Будин. Советовался с Червенем и с другими, кто торопил и о Заполы плохо отзывался. Червень был немногословен, когда князь его о чем-либо спрашивал, отвечал на вопросы, и, за редким исключением, не более того; избегал людского общества, с большим удовольствием в уединении проводил досуг, блуждая в чистом поле, по широким горам, в темной ночи один одинешенек. Червень – юноша в самом расцвете сил, когда молодость уже готова развернуться во всю свою мощь до небес, однако он не проявлял никакого интереса к делам, о которых говорил князь. Слушает он, и словно бы не находится тем делам места в его сердце, словно бы его сердце, в других обстоятельствах такое мягкое, заморожено, – не склонится он к брату, слова не вымолвит; а когда князь о чем-либо спрашивает, когда просит у него совета, кивнет головой, поведет плечом и скажет, что хочет следовать тому, что задумал князь.

Князю это показалось странным, он спрашивал его, в чем причина – то ли что-то ему не понравилось, то ли он заболел, но Червень обычно отвечал «всего мне хватает» – и по-прежнему был задумчив и молчалив. Князь спрашивал, возможно, он чем-то ему не угодил, не в том ли причина равнодушия, но всегда только – «Ах, нет», – слышал в ответ. Наконец, это стало Корвина раздражать, стал он задумываться и присматриваться к брату. Так и эдак размышлял, и пришло ему на ум, что причиной может быть какая-то недавно возникшая ненависть или, по крайней мере, неприязнь к нему. Принялся вспоминать и выяснил, что с того времени, как вернулся из Спиша, он стал совсем другим человеком. Уж не пришелся ли ему по вкусу Заполы? – И, что хуже всего, не мог ли с Заполы, у которого есть свои способы сходиться с людьми и притягивать их к себе, сдружиться? И это мой брат? Так подумал князь, и сердце его сжалось, дыхание его прервалось еще до того, как он осознал эту догадку.

С тех пор утратил князь покой, отдых, ибо подобно ране пропитанной ядом нарывало его сердце. Мысль об этом не оставляла его. Когда задумывался о друзьях, тотчас приходил на ум брат – разве все приятели не могут быть такими же? – Когда о неприятелях думал, вновь приходил на ум Червень – разве не самый худший неприятель тот, кто нас предает под маской дружбы? – Чем больше проходило времени, тем более князь отдалялся от брата; что зародилось как одна единственная мысль, превратилось в переполняющую душу неприязнь. – Однако долго так продолжаться не могло, поскольку не знал того, о чем думает, чем разгневан, чем опечален брат. Стал он расспрашивать сперва Мраза, но тот ответил, что ему все равно, лишь бы человек делал свое дело и ненавидел Заполы; а в этом Червень – один из первых. Обратился к Штявинскому, и тот ему сказал, что причина без сомнения в склонности к дочери палатина, и рассказал о самом маленьком волнении, о самом незначительном слове, которое произнес Червень и которое Червеню адресовалось.

Князь узнал то, что хотел узнать. Сначала издалека стал брату говорить о Марии, о его молчаливости и холодности к нему; когда же Червень ему доверился и ничего не утаил, стал князь настаивать, чтобы отбросил напрасные мечтания, иначе другие, когда дознаются, перестанут доверять ему, и так исподволь подвигал его к тому, чтобы от всего отрекся. Червень слегка улыбнулся, и улыбка, редкий гость на его лице, добавила выразительности его словам: «Вы слабые люди, если боитесь чувствовать, трудно не потерять любовь людям, которые не способны на высшие чувства, возвышенные мысли. Вы слабые люди, которые тотчас все бросают, лишь только кто-то улыбнется, ваши замыслы основаны на таком слабом фундаменте, что стоит только кому-либо задуматься, стоит только самому маленькому словечку встать у вас на пути, и вы уже боитесь падения, боитесь крушения всех ваших планов».

После этого Червень ушел из Ликавы, никто не знает почему; правда некоторые рассказывали, что в последние мгновения его пребывания в Ликаве слышали резкий разговор между паном князем и его братом, что говорили они громкими и взволнованными голосами, но о чем говорили, о том не могли узнать.

После этого пан князь позвал Штявинского, Панкраца, Мраза и долго с ними совещался о важных делах. Предстояло отправить посольство в Будин, которое должно было Франкопану и его милости королю дать знать о том, как обстоят дела с Заполы, все советовали, чтобы послал туда Червеня, но пан князь хмурил брови и противился этому. Слово за слово привело к разговору, который мы изложили выше, и сверх того, как мы услышали, к размолвке Панкраца с князем.

Штявинский в тот же день писал какие-то письма.

Пан князь взбешен, все в нем кипит, ведь он лишился союзников, и это преследует его словно злой рок. Ища успокоения в семье, онидет к своей молодой, красивой жене, берет на колени своего сынка; но всюду ему мерещится осужденный брат, плачущий и все же держащий в руке меч Пакнрац, словно желающий за что-то отомстить. – Он приказывает оседлать коня, летает по окрестностям и все же возвращается ко сну в таком же волнении, как и вышел вон. Он взошел на престол, топнул ногой и сам себе сказал: «Хорошо! Только тогда я стану свободным, когда избавлюсь от тебя». На следующий день Мраз отбыл в Турцу, Штявинский – в Будин.