Новое солнце взошло над Шовдовом, и с новым утром новые мысли закружились в людских головах, новые замыслы в сердцах родились, и новые картины, явившиеся взгляду, затмили события вчерашнего дня, так что мало кто вспоминал о том, что было вчера.

После того, как «дилехтор» сказал шовдовцам, чтобы они шли к Заполы, и лишь потому, что он сказал это, шовдовцы притихли, разошлись по домам и более не смели, хотя их так и подмывало, промолвить хоть слово, которое могло бы его разгневать. К тому же Заполы был далеко, а пан Корвин, липтовский князь, появился в Шовдове. Все тотчас забыли о вчерашнем, и валом валили посмотреть на князя, познакомиться с прибывшими, посмотреть на красивое снаряжение инсургентов, направлявшихся именем его велчества короля в Польшу против турок, а сверх того было и дома чем заняться, готовясь в дорогу, поскольку теперь и Шовдово должно было присоединиться к экспедиции.

Пока корвиновское войско изготовится и войдет в Спиш – уже на польские земли, т.е. в спишские города, которые король Зигмунд, нуждаясь в деньгах на войну с Бенатчаном, в 1412 году заложил польскому королю Ягайло за 155 400 дукатов, – пан князь решил устроить в Татрах охоту, чтобы сойтись здесь с паном Заячеком, воеводой польских городов в Спише, и держать совет о дальнейших действиях и экспедициях. Именно поэтому число участников охоты было невелико.

Господа встретились, никто не мешал беседам князя и Заячека, покуда они не расстались, ибо у каждого, и в особенности у последнего было много забот и хлопот.

И только после этого началась настоящая охота, только после этого господа затрубили в трубы, спустили гончих, поднялся лай и визг. Все это сопровождалось шумом, весельем. Пан князь, следуя примеру других охотников, углубился в горы и, после многочисленных хлопот, которые ему пришлось пережить во время организации экспедиции, наслаждаясь воздухом свободы, всецело предался развлечению, которое так любил его отец. Однако его хорошее настроение длилось недолго. Буквально на границе между Спишем и Липтовом прозвучали из чащи два выстрела, и пули просвистели рядом с головой князя.

Князь замер, осмотрелся и, убедившись, что это было покушение на его жизнь, затрубил, закричал, и, сообразив, что находится в одиночестве, пустился назад к Шовдово. Не прошел он и нескольких шагов, как сбежались господа и, узнав о случившемся, сильно встревожились. Сперва хотели пуститься в ту сторону, откуда прозвучали выстрелы, затем решили выяснить, кто бы это мог быть, поскольку сделал это явно не сторонник, а кто тот неприятель, неведомо. В первую очередь подумали на сторонников Заполы, но откуда бы им взяться здесь, где буквало кишело от корвиновских войск, этого никто объяснить не мог. В конце концов паны братья стали выяснять, не заметил ли кто посторонних людей. Далеко не первым вышел Коркхай и говорит:

«Паны братья, я не знаю, кто из чужих мог бы оказаться среди нас, кроме, пожалуй, пана Червеня, который не в рядах славного земанства, с паном князем на войну собирающегося, но сам по себе, как охотник, у меня переночевал».

Паны братья отнеслись к этим словам с недоверием, но в глазах князя сверкнул блеск, который ясно говорил о том, что ему этот вопрос кажется вполне прояснившимся. После затянувшегося молчания один из охотников сказал:

«Быть этого не может, это противоестественно, а пан Червень всегда был честным человеком и украшением корвиновского рода».

Однако князь, горько улыбаясь, сказал: «Особенно тогда, пан брат, когда выступил охранником дочери Заполы, и был готов из-за нее бить людей, преданных Корвину!»

«Пан князь», – ответил пан Ошко, – «это касалось нас, но чтобы он мог против собственной крови выступить, это невозможно».

«Ни слова!» – закричал князь. – «Кто способен на одно, способен и на другое, а поэтому, если увидите Червеня, схватите его и обезвредьте! - А сейчас вернемся к охоте, господа, довольно!»

В это время появился старый Панкрац и, узнав, что тут происходит, встал напротив князя и произхнес: «Пан князь, я прибыл, чтобы передать вам добрые советы от Червеня, а вы приговариваете его к смерти!»

«Мне от него? – Поговорим об этом позже, а сейчас, старик, молчи, мы в походе и здесь я, ваш предводитель, приказываю, хотя в мирное время готов выслушать любой совет», – высокоморно произнеся эти слова, князь ушел, даже не глянув на Панкраца.

А почтенный старец остался стоять, он рвет на голове волосы и полным отчаяния голосом кричит: «Когда ты приходишь, чтобы поведать, что Заполы поджидает его на дороге, что готовится его уничтожить, что собирается опустошить наши дома и села, когда нас не будет дома, когда приходишь сказать, какие измены куются меж его собственными людьми, он осуждает тебя на смерть!»

Впрочем, гнев князя никогда не длился долго; вот и сейчас он не долго размышлял над тем, что взволновало его сердце, полагая, как обычно, что лучше что-либо делать, чем погружаться в глубокую задумчивость. Рядом с ним стоят его слуги, а с ними шовдовцы, которые на правах хозяев не хотят покидать поле сегодняшней забавы прежде, чем его покинут чужие, особенно усердствует Кокрхай. На него-то в первую очередь и обрушился грозный взгляд Панкраца. Вне себя от гнева, Панкрац схватил его за горло: «Не ты ли разжег ненависть между братьями?»

«Что вы делаете, ваша милость?» – закричал Кокрхай. – «Я не отвечаю за то, что Червень пришел ко мне на ночлег».

«Постой, проклятый предатель, постой. Не ты ли позвал в свой дом заполовцев, а те дали тебе совет, и уж тебе-то хорошо известно, кто стрелял. – Мишо, хватай его!»

Мишо, слуга Панкраца, бросился, но два шовдовца преградили ему дорогу; один закричал: «Что же вы делаете, ваша милость, ведь это Шовда, земан, приказать свхатить его, все равно что уничтожить наши права и притеснять людей, которым каждый должен оказывать почтение».

«Он черт, а не земан», – ответил Панкрац, – «купленный Заполы предатель, а не земан, а вы, если честные люди, в сторону! – Мишо, Ян!», – крикнул он своим людям, – «Хвтайте его!»

Слуги приступили к делу, шовдовцы ругались, а Кокрхай задвигал плечами, замахал руками – никто к нему не может подступиться; и все же в конце концов численное превосходство взяло верх. Два шовдовца отлетели в сторону; слуга Панкраца вскочил Кокрхаю за спину, схватил его за ворот, потянул его вниз, а там и остальные на него навалились.

«Влепи ему двадцать четыре!» – закричал Панкрац.

Шовдовцы словно львы, желая освободить Кокрхая, навалились на слуг, ибо совершить то, что приказал пан Панкрац, было бы самым большим оскорблением для земана, и беда тому роду, чьи сыновья подверглись такой экзекуции, поскольку это на многие годы выставляло их на посмешище.

Кокрхай напряг спину, чтобы больше силы придать плечам, и извивался как змея, желая скорее умереть, чем позволить, чтобы ему влепили двадцать четыре удара. Однако слуги Панкраца были ловкими людьми. Кокрхаю не удавалось освободиться, а шовдовцы ничем не могли ему помочь. Один из них направил ружье и хотел выстрелить в свору слуг, державших Кокрхая, но Панкрац подскочил и вырвал у него из рук ружье, словно бы это был прутик.

Слуги влепили Кокрхаю двадцать четыре удара, столичную порцию. Панкрац, не глядя на него, отошел. А Кокрхай проворчал в усы: «Премного благодарен вам, пан Панкрац, – хорошо послужил вы Корвину, хорошо…»