| На главную ... |
| Вацлав
ГАСИОРОВСКИЙ «Ураган» |
|
Глава
I |
|
|
| Вацлав ГАСИОРОВСКИЙ
«Ураган» IV Флориан был в отчаянии. Он упрекал себя за легкомыслие, с которым открыл девушке тайну своего посольства. Что же он скажет теперь генералу? Как объяснит эту опрометчивость? До этого у него была незапятнанная репутация, ему доверяли безгранично… И вот здесь, в таком важной предприятии позволил девушке-подростку обвести себя вокруг пальца… Кто знает, что у нее в голове? Может разом погубить и себя, и его, и князя! Когда поручик с выражением бессильной злобы на лице вернулся в квартиру пани Дзевановской – хозяйка, а за ней и Ян принялись расспрашивать его о причинах альтерации . Флориан, не видя причины скрывать от них существо дела, прерывающимся голосом рассказал все, как было. Пани Дзевановская залилась слезами. – Что у нее на уме! О, я несчастная! Одна она у меня на свете! Правда, и всегда-то была заводная, самоуверенная! Но разве я могла ожидать? На ночь глядя… с мальчиком-слугой… и куда? Что ее надоумило? С чего она это взяла? Дзевановский хотел утешить опечаленную мать, однако она огорченно покачала головой и сказала: – Оставьте меня в покое, такая беда приключилась!... Может, Пресвятая Матерь меня защитит, сироту одинокую! Кто знает? Зоська девчонка смекалистая. Ее так запросто с кашей не съешь. А что верхом, так она не хуже старого драгуна управляется. Поручик тем временем кулаки сжимал и руки ломал, сознавая собственное бессилие. – Пан Флориан, – произнес серьезно Дзевановский. – Я сам солдат и хорошо понимаю ваше отчаяние… Хотя и не знаю, чье беспокойство сильнее: матери, которая видит, что жизнь ее дочери подвергается опасности, или офицера, который так невольно нашел ординарца! Тебе, пан поручик, остается утешиться тем, что лучшего заместителя и придумать не смог бы, поскольку уж если она не доберется до князя, то и тебе не добраться! Это девушка энергичная и решительная. Пани Дзевановская вздохнула всей грудью и вышла в другую комнату в слезах и молитве искать утешения. Мужчины остались одни. После долгой паузы Ян Дзевановский прервал молчание: – Пан Флориан! Очнись, ваша милость! Что случилось, то случилось. – Еду в Яблонную! – произнес решительно поручик, вставая с места. Дзевановский отрицательно покачал головой. – Зачем? Ей не поможешь. Сам попадешь в руки прусаков, а если и доберешься счастливо, что ему скажешь? Пан Флориан! Я чужими тайнами не интересуюсь, однако себе на уме. Император с армией приближается… не знаю, что там князь думает, однако то, что вашей милости известно, необходимо незамедлительно доложить генералу Войчиньскому… У него каждый день собираются все, кто в нашей Варшаве не утратил национального достоинства. Я не настаиваю, но поведай, сударь, что тебе точно известно; тут речь идет не о чем ином, как о подготовке народа к великим событиям… Идешь, ваша милость, со мной?! Поручик заколебался. – Я солдат. Я обязан выполнять приказы начальников, а не поступать по собственной воле. – Согласен. Тем более обязан действовать, если делу угрожает опасность. Ну так вперед! Очнись, пан поручик. Ты мужчина. Эх, жалко девчонку, может пропасть напрасно. Хм! Неужели что-то поручил ей, раз она на такой шаг решилась!... Шевелись, сударь. Я тут накажу прислуге, чтобы за тетушкой присмотрели. Вернемся быстро. Впрочем, нужно заранее подумать о другом приюте для тетушки, да и для пана… если схватят ее, по ниточке весь клубок размотают!... Нельзя терять время, нужно лететь как можно быстрей! Дзевановский взял все еще упиравшегося Флориана под руку и вывел на улицу, по дороге советуя ему не упоминать перед собравшимися о неудачной экспедиции. В усадьбе генерала Войчиньского, расположенной в глубине сада на Лешне, комнаты юыли уже забиты до отказа. Дзевановский подвел Флориана к старику хозяину дома и представил ему поручика. Войчиньский очень обрадовался, раскинул руки и обнял его сердечно. – Небо тебя нам прислало, поручик! – произнес он с удовлетворением. – А то мы сидим тут словно табак в рожке, не зная, в какую сторону двинуться. Милостивые государи! Поручик итальянского легиона прибыл к нам из Берлина! Его милость пан Флориан Готартовский!... В комнате возникло оживление. Все от мала до велика спешили к Флориану, чтобы пожать ему руку или хотя бы глянуть на него. Старшие окружили его и проводили в укромную комнатку. Посыпались бесчисленные распросы. Больше других проявляли активность в размышлениях над реляциями Флориана Михал Кохановский, Соболевский, Гутаковский, князь Яблоновский, полковник Семеновский, Александр Потоцкий. Поручик был ошеломлен. Ему пришлось собрать всю силу воли, чтобы выйти живым из-под перекрестного огня расспросов. Войчиньский наконец сжалился над ним. – Довольно, панове, – произнес он. – Новости мы обсудили, а развлекаться подробными рассказами сейчас не время, тем более что его милости пану Готартовскому следует отдохнуть! На завтра назначаю общее собрание комиссии и приглашаю на совет его милость пана поручика. Флориан вздохнул свободнее и поспешил вслед за Дзевановским на Подвалье. Он чувствовал себя совершенно разбитым, утомленным дорогой, опустошенным приключениями минувшего дня. Пани Дзевановская не спала, ожидая возвращения неудачливого гостя. Без каких-либо упреков она указала ему на постель в коморке и погрузилась в сосбтвенные заботы. Поручик как стоял, так и лег на постель. Тяжелые мысли долго терзали его и отгоняли сон с отяжелевший век. Однако молодость наконец победила, и поручик провалился в глубокий, беспокойный сон. Когда Флориан проснулся, солнце было уже высоко. Он протер глаза, сосредоточился, вспоминая кошмарные сны. Увы, действительность представилась ему не менее угрюмой и печальной. Он медленно подялся с постели, посмотрел в маленькое окошко, на светлом фоне которого вырисовывалась в отдалении стройная башенка приходского костела, и задумался. Вдруг из-за неплотно прикрытых дверей соседней комнаты слуха его коснулся звук приглушенных голосов, среди которых выделялся серебристый смех дочери полковника. Поручик вздрогнул и стал прислушиваться. Бесспорно она. Неужели это был не сон! Без промедления он бросился приводить в порядок одежду. Вылил на голову один и другой жбан воды и прислушался, не был ли этот голос наваждением? Наконец подправил усы, пригладил чуприну и открыл дверь. Негромкий смех дочери полковника приветствовал его у порога. Флориан осмотрелся и опешил. У стола стоял смуглый мужчина в облегающем полувоенном наряде, поигрывавший небрежно серебряным хлыстом. Поручик бросил взгляд на лицо незнакомца – лицо светлое, окруженное черной буйной растительностью, высокий лоб, прямой, классической формы нос, - и показалось ему, что все это сон. Незнакомец поднял свои глубокие темно-синие глаза и произнес любезно: – Приветствую вас, мосць поручик! – Мосць князь! – пробормотал смущенно поручик. – Такого ординарца ко мне отправил, что, как видишь, явился немедленно. Ну, ну! Прими поздравления, сударь, в лице панны полковницы ты имеешь достойного представителя и защитника. Поручик начал оправдываться. Князь прервал его доброжелательно: – Мосць Готартовский! Наслышан о вас, а то, что мне генерал о вас поведал, самому себе почел бы за честь. Вечером прошу с миром ко мне! Пани полковницу еще раз благодарю за дочь, и если представится случай, приглашаю в гости. Сказав это, князь пожал руку пани Дзевановской и вышел. Поручик был вне себя от радости. В это время вошел Ян Дзевановский. Радость была всеобщей. Зоська вынуждена была рассказать подробности ночного предприятия. Как на рогатке, в ответ на заявление что она едет в Яблонную, провожали ее шутками и усмешками, как под Жеранием показалось ей, что за спиной кто-то крадется, как ночью наконец добралась до дворца, в который ее впускать не хотели, и как ее с должным почтением принял князь… – О каком это миролюбии упоминал князь? – неожиданно заметила пани Дзевановская. Дочь смутилась, побледнела, наконец ответила смело: – Не смогла удержаться!... Провели меня в прихожую! Объясняю, что приехала с важным посланием из Варшавы… Слуг было несколько. Я говорю – они трясутся от смеха!... Рука у меня дрогнула и, недолго думая, самого ближнего бац по носу! Тут выбежал князь… – Треснула его? – Треснула, матушка! – Вот уж мой покойный Михаил наверное в гробу перевернулся от смеха! – В кровь, в кровь, сударыня, – повторял поручик удовлетворенно. – А гнедой вашей милости лихо скачет! – заметила Зоська. – Знает службу! Если бы подвел, я б его точно прибил. Он ведь, шельма, прусак… гусарский! По дороге из Равы два таких у меня пало, а третий, буланый, – матушкин. – Что там кони! – прервал бодро Дзевановский. – Нужно отсюда как можно скорее убираться! Весь город уже говорит о приезде вашей милости! Без сомнения, будут за вами охотиться. Генерал ко мне присылал, приглашает у себя остановиться. А тетушка, возможно, на мою квартиру согласится… правда она, как и положено холостяку, убогая. Поручик погрустнел, не с руки ему было уходить. Зоська обиделась, огорчилась пани Дзевановская. Однако Ян настаивал – пришлось уступить. В тот же день вечером Флориан отправился к князю Юзефу Понятовскому . Князь принял его в великолепном кабинете, украшенном аллегорическими фресками и заставленном множеством дорогих безделушек. Он был задумчив и мрачен. Приветливо кивнул поручику и расспрашивал о подробностях, относящихся к армии Наполеона, последних сражениях итальянской кампании… Время от времени прерывал рассказ Флориана и лихорадочно мерил большими шагами кабинет. Поручик умолк. Князь задумался, и после долгого молчания нервно начал: – А не ошибается твой генерал?... Известно, Домбровский превосходный солдат и военачальник, я ценю его выше, чем ему кажется… несмотря на то, что он ко мне был недоброжелателен!... Истинный патриот и гражданин страны, однако не принимает ли он за чистую монету политические уловки! Слава Наполеона его ослепила, а я ее опасаюсь. Во всяком случае, не решаюсь связывать с ним свое будущее, не говоря уже о судьбе всей страны!... Он слишком увлекается! Сколько крови пролито где-то на полях Маренго… да разве только Маренго? Вся Италия пропитана кровью легионов, и Египет, и Санто-Доминго!... Нет! Не доверяю я этому новому солнцу… Наполеон великий политик, а мы никогда политиками не были… Он идет к нам, ибо его вынуждает к этому ход войны… однако при заключении договора он променяет нас ради дополнительного унижения ненавистной ему Англии! Разве не так? Флориан, увлеченный обстоятельными расспросами и взволнованный таким резким осуждением боготворимого им Наполеона, вдруг выпалил: – Ваша княжеская милость! Я не политик, не муж, который с юношеских лет привык взвешивать и решать судьбы народов. Говорю то, что лежит на сердце, с чем столько лет скитался по свету… – Согласен с этим, – живо подхватил князь. – Однако мы располагаем лишь заверениями и обещаниями!... От нас требуют войск, нашей крови, хотелось бы узнать ради чего? Вашей милости такие требования кажутся фримарком ! Увы, на таком фримарке основывается вся политическая мудрость. Ни Домбровский, ни Выбицкий не понимают, что не Наполеон нам, но мы ему в эту минуту более всего необходимы… и вместо того, чтобы выдвигать требования, – просят, вместо того, чтобы диктовать пункты соглашения, договора, – довольствуются унижающими наше достоинство фразами надменного завоевателя!... Нет, поручик, я к этому делу прикладывать руку не могу. Я не ставлю тебе в вину воодушевление, с которым ты защищал Бонапарта. Ты видишь в нем полководца, ведущего армию к победе и славе, я и сам солдат! И у меня найдутся слова преклонения перед ним, когда я перестаю думать о нашей доле… Впрочем, – добавил он печально, – будь спокоен, ваша милость… князь Юзеф Понятовский еще не весь народа. Дай мне письмо Наполеона, ясно выражающее, чего он от нас требует и что для нас обязуется сделать, и я готов сегодня же отправиться за ним хоть на край света!... Даже если бы он не исполнил обещания, даже если бы это вызвало болезненные для нас последствия… никто в нас камня не бросит!... Но… что для вас Понятовский? – Наша кровь, королевская! Гордость рыцарства! – ответил с воодушевлением Флориан. Понятовский добродушно улыбнулся и положил руку на плечо поручика. – Благодарю, сударь! Только сейчас о нем вспоминал! Я был под Маримонтом… Однако не все так думают! Значит, прямо из легиона прибыл… Поинтересуйся обо мне здесь, на месте, в Варшаве. Меня считают прусским прислужником, за тайные связи с Австрией осуждают… сторонятся этой моей Блахи! Князь горько усмехнулся. – Вам, солдатам, крайне необходимы чины и почести… но есть другие, у кого бездействие… больше здоровья отнимает, чем у вас воинские труды и неприятельские пули!... Говорить об этом можно было бы долго. Теперь ты знаешь, слышал мой респонс . Потом… кто знает, как сложатся обстоятельства, однако сейчас пусть генерал действует без меня. В конце концов, я могу ошибаться… Так вот, слушай, пан поручик, письма генерала вези назад, передай их маршалу Малаховскому , не скрывая моего ответа. Пусть и он его рассудит. Совет у пана Войчиньского может иначе решит… – Я как раз квартирую у генерала! – вставил поручик. – А… хорошо! Уже разыскали тебя! Хм, отменная компания, мужи достойные. Спеши, пан поручик, не теряй времени. Приятно было с вашей милостью познакомиться! Изволь передать генералу Домбровскому мое приветствие. Когда поручик спустя какое-то время явился к генералу Войчиньскому, общее собрание комиссии было уже открыто. Как раз обсуждали направление от имени Варшавы делегации, чтобы император не задерживал своего победоносного шествия, но шел далее протянуть руку верному и угнетенному народу, который при первом известии о его приближении приветствует его всем сердцем, как своего избавителя и освободителя. Появление поручика вызвало некоторую сумятицу – каждый спешил пожать руку Готартовскому. Все смотрели на него как на солдата той великой победоносной армии. Когда успокоились, Флориан вручил Станиславу Малаховскому переданные ему князем письма генерала Домбровского. Маршал начал читать их вслух. В комнатах усадьбы установилась тишина. Домбровский рассказывал князю, что император после долгих дебатов с ним и депутатом Юзефом Выбицким согласился вступить своей трехсоттысячной армией в пределы Польши. Что несомненным намерением Наполеона является воскрешение этой страны и воссоздание ее в прежнем блеске, что осуществление этого намерения целиком и полностью находится в руках поляков, в верности и преданности которых император желает наглядно убедиться, что Выбицкому он напрямик заявил, что если увидит, что поляки достойны быть народом, то будут им. В конце Домбровский призывал как можно активнее агитировать и начинать подготовку к вооруженному восстанию. «Пусть увидит император, – писал Домбровский, – поднимающиеся полки и дивизии, пусть самоотверженность граждан в эту минуту не останавливается ни перед чем. Шляхта, мещанство, простонародье пусть встают в ряды либо готовятся. Вскоре двинемся на Познань. Каждое промедление, каждая минута в кунктиторстве проведенная, может нанести жестокий вред отчизне». Малаховский закончил чтение. Минуту царило нарочитое молчание, затем несколько десятков собравшихся исторгли из груди громкий крик: – Да здравствует император! Виват конфедерация! К оружию, панове!!! Пожимали друг другу руки. Бросались друг другу в объятия. Флориан был предметом общих оваций. Старейшины передавали друг другу письма генерала Домбровского, обсуждая и разбирая каждое слово. Начали собираться в кучки и запальчиво ораторствовать. Шум поднимался все сильнее. Неожиданно Малаховский возвысил голос. Авторитет бывшего маршала сейма взял верх. – Милостивые государи! – сказал он. – Минута осуществления наших самых горячих надежд и долгожданных намерений приближается. Письмо генерала Домбровского возможно является осуществлением того, что еще вчера казалось сном. Не время для праздных рассуждений! За дело, милостивые государи! Пусть он, великий повелитель, найдет нас готовыми следовать под его руководством!... Однако призываю вас к осмотрительности. Не будем забывать о слугах короля Фридриха… Ergo , милостивые государи, вести себя обдуманно, чтобы излишним воодушевлением не испортить такого великого начинания! Предлагаю уполномочить старейшин на создание постоянного совета, перед решением которого склоняю голову. Каждый из здесь присутствующих полагается на личность генерала и государя нашего, который ради общего блага не щадит своей головы и всего имущества. Пусть же он подберет себе тех, чье присутствие в совете сочтет необходимым! Согласны, милостивые государи?! – Согласны! Согласны! – выкрикивали вокруг. После этого слово взял генерал Войчиньский и, обводя взглядом собравшихся, называл фамилии наиболее достойных и приглашал их в боковую комнату. Когда старейшины ушли, в комнатах и холлах снова поднялся шум. Брат генерала, пан Игнатий, крутился как мог, призывая к спокойствию; успех его был недолгим. Особенно молодежь не могла сдержать энтузиазма, плотным кольцом окружила Готартовского и жадно ловила каждое его слово. К тому же Флориан встретил здесь двух Иорданов, что приходились ему дальними родственниками, и братьев Марских, приятелей по пансиону пияров в Петркове, издавна славных тем, что будучи близнецами, так походили друг на друга, что родная мать их различить не могла. Кроме того Ян Дзевановский, который верховодил среди молодежи, познакомил Готартовского с капитаном Восиньским, Юзефом Стадницким, Северином Фредром, Винцентом Тоедвенем, Андреем Неголевским и Петром Василевским. Тем временем пан Войчиньский, видя возрастающее возбуждение, потихоньку расставил слуг со стороны Лешна, чтобы вели наблюдение на случай появления непрошенных гостей, а сам со слугой спустился в погребок и выкатил бочонок меду. А затем, неспешно обходя собравшихся, разливал в стаканы мед, приговаривая шепотом: – Гнев братца меня не минует, и все же как не поднять бокалы за здоровье великого Наполиона!.. Слова старичка приняли с одобрением, выпивали без шума, чтобы не мешать проходившему рядом совещанию. Меж юноши завели спор о Понятовском. Рассказ Флориана о происхождении писем генерала Домбровского произвел сильное впечатление. Большинство, симпатизируя князю Юзефу, заявило о большом удивлении, остальные достаточно остро выступали против Понятовского. Особенно упорно осуждал князя Хермелаус Иордан. – Флорек, – произнес он громко, поднимая вверх свои огромные кулаки. – И ты все это вытерпел и выслушал? Экий царек, от моря до моря. Ему ли судить Наполиона!... – Оставь в покое, – убеждал его Дзевановский. – Из предвзятости ты готов осуждать его за все!... – Да, да! Это доблестный воин! – соглашались другие. Старший Иордан, которому стакан меду ударил в голову, стоял на своем. – Янек, от моря до моря! Стало быть он эдакое светило, сегодня, когда армия идет и от моря до моря!... Нет!... Он офранцузившийся барчонок, раскапризничавшийся царек… как сказал, от моря до моря, и баста!... – Не так горячо! Не так горячо! – заметил сурово Северин Фредр. – Его подлинные заслуги достойны преклонения! Если бы в этой стране было больше таких офицеров, не пришлось бы нам испытывать благородного воодушевления. –
И выслушивать лютеранские проповеди, – парировал Иордан. Капитан подбежал успокаивать ссорящихся. Фредр требовал удовлетворения. Дзевановский уговаривал помириться. Тем временем посреди шума и гама вскочил на стол большой весельчак и доблестный офицер имчь пан Восиньский, и неожиданно крикнул: – Вздор, панове шляхтичи! И когда собравшиеся, застигнутые врасплох этим заявлением, несколько поутихли, особенно потому, что от Восиньского никто не ожидал глубоких мыслей, капитан начал неспешно: – Horret animus , милостивые государи, в то время, как на гауптвахте прусак, маршируя, все еще покрикивает свое «эйн-цвейн-дрейн», а имчь Кюхлер преспокойно табачком потчуется; когда французская армия в берлинах только еще входит во вкус, мы тут de noviter открываем четырехлетние прения, шумно, кичливо, с паном Северином, грозно брови нахмурившим, враждовать надумали из любви к всякого рода стрельбе и дракам. Старейшины совещаются, а молодежь в ссорах ищет выхода своей энергии. Первое мне не по уму, второе не по сердцу. Что решит совет – это их дело. Мне же по-нраву старый обычай: когда гость входит в дом, отцы встречают его на пороге, а молодежь и за ограду навстречу выбежит. Tandem – милостивые государи… вместо того, чтобы языками молотить, друг другу лица калечить, выясняя, кто из вас больший патриот… двинемся в дорогу! Без проволочки, немедленно, еще сегодня навстречу великой армии! К французам!!... – Виват Восиньский! К великой армии!!! К французам!... – ответили хором. Восиньский слегка перевел дух и так закончил свою речь: – Милостивые государи! Собирайтесь, кто может! По одному, двойками, тройками, но никак не более полудюжины, чтобы издалека могли двенадцать разминуться с Иудой… Никаких офицеров, никаких начальников, пеше, конно, в экипажах, с нарезным ружьем или саблей, с карабином или пистолетом, лишь бы вперед, лишь бы встретить! Уходить не гурьбой, не в один час, ибо ясно, что прусаки могли бы нам торжественные проводы устроить, а такие проявления симпатий не каждому на руку… Я отправляюсь сегодня, и куда?... В Берлин!... – И я! И я! – доносились отовсюду голоса. Слова капитана Восиньского упали словно искры на хорошо пропитанный фитиль. Умы юношей воспалились, вспыхнули сердца. Охотников прибавлялось с каждой минутой. Пан Игнатий Войчиньский руки заламывал, видя все это, пытался объяснить, убедить, чтобы без старейшин ничего не решали. Его даже не слушали. Отчаявшись, он поспешил дать знать брату, что происходит. Совет двинулся в комнаты. Гиельгуд стал убеждать, что только в дисциплине и единстве залог успеха, Гутаковский склонял к уважению решений старейшин. Тщетно, внутри самого совета возникли разногласия. Князь Воронич, например, примкнул к молодежи. – Пусть идут! – заявил он. Попытались продолжить обсуждение, однако когда в конце концов Малаховский доброжелательно отозвался о намерении Восиньского, уже не отговаривали, лишь рекомендовали соблюдать большую осмотрительность и благоразумие в действиях. Старейшины снова удалились в комнату совещаний. Генерал Войчиньский лишь погрозил брату Игнатию за… мед, а Флориана отвел в сторону: – Ты, сударь, как? – спросил он живо. – Останешься с нами?!... Или… – Должен вернуться, генерал, дела ждут… – Удивлен таким ответом… Езжай! Письма для тебя сейчас подготовим! Старик Островский очень всем недоволен, но он в меньшинстве. Говорить не стоит, сам изменит мнение. Остальное видел… Готартовский сообщил Дзевановскому об ожидающей его дороге, Пан Ян, которому тоже предстояло путешествие к французам, согласился ему сопутствовать. Флориан сердечно обрадовался неожиданной компании. В нее вошли Иорданы, да и капитан Восинский, узнав что поручик тотчас отправляется в дорогу, тоже предложил следовать с ними. Тотчас принялись составлять план экспедиции. Любопытствующие окружили их, наперебой упрашивая взять его, особенно молодой и хрупкий Станислав Горайский не давал им покоя. Однако Восиньский воспротивился этому категорически. – Даже четверо и то слишком много! Одумайтесь! Хотите, чтобы первый же патруль изрубил вас в капусту? Отправляйтесь своей компанией, а мы – своей! Затем договорились, что после полуночи соберутся у генерала, откуда боковыми улочками двинутся пешком в Рашинов, а затем будут пробиваться исходя из обстоятельств… Каждый должен был выбрать подходящее оружие, исключая карабины и внушительные баулы, чтобы не производить впечатления вооруженных людей. Теперь следовало что есть духу готовиться в дорогу. Флориан отвел Дзевановского в сторону. Проект пешей экспедиции не показался ему удачным. Времени потеряют много. Меж тем слуга уже должен был привести коней с Яблонной. Стало быть, Дзевановский мог ехать вместе с ним, а слуга пешком вернулся бы в Готартовичи. Пан Ян стал отговаривать Флориана от этого намаерения. Верхом выезжать из Варшавы все равно, что добровольно положить голову на плаху. В конечном счете, речь не идет о том, чтобы пешком добираться до самого Берлина. В дороге способ найдется. Готартовский уступил и собрался идти к пани Дзевановской попрощаться. А поскольку пан Ян тоже должен был заглянуть в свои комнатки, они пошли вместе. При первых словах Флориана о вновь ожидающем его путешествии пани Дзевановская всплеснула руками. – Что у вас в голове! Что за беда с вами приключилась. Полдня не прошло… снова на другой конец света! Ух! Зла на вас не хватает. Вчера как с неба свалился, наделал суматохи, так что людям пришлось со всей своей рухлядью перебираться… и снова новость! – Пани полковница, – ответил грустно поручик, – Богом клянусь, что хотел бы с вами остаться,… а сердцем безусловно остаюсь… – Это все увертки. Словами, сударь, ты убеждать умеешь, не даром полсвета обошел… – Тетушка, – вмешался пан Ян, – не вините. Служба его к нам направила, служба и забирает… Более того, и я с имчь паном Флорианом должен… – Янек? Ты?! Кому ж ты снова понадобился?!... – Французам, тетушка. Тут Дзевановский стал все объяснять полковнице, уверяя, что она и глазом моргнуть не успеет, как он вернется с Наполеоном. У пани Дзевановской слезы в глазах засверкали. – Ой! Вернешься ты, горемыка! Знаю я эти ваши солдатские «вернусь»… То-то долго длились тишина и покой. Снова смута… чтоб их там, вместе с их Наполионом!... Теперь никого у нас не останется на белом свете! Зоська?! Слышишь? Никого! Зоська ничего не ответила. Глаза опустила, зубы стиснула судорожно, и только губы ее дрожали. Дзевановский стал успокаивать полковницу. Флориан тем временем приблизился к Зоське и тихо спросил: – За что, сударыня, гневишься на меня и смотришь недобро? Чем же я провинился так, что для меня и доброго взгляда жалко. В глазах дочери полковника искры сверкнули. – Разве вас это интересует?... Приехал… уезжаешь!... И хорошо! Разве вашу милость здесь кто-то… удерживает?! – Действительно! – ответил поручик дрожащим голосом. – Это ваше путешествие в Яблонную я смел приписывать исключительно вашему капризу… А перед трудной дорогой хотя бы доброе слово… надеялся услышать… – Доброе слово! Доброе слово! – язвительно ответила Зоська, теребя край фартука. – Думаю, вашей милости и этого будет довольно!... Флориан покраснел и припал к руке пани Дзевановской. – Пани полковница, матушка! Дочь вашу за меня не откажите… Во век бы отсюда не двинулся… долг обязывает! Бог даст, скоро вернусь, и с вами уже не расстанусь. Сыном вашим желал бы… Пани Дзевановская покачало печально головой. – Мальчик мой! Доброты твоей только слепой не разглядит, но в такое неспокойное время кто знает, что может случиться! – С чего бы это тетушку охватывали такие грустные мысли! – вставил пан Ян - Это же не год и не два!... Месяца не пройдет, и поручик явится, как следует, в полном обмундировании. – Нет! Нет! – упорствовала полковница. – Никаких обещаний, никаких клятв! Слышишь, Зоська! Я, сударь, против вас ничего не имею, но мало ли что может случиться? Да, да! От этого ни на шаг не отступлю. Езжай, ваша милость, с Богом, скоро возвращайся… а как вернешься, так и дело сладится. Поручик хотел благодарить. Пани Дзевановская не дала ему и слова вымолвить. – Некого и не за что! Никаких обещаний! А теперь прошу, судари, волю родственницы уважать. И хватит об этом! Раз уж вы должны ехать, соберу вам что-нибудь в дорогу. Нелегко это сделать, в таком беспорядке не знаю даже, где что искать. И все же голодными вас отпустить не могу. Полковница
засуетилась. Дзевановский осматривал оружие и собирал себе узелок.
Флориан, то и дело настигаемый бдительным оком пани Дзевановской,
боялся словом перемолвиться с Зоськой, которая сидела угрюмая и
обиженная. Пан Ян первым поднялся с места и собрался уходить. Полковница прощалась с ним гораздо сердечнее. Зоська кинулась ему на шею и что-то долго шептала на ухо. Флориан поручил заботам пани Дзевановской своего слугу, поцеловал ее руку, хотел затем склониться к руке Зоськи, но та назад отскочила и попрощалась с ним лишь взглядом. У поручика сердце сжалось: не такого ожидал он расставания. Хотел сказать что-то еще, но пан Ян потянул его за собой… и они вышли, провожаемые до сеней полковницей. В комнатах у генерала Войчиньского застали только обоих Иорданов и пана Игнатия Войчиньского. Участники собрания уже разошлись. Однако постоянный совет еще заседал. Вскоре вышел генерал и остался очень доволен тем, что Флориан нашел себе спутников. – Вот теперь, – сказал он, – я уверен, что ты не пропадешь, поскольку если Дзевановский тебя не спасет, то Восиньский сухим из воды выведет. Здесь, поручик, письма для генерала,… а вот, возьми, пособие, которое в пути может пригодиться. Флориан отговаривался, объясняя что от матери получил некую сумму. Пан Войчиньский разбранил его: – Это всего лишь довольствие! Мало ты, поручик, без сапог по Италии натоптался? Никакой это не подарок, не жертва. Совет выделил тебе на расходы пятьдесят золотых червонцев. Бери, ни о чем не спрашивай, знаю я это ваше итальянское офицерство! Шрамов на теле – что дыр в решете, ордена, кресты, слава, что ни день, то новый приказ; а в кармане ломаного тынфа неделями не бывает. Но и для вас наступит время, когда получите достойную награду. Возразить
было нечего. Спрятал поручик пособие, а когда в дверях показался
капитан Восиньский, немедля попрощался с генералом, который обнял
его сердечно и крестом благословил. <I> <II> <III> <IV> <V> <VI> <VII> <VIII> <IX> <X> <XI> <XII> <XIII> <XIV> <XV> <XVI> <XVII> <XVIII> <Послесловие> |