| На главную ... |
| Вацлав
ГАСИОРОВСКИЙ «Ураган» |
|
Глава
I |
|
|
| Вацлав
ГАСИОРОВСКИЙ
«Ураган» II В обширной столовой готартовицкой усадьбы царила глубокая тишина. Пани Ядвига Готартовская молча накрывала на стол к ужину, время от времени привлекая подрастающую дочь, светловолосую панну Урсулу, и с беспокойством поглядывая в сторону камина, возле которого сгорбленный старик разговаривал в полголоса с восемнадцатилетним подростком. Разговор настолько заинтересовал юношу, что глаза его искрились, живой румянец обжигал нежное, белое лицо. Старик был возбужден не меньше, руки его дрожали, голос порой ломался и исчезал в запавшей груди. Пани Ядвиге наконец надоела эта конференция, и она произнесла внезапно: – Дедуня! Ужин на столе! Марцелек знает об этом, слышал не раз. Чего ради юноше голову морочить, еще захочет Бог знает чего. – Эх, невестушка моя! – ответил старичок слегка обиженным тоном. – Хлопец растет, нужно чтобы он и в том, и в другом знал толк, понимал дела публичные… и смею полагать, что он еще многому может от деда научиться! – Не отрицаю, – сказала пани Ядвига. – И все же думаю, что у Марцелека слишком большое интерес к военной службе. А зачем? Где он найдет выход своему энтузиазму? Может ему как Флориану – скитаться по свету и прятаться? Мало я слез пролила? Юзеф пропал в Валахии с конфедератами. Лет тринадцать с лишком о нем ни слуху, ни духу. Четырех сыновей воспитала и что? Есть от них хоть какая-нибудь помощь? Флорек колобродит с Мадалинским, Сташек только о том и думает, как бы ему в своих амурах преуспеть и при родителях Марысеньки осесть. Кто же останется? Марцелеку в палестру пора, а Фабиану в конвикцию . Старичок обернулся и быстро глянул на своего слушателя. – Да! Верно мать говорит. Палестра, сударь, и баста! Я тоже не хочу, чтобы у тебя, упаси Боже, в голове какая-нибудь нелепая мысль завелась. То было другое время. Помнить о том никому не мешает, но в остальном… Как говорится, работа в поле, в канцелярии для общественного блага плодотворнее, чем гайдаматчина. Да и куда тут с мотыгой против солнца… Фи! Болтают людишки об этом вашем Наполионе. Глупости, милостивые господа.. Не верю я в вашего Ганнибала. Не время сейчас для Цезарей и Александров Македонских. – А князь Юзеф, – живо подхватил юноша, весьма довольный тем, что разговор снова свернул на любимую тропу. – Хм! Какой это князь. Взлелеянный, выхоленный, изнеженный. Одни развлечения в голове!.. Уж лучше бы ты привел другой пример! Да! Вот, собственно, помощник судьи Псарский, когда здесь был, возвращаясь из Варшавы, так и рассказывал мне о нем. Одни удовольствия, с самыми могущественными пруссаками запанибрата! Так себе господинчик, распущенность, и только! Марцелек задумался. Пани Ядвига снова вмешалась: – Довольно! Хватит. Пусть дедушка сядет наконец. Урсула, иди позови Сташека. Он, должно быть, на скотный двор пошел, с обходом. Может и Левандовского по дороге где встретишь. Урсула бесшумно выскользнула из столовой. Дедушка неспешно занял место возле сыновей. Вскоре подошли Сташек с Урсулой, а следом незаметно явился и старый эконом Левандовский. Ужин начался, однако шел неспешно. Миски возвращались почти нетронутыми. Пани Ядвига предлагала кушанья, но каждый отказывался. Впрочем, и у нее тоже прошел аппетит. Печальные мысли ее одолевали. Судьба сыновей тревожила. Один уже ушел, другой, Сташек, того и гляди за нареченной упорхнет… а тут еще этот!.. – она вздохнула глубоко и тяжко. Дедушка тоже помрачнел. Слова невестки разбудили в нем неприятные мысли. Может, и правда? Марцелек что-то уж слишком расспрашивает. Горячая кровь, готов лететь… Бог знает куда! Хлопец может пропасть, как и отец, бедолага… Ну и кто тогда утешит старого деда? В это время Марцелек, видя, что дед задумался, спросил хитро: – Дедушка закончил на осаде короля Лещинского в Гданьске… – Вот именно, – начал живо старик, но в ту же секунду насторожился, сдвинул седые мохнатые брови и отмахнулся сурово: – Довольно, сударь! Потом узнаешь. Бери в руки Альвар и вперед, повторять вокабулы , чтобы пиярам не было стыдно. В голове у вас, сударь, все глупости, и только. Марцелек опечалился и надулся. Старику стало жалко паренька, вот и добавил мягче: – Прекрасное это дело, рыцарство, но прежде всего степенность и чувство меры. Из каждого рассказа нужно уметь извлечь здоровый sensum . И не о молодечестве, не об авантюрах и чудаческих приключениях думать! На это поучение пани Ядвига кивнула утвердительно головой и, спустя какое-то время, сказала: – Мосць Левандовский! Говорят, что снова издан указ о наборе рекрутов? – Так оно и есть, ваша милость. Утром заезжал урядник из крейгскамеры и записывал дымы . Того и гляди, самых лучших парней у нас заберут. – Печальные времена! – заметила пани Ядвига. – В Краковском воеводстве, под австрийцами, не лучше. – Правда ли, что Марцелек должен идти в палестру? – спросил Сташек. – Нужно, чтобы пошел, – ответила пани Ядвига. – Пусть немного узнает людей, подучится. В поле ему еще рано. – Конечно, матушка! Только где он ту палесту найдет? Суды уничтожены, другие законы и чужой язык. Наше Volumina legume сменил Ландрехт, а трибуналы – Юстицкомиссии и Крейсгерихт . – Шельмы, хозяйничают как у себя дома, – шепнул дед. – Что делать, – сказала пани Ядвига. – Марцелек подрастает. Дома держать? Пусть ломает язык, если иначе нельзя. – Левандовский говорил, – отозвался Сташек, – что пришли слухи о большой битве с французами. – Ба, ба! Чего только люди не скажут! Что Наполион войну австриякам объявил, и что короноваться нашим королем задумал… Нам, невестушка, ничего подобного уже не дождаться! – Ну, конечно! – согласилась печально пани Ядвига. – Пусть бы настал, наконец, хоть какой-нибудь мир или по крайней мере порядок… Не знаешь, что предпринять, как хозяйствовать? В какую сторону повернуться? – Тут плохо, милостивые государи, и там нехорошо. Немцев отовсюду поналезло, словно муравьев. Грюнвальд по ним плачет. Вот и хозяйствуй при такой-то шатости! Да, а на моей памяти юноша шел на двор к магнату… а если и в палестру!...Все же палестра была школой, милостивые государи, самых больших статистов . Там молодой человек приобщался к общественной деятельности, там он изучал законы, там… Старик вдруг умолк и впал в задумчивость. Его остекленевшие глаза потемнели. Собравшиеся не смели прервать молчание. Только сальные свечи шумно трещали в подсвечниках. Вдруг за окнами послышался приглушенный гомон, а следом – шум в сенях усадьбы. Едва эконом Левандовский сумел выбежать, чтобы узнать о причине такой шумихи, в столовую пулей влетел хлопец из конюшни. – Паныч приехали! – выкрикнул он. Пани Ядвига сорвалась с места, следом за ней кинулись от стола все остальные. В это время на пороге показался молодой мужчина крепкого телосложения, загорелый, в дорожной истрепанной одежде. Какое-то время он стоял в немом оцепенении, наконец бросился вперед и упал на колени перед пани Ядвигой. – Флорек, – вскрикнула последняя, склоняясь над головой сына. – Это же ты, сыночек мой дорогой! В одну минуту родственники плотным кольцом окружили вернувшегося брата, поочередно хватая его за плечи. Дедушка едва ли не трясся от радости, смеялся, дрожал словно в лихорадке, а слезы горохом сыпались из его глаз. Покончив с первыми приветствиями, усадили Флориана за стол и забросали вопросами, не обращая внимания на то, что из сеней через распахнутые двери к этой сцене присматривались любопытствующие. Дед их заметил. – Входи! – позвал он. – Поприветствуйте, судари, паныча! Челядь кинулась обнимать его за ноги, целовать руки. В толчее и поднявшейся сутолоке никто не обратил внимания на стоящего в сторонке мужчину и коренастую бабу рядом с ним. Только когда пани Ядвига жестом отпустила челядь, она заметила две по-военному одетые фигуры, и спросила с беспокойством: – А это кто такие? – Мацей Зубр, унтер-офицер второй роты, первого батальона первого легиона, – ответил мужчина, вытянувшись в струнку. – Иоанна Зуброва, маркитантка первого легиона, первого батальона, – вторила ему баба. – Ба, ба! Матушка, забыл представить вам моих товарищей. Мацей, отличный мужик… пристал к нашему полку под Мадалинским, и с той поры кочуем вместе… а Зуброва прибыла к мужу в Ломбардию из Замостья… Приняли и ее в легион. И вот, когда должен был ехать на родину и генерал Дамбровский посоветовал мне подобрать товарищей, я выбрал их. Принимайте их, мама, от всего сердца. Оба того заслуживают. Эх, если бы не Зубр... не Зуброва, не один, а десять раз не быть бы мне живу!.. – Садитесь с нами, – пригласила пани Ядвига, хотя воинственное лицо бабы показалось ей странным. – Кушайте! Урсулка, прикажи меду налить. Унтер-офицер с маркетанткой сели, и завязался разговор – шумный, бестолковый, поспешный. Флориан рассказывал, как после разгрома Мадалинского и заключения его в берлинскую тюрьму, он пошел по миру едва ли не с протянутой рукой, как в Хейдельберге наткнулся на родственников, которые помогли ему и отправили в Париж, как в столице Франции познакомился с бывшим послом Речи Посполитой Барссеем и благодаря ему получил пособие у пана Юзефа Выбицкого и господина де ля Рош, как был свидетелем правления Директории, как потом вслед за генералом Дамбровским выехал в Медиолан. Череда событий складывалась в одну нескончаемую цепочку битв, стычек, разведок, ночных вылазок, нужды, голода и несчастий. Время от времени из груди Флориана вырывался вздох, в глазах разгорались искры, а кулаки непроизвольно сжимались. Слушали его с затаенным духанием. Иногда голос поручика начинал дрожать и ломался от волнения, особенно когда вспоминал мужество Князевича; а когда произнес в первый раз имя «Бонапарт», слова застряли у него в горле, он умолк. На пергаментном лице дедушки выступил кирпичный румянец. Старого конфедерата охватил азарт. Схватив внука за плечо и сильно стиснув его, он шептал с волнением: – Флорек! Расскажи мне о нем!... – Наполеон! – начал неспешно Флориан. Зубр и Зуброва выпрямились. – Это было под Моренго, – рассказывал тихо поручик, – вторая рота первого батальона была откомандирована для пополнения гвардейских гренадеров консула. Мы заняли позицию между рекой Бормида и деревней Маренго. На рассвете австрийцы открыли канонаду; было их тысяч сорок, нас – едва двадцать. Первым нажал генерал Виктор, однако его разбили, Ланн вынужден был отступить. Нас поставили на правом фланге. Австрийский генерал Цах двинул пять тысяч старых гренадеров. В отдалении мы уже видели белые мундиры… еще минута, и на нас обрушится град пуль, лес выставленных штыков. В этот момент словно гром среди ясного неба перед головой нашей колонны встает он… Бонапарт! Конь в пене. Сам в зеленом сюртуке, в окружении штаба и мамелюков . Он глянул орлиным взором, руку к нам дружественно протянул и закричал: «Солдаты! Не забывайте, что я имею привычку проводить ночь на поле битвы!» Мы ответили криком полным воодушевления. Он кивнул. Гвардия пошла… Два часа оказывали мы сопротивление четырехкратно превосходящему противнику. Шесть атак отбили мы с оружием в руках, шесть раз австрияки вынуждены были отступить. Гвардейцы сражались как львы, умирая с именем Бонапарта на устах. Наступила седьмая атака – страшная, яростная. Колонна дрогнула. Генерал Дезе падает, сраженный пулей. Собираем остатки сил, когда вдруг молодой Келлерман бросает кавалерию во фланг левого крыла, сминает его, рассеивает и врывается в центр колонны Цаха. Австрияки теряют строй и бросаются бежать, наши за ними!... Пять тысяч погибших и десять раненых, столько же пленных. Смеркалось. Бонапарт объезжал поле битвы. Я был легко ранен, меня осматривал медик. И в это время… он подъехал как раз к этому месту с адъютантом. Посмотрел на побоище, где земля голубела от гвардейских мундиров, и печально сказал: «Тут лежат богатыри!» Я попал ему на глаза, он увидел мои малиновые отвороты и спросил: «Поляк?» «Так точно, генерал», – отвечаю. «Ты был подпоручиком легиона?! Будешь поручиком консульской гвардии». «Генерал, – ответил я, – разрешите мне остаться в легионе, со своими». Адъютант поморщился. Наполеон лишь доброжелательно усмехнулся. «Удалец! – говорит он. – Все они таковы! Напомни мне о нем!» И уехал. – А ты, бедняжка? – живо спросила пани Ядвига. – Да, пустяк. Легкая контузия. Через неделю вышел из лазарета. Потом были Хохенлинден, Зальцбург, переход через Зальц. Потом нас разделили. Генерал Яблоновский отправился с частью на Санто-Доминго… а я вслед за генералом Дамбровским поступил на службу неаполитанскую. Там, опасаясь возвращаться на родину, провел несколько лет. Бонапарта провозгласили императором. Возник конфликт с прусаками. Генерал призвал меня к себе и сказал: «Готартовский, пойдешь ли со мной?» «Иду». С боями, одолевая итальянцев, пробивались мы во Францию. Встретили Зубра с женой. Забрали их с собой. Французская армия стояла на Рейне. Император объявил войну Пруссии. Двенадцать дней назад была битва под Йеной. Прусаки разбиты. Наполеон в Берлине. Меня генерал послал в Варшаву. В этом месте Флориан умолк, утомленный. Слушатели сидели в немом изумлении; этот Наполеон, сокрушающий королевства, переворачивающий троны, сметающий армии, еще недавно офицер, а сегодня уже всемогущественный император, по знаку которого дрожал Египет, смирялся Рим, казался мифом каким-то, былинным богатырем. Первым оправился от изумления дедушка. – Прусакам шкуру попортил, говоришь? Вот, милостивые государи, это мне нравится! То, что разные там Ломбардии и Венеции завоевал, что всяких там итальяшек от австрияков избавил, что англичанам под ногти залез – это все его французские дела, а вот то что в Берлине сидит… это меня веселит, милостивые государи! Нарвалась мышка на киску! Так им и надо! Обнял бы его! Ей Богу, обнял бы! Пусть получат свое! Пользуясь паузой в рассказе, Зубр приблизился к Флориану и что-то шепнул ему на ухо. Тот встал и произнес значительно: – Матушка! Если можно, несколько слов наедине. Пани Ядвига вздрогнула, охваченная недобрым предчувствием, и вышла вслед за сыном в каморку. Тем временем повеселевший дедушка кивнул Зубру и Зубровой, усадил их рядом с собой, налил им по стакану меду и ободрил: – «Ваше слово!» – Так точно! – ответил торжественно Зубр и умолк. Зуброва поспешила ему на помощь. – Что уж там, милостивый вельможный пан, мой старик говорить не очень-то ловок, ибо что касается головы, то он на нее всегда слаб был, а поскольку водился с разными народами, то у него язык и вовсе одеревенел. – Hic mulier! – заметил посмеиваясь старик. – С такими амазонками не трудно быть Наполионом. И много вас таких в полку? – Один полковник в батальоне и одна маркетантка. Три батальона в легионе, стало быть и три маркетантки, – ответила Зуброва. – И что же там сударыня делала? – спросил старик, желая развязать бабе язык. – Хоть я и держу в памяти времена весьма отдаленные, такой бабской должности припомнить себе non possum ?... – И верно. Прежде у нас, милостивый вельможный пан, кавалерия была, и только когда наше войско стало пешком по разным странам путешествовать, вот тогда без маркетантки стало шагу не ступить!... Служба тяжелая. Маркетантка съестными припасами при войске якобы торговать должна… да где там! На марше и то, и другое закупить можно, а потом только голодом да нуждой торгуешь. А если и шевелится что-нибудь в телеге, то купить не за что и приходится так отдавать. Битва – трудно маркетантке под котлом спрятаться – то одному, то другому надо рану осмотреть, поскольку медик не успевает! Иной раз умирающего добрым словом проводить приходится, а то и самой за карабин взяться. – Флориан держался достойно. Как? А? – Вельможный пан, вот уж выдающийся офицер, так выдающийся, чтоб меня пуля сразила, если вру. Бывало, майор Покрывницкий пройдет перед фронтом, да нашему капитану Коморовскому и говорит: «Флорека мне, – то есть нашего паныча, – береги, ибо это чистой воды офицер, такого поручика между генералами не найдешь!...» Отличный медок, только ты, старый, не пей, и без того уже голову потерял. Дайка сюда, промочу горло. О-го-го! Наш поручик в сражении свиреп! И всюду первый. Рота голодает, так и он голоден. У пехотинцев сапоги с ног сваливаются, так и ему не легче. Получит свое, что ему причитается, так одному сразу фуражные, другому мундир или даже плащ купит и отдаст. Знатные господа смотрят на наши лохмотья и насмехаются… Трудно, мундиры пришлось сбросить. Среди прусаков неудобно. – Сударыня тоже в мундире ходит? – Ну да! А как же! Мундир как и положено, с обшлагами, с французской кокардой на шапке, только и разницы, что без шаровар. – Помолчи, Яся, так точно, – вставил несмело Зубр, набравшись после меда смелости. Баба даже сжалась на скамье. – Мацей! Ты еще смеешь мне колкости отпускать. Ну, погоди у меня! Запомнишь!... Есть Бог на свете. Вот укусил тебя прусак, так подожди, другой пуще укусит!... Дедушка, а за ним Сташек, Урсула, Марцел и эконом повалились со смеху, слушая откровения Зубровой. Неожиданно двери каморки открылись и вышла пани Ядвига – бледная, измученная, с покрасневшими глазами, за ней шел Флориан. Сели к столу. Остальные смотрели прямо перед собой, веселье стихло. Пани Ядвига печальным взглядом обвела сыновей. Один к одному юноши красивые, со светлыми волосами, крупными голубыми глазами, правильными чертами лица. Видела их сегодня всех разом, сидящих рядом, а завтра?... Флориан вдруг поднялся и начал неуверенно осматриваться. – Кому в дорогу, тому пора! – сказал он, стараясь сохранять спокойствие. – Что ты мелешь, сударь? Флориан склонился к руке старца. – Служба. Должен без промедления двигаться дальше. Минуты потерять не имею права. Через неделю-две, Бог даст, погощу подольше. – Флорек! – отозвался пришедший в движение старик. – Десять лет не был… Юнцом из дома выпорхнул и спустя десять лет… Руки пани Ядвиги лихорадочно задрожали. Флориан боролся сам с собой. – Знаю я об этом, знаю! И мне тяжело, но нужно… – Не пора ли отдохнуть после стольких лет?! – увещевал старик. – Увы, не время, – ответил грустно Флориан. – Кто однажды посвятил себя общественной службе, тот не имеет права уставать!... Да полно!... – добавил веселей. – Увидимся вскоре. А сейчас оставлю вам здесь заложников. Зубр и вы, Зуброва, останетесь здесь. – Так точно! – Пана поручика должны отпустить одного? – Так надо. Вы давно мечтали о том, чтобы где-нибудь найти спокойный уголок. Ну так вы его нашли. В дороге вы мне не потребуетесь. Со мной поедет хлопчик с конюшни, в конце концов, так легче избежать лап прусаков. До Варшавы уже недалеко. Пани Ядвига позвала эконома и отдала ему какие-то распоряжения. Флорек прощался поочередно с каждым. Дедушка расплакался как ребенок и крестным знамением благословил внука. Пани Ядвига слов не находила. Прижала голову сына к груди и негромко плакала. Эконом дал знать, что кони готовы. Поручик вскочил на того, что стоял поблизости. Слуга сел на другого, ведя в поводу еще трех заводных коней. – Бывайте! – крикнул Флорек и пришпорил коня. Глухой вздох был ему ответом.
<I> <II> <III> <IV> <V> <VI> <VII> <VIII> <IX> <X> <XI> <XII> <XIII> <XIV> <XV> <XVI> <XVII> <XVIII> <Послесловие> |
|
Палестра - здесь:
судебный аппарат. - прим. автора. |