Надменен Спишский замок, но еще надменнее его хозяин. Да и как ему не быть надменным? – Матуш Тренчанский, хозяин Вага и Татр, бывал тут когда-то, и распоряжался, ни на кого не оглядываясь, по всей Северной Венгрии; он задумал – и появилось, нахмурил брови – и все вокруг задрожало, произнес слово – и свершилось, повел рукой – и исполнилось. Искра обладал сильный умом и могучими плечами; укрощал страны и королей, примирил между собой Чехию, Польшу и Венгрию, владел умами и сердцами всей Северной Венгрии и тоже бывал в Спише. А сейчас – пан Заполы? – Чем он не настоящий король в Венгрии? – Да, почему бы и не быть надменным этому Спишскому замку, если о своих владельцах может рассказывать такое? – А этот пан Заполы, почему бы и ему не быть надменным? Был сыном бедных родителей, стал гетманом дробантов и ушел на войну. Король Матиаш назначил его главнокомандующим, поскольку он был смел, а сильные плечи имел от рождения, – и напоследок сделал его губернатором всей Австрии. И тогда Заполы подумал: «Хорошо, раз уж я сумел стать кем-то, то должен стать либо всем, либо ничем», – и благодаря отчасти уму, отчасти везению, сумел подвигнуть дворян на то, чтобы по смерти брата Имриха провозгласили его палатином страны. А когда стал палатином, задумался: «Почему бы мне не замахнуться на королевскую власть, поскольку от палатина до короля один только шаг». И с самого начала, едва только был провозглашен, стал всем в стране распоряжаться; начал заботиться об армии, воевал с поляками в том числе и на собственные средства, так как в стране никто не хотел платить, никто ни единого крейцера не желал дать в государственную казну; ведь паны не платили ничего, а что могли внести крестьяне, то паны забирали лично себе, а потом говорили, что наступили тяжелые времена, что их подданные не в состоянии платить налоги. Что оставалось делать? Добрые отношения с панами братьями портить он не хотел, а свое доброе имя желал возвысить, и раз уж стремился достичь наивысшей силы, должен был что-то предпринимать. Паны земаны обычно лишь тогда опоясывались саблями, закручивали усы и садились на коней, когда им поляки или турки уже на горло наступали; из Будина приходили лишь приказы и просьбы, а о деньгах – ни слуху, ни духу. Ну и что должен был делать бедный, несчастный палатин? – Нахмурил брови, разгневался, топнул ногой, написал ругательное письмо в Будин, открыл кошелек и выставил за пару дней несколько тысяч войска, которое было в состоянии посмотреть в глаза и полякам, и туркам. А почему бы и нет? Ведь не было в стране дворянина богаче его, сверх того по стране ходили слухи, что сокровища, которые король Матиаш завещал сыновьям и стране, он забрал и себе присвоил. – Так сложилось, что покуда Владислав в Будине на все предложения, просьбы и вопросы, развалясь в мягком кресле, отвечал: «Хорошо! Хорошо!», – он заботился обо всем и был королем по сути, хотя и не по имени. – Ну и как же не быть надменным господину Заполы, когда обо всем этом подумаешь?

Он и сейчас об этом думает.

В том самом Спишском замке, которому нет равных в Северной Венгрии, поскольку он опоясан тройными стенами, господин палатин пребывал в спокойствии; чаще всего он сидел в одной комнате, где писал и читал, где обдумывал все, что должно было произойти в стране. До чего же красива была эта комната. В ней мало портретов, как это принято у родовитых дворян, которые портреты своих предков хранят как зеницу ока, никаких излишних украшений. Одна стена, та, что покрыта дорогими кожами, почти что черная, лишь иногда тут или там блеснет золотая или серебряная рукоять сабли. Представлены тут всевозможного вида и форм доспехи, узоры ружей, выложенных драгоценными камнями, великолепие ножей, чистота труб и отделка золотом и серебром, сверх того – всяческие шнуры, которые объединяют отдельные детали, подчеркивая великолепие всей комнаты, которая так и блестит от золота. В углу у окна стоит покрытый дорогим зеленым сукном стол, за которым господин палатин пишет, а у стола – красным аксамитом обтянутое кресло, в котором он сидит. Над креслом висит портрет, представляющий облик покойного господина Имре Заполы, палатина; возле него с обеих сторон висят гербы Венгрии и рода Заполы. Напротив стола – двери в другие покои замка, а над теми дверями нарисованная красная подушка с золотыми кружевами и кистями, на которую возложены скипетр, меч, золотое яблоко и корона Венгрии.

Господин палатин сидит в этой комнате в полном уединении. В голове у него, должно быть, роятся всевозможные мысли, поскольку он с беспокойством озирается по сторонам, и взгляд его устремляется то на бумаги, которые читает, то на корону, нарисованную над дверью, и тогда его большие черные глаза наполняются таким пронизывающим светом, словно вся гордость, вся страсть души выразилась в этом взгляде. Таким и было его лицо, а длинная черная борода придавала ему властное выражение.

Спустя минуту дверь отворилась, и внутрь вошел юноша лет примерно пятнадцати; это был единственный сын палатина Ян. Палатин поднялся, а сын вприпрыжку подбежал к нему и поцеловал руку, отец поцеловал его в щеку и глянул на него с любовью.

«Что делаете, отец мой?»

Отец улыбнулся и ответил: «Читаю о тебе, – но ты этого пока не поймешь».

«Не говорите, отец мой, не говорите, что я не пойму. Лучше скажите, что делаете». – и присел к нему на кресло.

«У тебя еще будет на это время. Видишь, что там над дверью нарисовано?»

«Как же мне не знать, каждый день ее вижу. Это корона государства».

«И как, нравится тебе это изображение?»

«Хм, а почему вы меня об этом спрашиваете?»
«Что ж», – усмехнувшись, произнес палатин, – «разве отец не может поинтересоваться твоим мнением? – Ну, так скажи мне, нравится ли тебе это?»

Палатин улыбнулся и потрепал сына по плечу. «Хорошо, сын мой, хорошо, и мне нравится. А что делает Мариенка?»

«Вышивает флаг. Сходите, сходите, отец, посмотрите, как он красиво выглядит. Герб Венгрии с гербом Заполы рядом, красивым венцом окружены, вышиты чистым золотом, а над ними – надпись: «Vivat Polatinus Regni Hungariae». Только не выдавайте меня, ведь она не хочет никому ни говорить, ни показывать, пока не будет готово».

«Зачем же ты мне об этом сказал?»

«Ну, знаете, она меня постоянно дразнит, а когда хочу что-нибудь сделать, тоже выдает. А еще, непонятно почему постоянно называет меня маленьким королем».

Палатин рассмеялся, кивнул и сказал: «Видишь ли, это я тебя так назвал.Что, и на меня за это будешь сердиться?»

«Я бы не сердился, если бы всерьез было; но я считаю это насмешкой, когда меня называют тем, кем я не являюсь».

«Хм, но можешь стать! Если бы несколько лет назад тебе было столько же лет, сколько сейчас, кто знает. Видишь, я сын бедных родителей, а кто я сейчас? Ян Корвин из ничтожества стал губернатором, а его сын Матиаш - королем; почему бы и тебе, как Матиашу, не вознестись, коль скоро твоему отцу так же везет, как и его отцу?»

«Но сын Матиаша не стал королем».

«Да, да, сын мой, чтобы ты мог стать кем-то, другой должен оставаться ничем; как два солнца не могут светить на одном небосклоне, так не могут властвовать в Венгрии Корвин и Заполы».

«Ваша правда, отец! Корвиновцы уже достаточно властвовали, пришло время возвыситься Заполы».

По ходу этого разговора молодой Ян подсел к отцу и так серьезно, так строго себя вел, что складывалось впечатление, будто отец уже не в первый раз ведет с ним такие беседы. Он умышленно не говорит с ним о ребяческих делах и забавах, так как хочет воспитать его человеком, постоянно мечтающим о том же, о чем и он, и потому неустанно раздувает в нем огонь честолюбия. Когда разговор подходил к концу, в комнату вошел господин Вербочи – приятель Заполы – и поклонился. Палатин протянул ему руку, произнеся: «Доброе утро, какие новости, братец?»

«Спешу сообщить», – ответил Вербочи. – «что из Липтова прибыло посольство от Корвина!»

«Так я и предполагал, что Корвин не перестанет ко мне приставать. Известно, что соседи всегда неуживчивы. А кто прибыл?»

«Говорят, что Червень, брат Корвина».
Палатин потер лоб, словно размышляя, а потом произнес: «Это не тот ли, что в Австрии воевал? Так молод, и так отважно начал».

«Какая у тебя хорошая память», – ответил Вербочи. – «Тот самый. Был в Черном полку, достаточно постарался, но ничего не добился. Мне всегда казалось, что Матиаш втайне всегда испытывал к нему какую-то неприязнь».

«Да, это так, я даже знаю почему. Матиаш выделял мать Корвина из всех женщин, с которыми общался, и свою любовь перенес на ее сына. Во всем он отдавал ему первенство, всюду его отличал. Меж тем Червень – бедный, отцом забытый, без матери осиротевший юноша, – пришел в войско в Австрии, там отличился и умом, и мужеством, в то время как Корвин в отцовском шатре отдыхал».

«Да, отец», – сказал молодой Ян, – «я слышал, что Корвин от рождения смел и мужествен, и принадлежит к самым достойным в стране людям».

Отец поморщился на это замечание и ответил: «Возможно, кто-то так и сказал, но это неправда».

Ян быстро произнес: «Ну и что из того, что он наш противник? Я и сам был бы рад, если бы он был одним из самых достойных, ведь превосходство Запалы было бы тем выше и ярче, чем выше и сильнее был бы их противник».

Так получилось, что палатин этой речи не слышал, поскольку говорил, обращаясь к Вербочи: «Когда Матиаш втайне уговаривал дворян, чтобы обещали ему после смерти провозгласить королем его сына, некоторые негодовали, что о втором сыне он мало заботится, и этим объясняли свое нежелание возвести на трон Корвина! С этого времени и невзлюбил он Червеня».

«Да, и мне показалось», – произнес Вербочи, – «он делал это, чтобы никто не мог упрекнуть его, что он несправедлив, чтобы никто не мог упректунь, что только своих сыновей возвышает».

«Ха, ха, ха», – язвительно рассмеялся Запола, – «Вы, господа, сегодня готовы все, что сделал Матиаш, объявить справедливым. А прежде? Что при его жизни было попранием прав и свобод, – ха, ха, ха, – сегодня все почитается справедливостью».

«Ну, ну», – отозвался Вербочи, – «ведь я говорю только о том, что почувствовал».
«Хорошо, хорошо», – снова взял слово палатин. – «Если был таким справедливым, если даже отцовские чувства презрел во имя любви к справедливости, почему именно Корвина возвысил, почему ему дал свое родовое имя? Ну, хорошо, хорошо, пусть будет как угодно. Послушай, Вербочи, где остановились послы?»

«В Подграде!»

«Быстро наведи порядок, чтобы полностью перебрались сюда; старайся, чтобы были наилучшим образом устроены, скажи им, что являются для меня самыми дорогими гостями в доме, и обходись с ними, как с лучшими приятелями».

Вербочи покрутил головой, слегка даже улыбнулся, видно было, что удивлен расположением и гостеприимством палатина; тот заметил это и сказал:

«Удивляешься моим начинаниям? Но ты мой старый приятель, ты знаешь, когоя хочу воспитать из своих детей, и так скажу… – Сын мой», – обращаясь к Яну, сказал палатин: – «Пойди к сестре, скажи, что будут гости».

Юный Ян живо интересовался рассказами отца и понял, что это был лишь предлог удалить его; однако если отец говорит, он должен слушаться – и вышел.

Палатин продолжал: «Видишь ли, Вербочи, приятель мой! Ты знаешь, кого я хочу воспитать из наших детей; было бы хорошо, если бы твой Стефан стал когда-нибудь палатином, и, если даст Бог дожить, увидишь, что так оно и будет. Корвин стоит на пути; знаем, что он все еще питает надежды; я тоже, если бы был на его месте, еще надеялся, что страна, убедившись в неспособности Владислава, меня когда-нибудь возведет на отцовский трон. Мы должны сломить силу Корвина; поэтому каждого, самого незначительного из его сторонников мы должны каким-либо способом перетянуть на свою сторону, а там посмотрим, что предпринять. Знаем, что Корвину не нравится возвышение брата и то, что он, хотя и является королевским сыном, стоит так низко. В Червеня верят и ему доверяют люди, дворяне, вот его-то мы и должны каким-либо способом перетянуть на свою сторону, да и других, что придут из Липтова».

«Таких немало найдется, поскольку с Панкрацом ты все испортил! И почему не принял его так же хорошо?»

«Кто однажды оскорбит Заполы, кто непозволительно сует нос в его замыслы и пытается их разрушить, того он никогда не простит», – произнес с необычайной страстью палатин, и продолжил: – «Теперь послушай, расскажу тебе и об этом, ведь ты во все мои замыслы посвящен. – Бились мы в Австрии, Матиаш держал войска в высочайшей строгости, и все его слушали, потому что он был королем. Я сам без лишних слов выполнял его приказы, и он меня за это возвысил, за то, что служил ему так, как он требовал, назначая меня главнокомандующим. Я тоже хотел сохранить строгий порядок, но земаны, и в первую очередь Панкрац, начали противиться мне, утвепрждая, что никогда так не бывало и не будет, что венгерский земан и на войне свободен, поскольку он добровольно идет сражаться; и с какой стати я ему приказываю, ведь я такой же земан, как и он; что я у них отнимаю права и свободы. Я должен был навести порядок, и осадил Панкраца; тот постоянно крутился возле короля, который ему особо симпатизировал, и нашептывал ему: «Не верьте молчащему Заполы, ибо опасны люди, у которых сердце безмолвствует». Когда я хотел что-либо сделать, Панкрац всегда вставал на моем пути. – Когда Матиаш стал подумывать о женитьбе Корвина, он уже было склонился к союзу своего сына с моей Мариенкой; Панкрац неустанно повторял, уверяя короля: «Не делайте этого, а то все испортите; наши земаны не будут иметь к вашему сыну доверия, если его жена будет им ровня». Так король и пригласил Бианку Миланскую». – чуть погодя палатин добавил: – «Разве моя Мариенка не была бы его короне большей помощницей, чем все итальянки и француженки?»

«Разумеется», – ответил Вербочи.

«Ну, теперь иди, братец, принимай гостей».

Вербочи вышел, палатин вернулся к своему превосходному столу и задумался. Бог знает, что лежало на его сердце, Бог знает, какие мысли роились в его голове; уж очень выразительно он размышлял, поскольку брови хмурились, рука поднималась, а губы шевелились, словно что-то выговаривая.

Наконец он произнес: «Стыдились породниться с Заполы, пропасть между нами казалась вам огромной, ну так взгляните теперь, поднимите свои очи и увидите, достигнет ли ваш взгляд тех высот, на которых обосновался Заполы и его семейство».