В Липтовской столице все ломали головы над тем, как пан палатин, кичащийся своим званием, кичащийся своей силой, сознающий свои заслуги, принимает липтовских послов; каждый хотел бы простереть свой взгляд вплоть до Спиша, чтобы посмотреть на нынешнее поведение палатина. Однако никто ничего хорошего не ожидал, а многие опасались, что послам не избежать беды, ибо у них есть строгие, твердые инструкции, а господин палатин не таков, чтобы позволить щелкать себя по носу.

Меж тем в Спише происходило то, что в Липтове никому и не снилось.

Послы остановились в Подграде, стали готовиться, совещаться, послали оповестить о своем прибытии в замок и размышляли, как и что скажут, как начнут излагать свои аргументы.

Вдруг пришел Вербочи, пожилой человек, правая рука Заполы, попросил прощения, что посмел войти к ним, и учтиво пригласил их пожаловать в замок вместе со слугами, со всеми вещами.

Послы были этим приглашением поражены, так как не ожидали ничего подобного, и один из робости, другой из ненависти к палатину, а третий из недоверия опасались принять его. Вербочи крутился главным образом возле Червеня, доказывая ему, что господин палатин обидится, если они не пойдут к нему, что здесь нет никаких удобств, что за ними тут и присмотреть-то некому. Червень подумал: «Что-то стоит за этими словами – он хочет нас обвести вокруг пальца», – и сказал, что им вскоре возвращаться. Однако Вербочи до тех пор не давал покоя, пока они не приняли приглашение.

Пришли в замок. Все их тут приняли как лучших приятелей.

Господин палатин тотчас пригласил к себе.

Когда вошли к палатину, кланялись учтиво, как того требовал обычай, говорили привычные приветствия, он каждому по очереди подал руку, приветствовал их без каких-либо формальностей.

В этот раз палатин предстал перед гостями в повседневной одежде, хотя обыкновенно предпочитал роскошь именно в тех случаях, когда принимал посторонних, главным образом по официальным делам пришедших посетителей; старался внешнему миру показать свою силу, поэтому каждый изгиб на его платье должен был кричать, каждый камешек на его сабле, на одежде должны был говорить, и каждое его движение должно было утверждать: «Я силен! Я могуществен!» Как правило, принимал посетителей из столиц и страны в самой величественной из зал своего замка; сейчас же увел послов в комнату, где обычно работал. Послы этому очень удивились; одному подумалось: «Это все блеф», – другой же, который никогда его близко не знал, не мог надивиться тому, что высший свет к нему так приблизился и принимает его за такого важного человека. Палатин с улыбкой смотрит на них, просит, чтобы садились и каждому указывает место.

Господа расселись.

Палатин начал говорить: «Простите меня, паны мои, еще раз; к Заполы вы пришли или к палатину, я вас принимаю как Заполы!»

«Мы, если угодно знать, пришли как лично к вашей милости, так и к палатину, и просили бы о скором рассмотрении дела», – произнес Червень.

«Э, нет, нет», – говорил далее палатин, – «у нас достаточно времени для обсуждения важных вопросов, можем немного развлечься и как приятели».

Послы переглянулись, потом посмотрели на палатина и Бог знает о чем каждый подумал.

«А вас, пан Червень», – продолжил далее Заполы, – «я не видел с тех пор, как вместе с покойным королем Матиашем вы покинули Австрию. Очень меня утешает, что именно вы ко мне пришли, что могу вас у себя приветствовать при исполнении важных полномочий»

«Мои полномочия действуют лишь до тех пор, пока мы не вернемся домой», – ответил Червень.

«Ничего, ничего», – произнес палатин. – «Вы сделали хороший почин. Ваш брат могуществен, у него найдется достаточно поводов отличать вас перед королем, я тоже,насколько в моих силах, буду стараться вознаградить вашу доблесть».

«Простите, ваша милость», – прервал его речь Червень. – «Я мало чем проявил свою доблесть».

«Не будьте таким скромным!» – улыбаясь, продолжал палатин. – «Я помню вас еще по Вене; а в младенце уже угадывается будущий мужчина». – Потом он обратился к Штявинскому: – «Вы пан Штявинский, не правда ли?»

«Да, ваша милость».

«С вашим покойным отцом я не раз охотился в Липтове; о, я хорошо его знал, это был честный человек дома и мужественный на войне. Когда мы уставали в сражениях, он говаривал: «Не поддавайтесь, господа, идите, бейтесь; когда вам пуля сквозь голову пролетит, ничего не случится, ведь одна ласточка лета не делает». – Потом, обернувшись к пану Мразу, говорит: – «А вам, пан Мраз, я не раз, когда еще ребенком были, агукал, вверх поднимая, а вы покрикивали: «Оставь! Оставь меня в покое!» А когда я спросил вас почему, вы ответили, что боитесь меня, «потому что боюсь» сказали. Давно это было, но как приятно вспомнить хорошо проведенное время, как это было когда-то в. Хорошие у вас люди, веселые, дружелюбные».

«Не всегда, не всегда», – отвечал с некоторой неохотой пан Мраз.

«И это правда, это правда», – подхватил палатин. – «Липтовские, когда это требуется, умеют шевелить и мозгами, и руками. Вот и недавно против поляков липтовские в моем войске, можно сказать, лучше других держались. – Так было и когда против турок шли, наши горные столицы так же держались, но слава о их мужестве за горы перевалить не могла; однако здесь мы воздадим должное, тут мы дома и лучше знаем, кто как держался.
– Вы, господин Бодицкий, тоже хорошо помогали; а что же потом в Спиш не пришли, когда мы там после войны с поляками собрались? Мне было бы очень приятно вас видеть».

«Там, куда меня никто не звал, ваша милость», – ответил Бодицкий с поклоном и продолжил: – «В конце концов, мы вашу доброту высоко ценим».

«Никто не звал? Разве? Ради Бога, как могли мои люди о вас забыть? – Вербочи, кто ведал тогда домом и всем домашним?»

Вербочи, который еще днем познакомился с послами, был здесь же, и ответил на вопрос палатина: «Ну, точно я этого уже не помню, но кажется мне, что пан Берзевицкий».

«Хорошо, хорошо. Что ж, паны мои, познакомим вас прежде с моей семьей, а потом пойдем к ужину».

«Мы польщены, но просим вашу милость назначить время, когда мы могли бы представить вашей милости наши вопросы и поручения», – произнес Червень.

Палатин ответил: «Ах, если вам так нравится, с большой охотой скажу вам. Но завтра я так занят, что ничего не получится, стало быть – послезавтра, либо позже. Но ведь времени у нас достаточно, и, кроме того, не повредит, если у меня развлечетесь! Вот что еще, господа», – произнес после небольшой паузы Запола, – «Просил бы вас, чтобы только двое излагали мне ваши поручения».

Потом палатин еще долго разговаривал с липтовскими послами: возле каждого остановился, каждого по имени назвал, о каждом сумел сказать что-то доброе, с каждым разговаривал, как со старым знакомым. Затем, в соответствии со своим первым предложением, пригласил господ послов проследовать в другую комнату, где ближе познакомит их с семьей; поскольку – заметил – если пожелается здесь дольше развлечься, необходимо ближе познакомитсья со всем семейством.

И господа послы, несмотря на то, что нахмуренными явились в Спиш и гневались на палатина, все же, раз уж с ними так обходились, не могли отвечать ему грубо, так как есть у нас обычай – злом за зло, добром за добро. И потому встали, поклонились и поблагодарили господина палатина за его доброту.

«Без каких-либо церемоний, паны мои, исключительно по-домашнему», – сказал Заполы и повел их в другую комнату.
А она-то совсем иначе выглядела. Гигантские зеркала из настоящего литого серебра и стали простирались на расписных стенах, возле окон висели от потолка до самого пола в изящных складках красные аксамитовые ткани, на стенах были нарисованы предыдущие владельцы Спишского замка, а вокруг портретов из всевозможных цветов сплетенные венки. Посуда так и сверкала золотом и серебром. Да, красиво все это выглядело, все указывало на королевское богатство.

Однако что значит все это, что значат эта красота, эта расточительность в сравнении с красотой Мариенки Заполы, которая сидит за столиком у окна? Многие ищут богатства, другие – славы, третьи – чинов; однако каждый все это навсегда оставил бы, доведись ему хотя бы раз увидеть Мариенку Заполы.

Палатин ввел господ послов в комнаты своей семьи. Тут сидела возле Мариенки ее тетка, сестра палатина, немолодая уже женщина, которая заменила после смерти ее милости супруги палатина мать и хозяйку Спишского замка; молодой Ян, красивый юноша, сын палатина, встал при их появлении и поздоровался. Палатин, предствляя господам послам семью, сказал: «Моя дочь Мариенка, моя сестра Анна, мой сын Ян», – а потом, представляя послов, каждого назвал по имени.

Женщины поклонились, и домашние тоже; Мариенка встала из-за стола и так красиво вошедших приветствовала, так выразительно посмотрела, такая утешительная улыбка расцвела на ее устах, что вошедшие забыли о словах, с которыми к ней хотели обратиться, и только любовались девичьей красотой, ее обворожительной улыбкой. Палатин произнес пару слов, Мариенка о чем-то спрашивала, госпожа Анна выясняла, что там в Липтове нового; а юный Ян, быстро сойдясь с незнакомыми, справлялся о господине Корвине, рассказывал о Вене и спрашивал, кто из них там бывал.

Однако разговор как-то не клеился. Палатин с Вербочи ушли курить, Мраз развлекал госпожу Анну, Бодицкий – Яна, а Червень, который ближе всех сидел к Мариенке, лишь слово или два произнес, Штявинский говорил, но тоже немного, зато Мариенка столько говорила, столько комплиментов высказала, что мало кому удалось бы произнести больше.

Червень раз и другой украдкой глянул на девушку, а потом, словно боялся на нее смотреть, словно запрещено ему было ею любоваться, потупил взгляд, бледное лицо его покраснело; а когда Мариенка его о чем-то спросила, он не нашелся что ответить, задумался, что, должно быть, выглядело неприлично. Пришел палатин, слуга пригласил господ к ужину, и все вышли.

За ужином Червеня посадили рядом с Мариенкой, хотя он достаточно тому противился. Палатин обособился с Мразом, который казался самым суровым, самым решительным из всех, беседовал с ним и веселился; а когда вновь и вновь через стол Червеня о чем-то спрашивал, то, обыкновенно, на три вопроса получал один ответ, поскольку тот либо не слышал, либо не хотел услышать. – Палатин пристально глянул на него, на свою дочь, которая непрерывным щебетанием своего соседа забавляла, и с улыбкой сказал: «Эй, господин Червень, что-то вы на стариков не обращаете внимания!»

«Что угодно вашей милости?» – спросил Червень в некотором замешательстве.

«Я уже три раза вас спросил, что за известия поулчил князь из Будина; если верить слухам, да и господин Мраз мне говорил, турки напали на Валахию, – а вы не слышите. Кажется мне, что вас наш стариковский разговор не занимает».

«Ах, да. Не могу вашей милости этого сказать».

«Ну, ну. Сам испытал. Что же за предмет вас занимает?» – спросил палатин.

Червень хотел ответить, но не знал, что сказать, хотел с палатином завести разговор, но не получалось, думал на другую тему перейти, но не знал с чего начать. Мариенка, видя затруднения своего соседа, ответила отцу: «Позвольте, папа, нам это между собой оставить».

Палатин улыбнулся, покрутил головой и сказал: «Ну, да вы в самом деле уже завели меж собой тайны!»

«А почему бы и нет?» – с легкостью ответила Мариенка и тотчас, обернувшись к своему соседу, вернулась к прерванному разговору.

Ужин завершился. Палатин сказал господам «Доброй ночи!», – они поклонились, Мариенка сказала «Доброй ночи!», – они тоже поклонились, однако Червень, когда она на него с улыбкой устремила взгляд, не мог ей ответить так же, как другие, а только негромко, словно про себя, прошептал: «Доброй ночи!»

Все разошлись по своим комнатам, только Заполы с Вербочи остались вдвоем. Палатин сказал своему приятелю: «Задержу их здесь как можно дольше, когда у нас немного освоятся, уже не смогут так дерзко держаться; а когда ничего не добьются, себе будут винить себя. Крутись возле Червеня и Штявинского, Мраза оставь в покое, поскольку этот едва ли не шипит от злости. За ужином мне много такого наговорил, чего в другой раз не стерпел бы. Завтра утром разгвор с Червенем. так же Доброй ночи!»

«Доброй ночи!»