Глава I
Глава II
Глава III
Глава IV
Глава V
Глава VI
Глава VII
Глава VIII
Глава IX
Глава X
Глава XI
Глава XII
Глава XIII
Глава XIV
Глава XV
Глава XVI
Глава XVII
Глава XVIII
Послесловие

«Ураган»

XIII

Бонапарт все чаще поглядывал в тот угол Европы, где за цепями Пиренеев, среди кастильской пустыни возносилась столица Карла IV , короля Испании.
Печальным было положение Карла IV. Уже в 1785 году, когда он надел корону после своего великого отца, Карла III, над Испанией нависли тучи. Напрасно министр Флоридабланка пытался их разогнать. Война с Англией сразу подрубила финансы государства, а отголоски французской революции вынудили Карла IV спрашивать такого близкого родственника, в конце концов в нем самом пробуждали тревогу и неуверенность.
Карл IV обладал многими достоинствами, достаточными для обретения титула доброго гражданина, но слишком малыми, чтобы называться добрым королем.
Карл IV, не доверяя Флоридабланка, приблизил к себе графа Аранде и продолжал присматриваться и искать человека, который бы снял с его плечь бремя власти.
Тем временем в Мадрид пришел пешком двадцатилетний юноша, сын бедного дворянина из Бадахоса в Эстремадуре … Мануэль де Годой … Пришел с мандолиной в руках, с песенкой на устах, с огнем в черных глубоких глазах, пришел в погоне за счастьем, за богатством… и начал играть.
Целый год просидел Годой в Мадриде на щедротах милосердного трактирщика, собирая иногда по несколько медяков. Вдруг камеристка королевы Марии Людвики обратила на него внимание и в минуту придворной скуки вспомнила о юном, красивом певце.
Годоя позвали в королевский дворец и оттуда он уже не выходил. Мануэль Годой был зачислен в личную гвардию… и с той поры каждый день приносил ему новые почести. Через год он уже был адъютантом гвардии, спустя два года - генералом и кавалером большого креста. Через четыре года стал князем Алкудии, кавалером золотого руна и главой государства.
Годой оказался на вершине власти. В 1796 году он заключил новый договор уже с французской Директорией против Англии. Та последняя приняла вызов; несмотря на видимые успехи, поражения посыпадись на Испанию. Пустая казна, миллионные потери в людях и кораблях, застой в торговле, подавляемые с трудом революционные волнения, раздоры с духовенством возмущали страну, вели её к обнищанию, терзали.
Народ со все большей ненавистью смотрел на Мануэля Годоя, считая его причиной всех несчастий.
Несчастья тем временем не переставали обрушиваться на страну. Засуха уничтожила посевы в южной Испании, желтая лихорадка в одной Андалузии унесла около ста тысяч человек, землетрясение в Гранаде наполнило население суеверным страхом.
На море не умолкал гул орудий. Англия не могла простить Карлу IV примирения с Францией. Мир в Амьене вернул полуострову минутное затишье, однако не надолго.
Бонапарт связал своего союзника обязательствами о предоставлении ему по первому требованию подкреплений и все настойчивее требовал их. Англия при любом удобном случае не мешкала рвать и крушить флот союзницы ненавистной Франции. Испанская гордость долго терпела английское пиратство, пока не воспылала жаждой возмездия.
Ценой жертв, ценой тяжелых налогов вплоть до лишения последней рубашки Годой вооружил новый флот. Четыре месяца объединенный французско-испанский флот пытался одолеть Нельсона… пока под Трафальгаром не был полностью разбиты.
Великий Нельсон собственной жизнью купил английское превосходство, тогда как испанский флот перестал существовать.
Карл IV упал духом. Господствовал только Годой, связывая всю будущность приходящего в упадок государства с Францией. Однако вдруг, после аустерлицкой победы, на мадридский двор упал приговор, который наполнил горечью сердце слабого короля.
Король Неаполитанский, соблазненный Англией, присоединился к коалиции. Бонапарт не выдержал строптивости и заявил кратко:
- Неаполитанская династия перестала властвовать!..
А ведь эта династия являлась ближайшей родней Карла IV, всего лишь несколько лет назад союзом своего сына Фердинанда с Марией Антонией неаполитанской он хотел упрочить родственные связи!
Пощечина была явной. Ее необходимо было снести. Годой однако позволил втянуть себя в переговоры с Англией… и когда Бонапарт двинулся громить Пруссию - королевский любимец вынужден был издать манифест к народу, призывающий его собраться под знамёнами ипринести жертвы.
Прежде чем это обращение достигло всех закоулков Испании - эхо Йены и Ауэрстадта докатилось до стен Мадрида. Король испугался, королеву охватил страх - Годой же, не теряя присутствия духа, объявил, что манифест был фальсифицирован, и как свидетельство верноподданости отослал его Наполеону.
Бонапарт принял его с печальным блеском в глазах. Стоя перед лицом Пултуска, Илавы и Фридланда, он не имел времени карать виновных в предательстве за Пиренеями.
Испанию уже ожидали кровавые дни, однако они были, возможно, менее болезненными, менее унизительными из-за горячих столкновений, свидетелями которых должны были стать стены замков эскуриальского, аранжуезского и, наконец, байонского…
Партия ненавидящих естермазурского мандолиниста росла день ото дня. Князь Астурии, наследник трона Фердинанд, не мог снести пятна, которое Годой бросил на корону отца, и наступал на него со все большим ожесточением.
Грубый, несдержанный характер и недостаточное образование Фердинанда отдавали его на милость наушникам, таким как Эскойкуиз. А те разжигали в нем не столько чувство чести, сколько жажду господства, жажду власти, от которой Годой его отстранял.
Когда в мрачном Эскуриале разразилась ссора - Бонапарт, обеспокоенный агрессией, предпринятой Англией против Дании как союзницы континентальной системы - решил подготовить Англии ответ.
Первым следствием ответа было - исключение из списка европейских государств Португалии.
Небольшое королевство, подвешенное на пояске Либерийского полуострова, предстояло разделить между Годоем, в качестве самостоятельного королевства, и королем прежней Этрурии под скипетром Лузитании.
Исполнителем приговора Наполеона стал Жюно , который без промедления вторгся со совим корпусом… в Испанию, с энтузиазмом встреченный населением… 30 ноября Лиссабон был занят. Король с семьей спасся бегством в Бразилию.
Спустя без малого месяц в пределы Испании вступил второй французский корпус под командованием генерала Дюпона . Испания приняла появление этой армии также доброжелательно, хотя не могла сдержать удивления. В январе 1808 года вступил маршал Монси , а через несколько недель показались дивизии генералов: Леки, Шабрана, Дюэма .
Что означал этот поход французских войск, которые непрерывно продвигались к Пиренеям?.. Что означал тот факт, что Бессьер вёл императорскую гвардию, да и сам Мюрат готовился в дорогу на Бидассо?..
Карты были открыты.
Двор Карла IV, пребывавший в Аранхуэсе , понимал, что час его падения приближается. Годой настаивал на том, чтобы незамедлительно отправиться в Севилью. Предложение приняли.
Освобожденный из заключения князь Астурии умел воспользоваться моментом.
В среду людей возбуждённых, изнурённых голодом, угнетённых налогами упали слова:
"Король бежит!"
И миновали прекрасные дни Аранхуэса! Канули на долгие годы, может быть, безвозвратно.
Звезда, светившая мандолинисту из Эстрамазуры, поблёкла, угасла. Ступени трона должны были рухнуть под Карлом, и судьба народа, судьба державы, могущество которой некогда простиралось над морями и океанами, которая управляла миром и владела несметными богатствами - судьба этого государства должна была зависеть от мужества женщин, отваги детей, самоотверженности стариков.
Миновали лучшие дни Аранхуэса. При первых известиях о задуманном отъезде короля - в Аранхуэс словно стаи поджидающих пищи воронов стали собираться печальные фигуры бродяг, толпы головорезов и волны нищеты. Сотни монахов крутились между населением и войском. Граф Монтихо был тут кумиром.
18 марта 1808 года произошёл взрыв революции. Народ бросился на дворец того, которого считал виновником всех своих несчастий. Годой сумел скрыться на королевском дворе. Революция ширилась. Разъяренный сброд стал угрожать…
Перепуганный Карл IV на следующий день после разгрома дворца своего любимца, провозгласил отречение его от власти.
Однако этого было мало. Взгляды толпы обращались на князя Астурии, как на способного предотвратить все зло. Фердинанд умел этими минутами воспользоваться. Имея на своей стороне народ, армию, предводителей революции, перед лицом разъяренного сброда, окружавшего дворец и швыряющего брань в адрес короля, перед чернью, которая с пеной на устах начинала тянуть руки к трону - Фердинанд продиктовал отцу отречение от короны.
Взрыв искренней радости приветствовал вступление на трон Фердинанда VII. Однако Иоахим Мюрат не дремал. Уведомленный о событиях в Аранхуэсе, ускорил поход, занял Мадрид и отправил послов к Карлу IV.
Старый король, чувствуя поддержку, освободился от первой слабости и огласил отмену своего отречения, как написанного по принуждению.
Фердинанд, дав выход своей мести, бросил Годоя вместе с преданными ему слугами в тюрьмы и, созвав над ним строгий суд, выехал в столицу. В Мадриде однако властвовал Мюрат. Все хлопоты Фердинанда о том, чтобы наместник императора признал его королем, сошли на нет. Единственной надеждой Фердинанда оставалось уведомление Мюрата о том, что Наполеон направляется в Мадрид, чтобы разрешить конфликт между отцом и сыном. Без долгих размышлений он решил опередить события, заступив дорогу Бонапарту в качестве верного вассала.
Фердинанд выехал в Байону, за ним устремились Карл IV, Мария Людвика и, наконец, освобожденный Мюратом Годой.
Эскадрон Павла Ярзмановского счастливо добрался до Бордо, хотя по дороге вынужден был оставить поручика Выбицкого с больными лошадьми.
В Бордо шеволежеров ожидал сюрприз, поскольку для встречи их выступили прибывший сюда ранее эскадрон Томаша Любиньского и отряд, приведенный Горайским, с начальниками Любиньским и Козетульским во главе.
Солдаты приветствовали друг друга с энтузиазмом. Прибывшие - оживленные надеждой на отдых, встречающие - наполненные надеждой, что с этих пор будут ходить большей гурьбой.
Командование по старшинству принял шеф первого эскадрона, Томаш Любиньский, под пристальным вниманием первого гросс-майора полка Делетра , который тем временем, сидя в Париже, занимался в основном административными делами шеволежеров.
В Бордо впервые обозначились симпатии и антипатии солдат.
Несмотря на то, что он был хорошим, заботящимся о солдатах офицером, был сдержан в применении наказаний, даже мягок и снисходителен - в его манере держать себя было нечто, что отталкивало от него шеволежеров, что остужало их искренние, открытые сердца, что привносило между ним и солдатами неодилимое препятствие скрытой неприязни. Возможно, главную роль тут сыграли спесивость, снисходительно скривленное лицо пана Томаша, или его привычка распространяться в кругу офицеров о своих аристократических связя, повлияли на то, что в казармах не пользовался авторитетом Любиньский. Это было тем более удивительно, что именно он пользовался расположением самого Наполеона.
Шеволежеры без ропота выполняли приказы Любиньского, слодовали всем его распоряжениям, однако холодность день ото дня возрастала. Солдатам не нравился чопорный, стройный командир эскадрона, который даже в минуты воодушевления умел помнить о светских приличиях, который пожалуй ни разу не смог побеседовать с ними без традиционных неестественных эффектов.
Настроение солдат передалось офицерам. Они также были недовольны начальником за то, что тот не жалел злых замечаний Винценти Красиньскому, полковнику, и казалось питал к нему обиду, что тот может опередить его в милостях у Бонапарта. Сверх того офицеры с каждым днем доходили до все большее дружеских, братских отношений между собой, допуская к ним многих солдат… и никогда не переходили Рубикон обыденной учтивости с Любиньским.
Противоположностью Томашу Любиньскому был шеф второго эскадрона Ян Козетульский .
Молод, всего-то двадцати лет от роду, пан Ян, а уже увенчан в кровавых битвах славой доблестного содата и офицера, сделался душой полка.
Слегка забияка, удалью он превосходил Ярзмановского, а по вспыльчивости не имел себе равных. Солдат любил. Ворчал, ругал, угрожал, однако в конечном счете прощал любую провинность, даже брал под защиту шеволежеров, а в минуту веселья с обозным готов был пить за его здоровье.
Козетульский не обладал фигурой Северина Фредры, не мог сравниться с Амброзием Скаржиньским в воинской доблести, но соединял в себе некое юношеское обаяние и был таким свойским, таким сарматским, таким польским, что увлекал шеволежеров и пленял их сердца.
Козетульский был худощав, строен, с волосами льняными, глазами раскосыми, светло-синими, с маленькими, небрежно свисающими усиками и буйной растрепанной шевелюрой.
На правильно скроенных губах рисовалась добродушная и кроткая улыбка, в глазах часто блуждала печаль. Казалось, он был воплощением доброты - ничего не было в нем, что бы харакетризовало выдающегося рыцаря.
Но когда Козетульский садился на коня и доставал саблю, с ним происходила непостижимая перемена. На лице Козетульского появлялась стальная воля, глаза его искрились, а голос юного начальника звенал как металл, которого никогда не могли заглушить ни залпы орудий, ни шум и грохот битвы.
Голос Козетульского обладал силой небывалой, которая спаивала солдат, лишала их собственной воли и увлекала за собой, которая проникала в самые потаённые закоулки сердец шеволежеров, где они привыкли прятать самые нежные, самые чистые свои чувства, откуда били струей родники их силы, их энтузиазм, откуда брала свое начало самоотверженность, где зарождалось их намерение встать в строй.
Козетульский не выбирал выражений. Суждения и слова его были просты, возможно граничили с грубостью, однако шли от души, от чувств чистых, светлых.
Из родительского дома он вынес редкостное благочестие и приверженность религии предков. Редкостная, ибо хотя вера в покровительственные крылья Богородицы не умерла, хотя песнь ее возносилась… все же под конец времён прусских с запада стали проникать новые течения. Масонские ложи множились по всей стране, и сотни юношей присоединялись к ним.
Стало быть, и в полку шеволежеров не было недостатка ни в офицерах, ни в содатах, которые носили девизы "Святыни Хеспериды", "Рыцари северного щита", "Елеусис", "Святыни искреннего объединения и абсолютного молчания", "Рыцари Астреи", "Изиды", "Увенчанная добродетель", "Святыни Соломона" и множество других.
Козетульский не позволил себя искусить. В верованиях он остался таким, каким был в своем детстве, когда за отцом, имчь паном Антони Хабданком Козетульским, старостой бендзинским, повторял вечерние и утренние молитвы.
Козетульского солдаты любили. "Старик", как его фамильярно повсюду называли, завоевал все сердца.
За Козетульским шел Ярзмановский, подлинный капитан-водоворот, затем Северин Фредро - за меткую шутку, благородное обхождение и безукоризненную честность, наряду с необычной храбростью и огромным рыцарством…
Шеволежеры тем временем не бездействовали. Шефы Любиньский и Козетульский ежедневно и утомительно проводили строевые тренировки, приучая солдат к службе. А сверх того и генерал Лепик , командир французской кавалерийской дивизии, стоящей гарнизоном в Бордо, попечению которого были вверены и шеволежеры, также не давал покоя. Дважды в неделю вытаскивал их вместе то с конными гренадерами, то с конными егерями, и проводил смотр.
В этих учениях и маневрах прошло для шеволежеров три месяца. Время от времени из Парижа приходили какие-то неясные известия, предвещающие неизбежное выступление из Бордо, однако даже сам Лепик не знал, сколько правды содержится в этих слухах. Шеволежерам казалось, что о них забыли. Во всяком случае предсказания о почетной службе рядом с императором пока еще не оправдались.
Солдаты каждый день терялись в догадках, как следует понимать то, что их держат в местности приморской - офицеры с каждым днем все мрачней встречали тучи, поднитмающиеся от корыта Жеронды.
В конце февраля грянула новость, что шеволежеры вместе с французской кавалерией должны отправиться за Пиренеи, в Испанию. А следом за тем пришли из Парижа запутанные подробности о конфликте с Португалией, вступлении армии Жюно в Лиссабон и об ожидавшемся приезде Мюрата, князя Берга.
"Монитор" молчал, публикуя двусмысленные статьи, которые широко распространялись об упадке Испании и ничего не говорили о скверном правительстве. Среди шеволежеров усилилось неовольство. Титул гвардии был очевидно пустым звуком, они должны были стать участниками какой-то легкомысленной демонстрации.
Еще не успели освоиться с этими известиями, как ночью приехал курьер с приказом к генералу Лепику. Спокойный тихий город забурлил. Выступление войск было приказано начать незамедлительно.
В казарме шеволежеров закипели горячие приготовления.
Флориан принял пркиазы с удовлетворением. Однообразие пребывания в Бордо ему уже досаждало. Не такой службы он ожидал.
Правда, товарищи, рядовые равно как и офицеры, одаряли его доброжелательностью и дружбой, однако в этой тишине, в этом отдыхе вернулись к нему несколько утихшие печаль и грустные мысли.
Сбор кавалерии был назначен на завтра на девять утра… Времени было достаточно!.. И вдруг около шести, среди начинающих сереть сумерек мартовского утра показался взвод мчащихся как вихрь белых улан Мюрата… а через два часа сам маршал со штабом стоял ан плацу Жиронды.
Замешательство усилилось. Зазвучали короткие, лихорадочные сигналы. Кавалерия должна была следовать за маршалом и сопровождающей его гвардией.
Любиньский проверил ряды эскадрона и уже должен был дать знак двигаться на плац, когда ему пришло в голову, что следует оставить взвод солдат на месте для уборки поспешно оставленных казарм и продолжения опеки над несколькими больными солдатами. Взгляд Любиньского упал на Стадницкого.
- Вахмистр Стадницкий! - скомандовал он сухо. - Выйти со своим взводом.
Стадницкий выполнил приказ.
- Остаешься в Бордо!.. Вышлешь курьера с бумагами, которые вручу тебе перед выступлением для гросс-майора Делетра, и будешь ждать здесь его дальнейших приказов.
Стадницкий покраснел. Солдаты его взвода и бригадир Флориан Готартовский побледнели.
- Полковник! - ответил смело Стадницкий. - В нашем эскадроне есть несколько слабых солдат… может они бы остались.
- Я сказал! Отъехать в сторону!.. Стройся! - крикнул нетерпеливо Любиньский.
Стадницкий сжал губы, повернул со своим взводом в сторону.
Козетульский а за ним Ярзмановский подъехали к Любиньскому.
- Коллега! - сказал мягко Козетульский. - Позволь им! Есть такие, которые охотно остались бы! У этих душа в поход рвется!..
- Лучший взвод во всей моей роте! - заметил Ярзмановский.
Любиньский сморщился, надул надменно щеки и закричал своим писклявым голосом.
- Господа! Прошу на место! Сказал уже - стройся! Марш!
Ярзмановский с Козетульским вернулись к подразделениям. Шеволежеры двинулись на плац.
Стадницкий со своим взводом остолбенело стоял сбоку, наконец, когда последние конфедератки исчезли за поворотом улицы, отвернулся и посмотрел на товарищей.
- Что? Счастье! Тьфу! Черт бы его подрал! И что… Ну, пойдем в здание!..
- Ты должен получить какие-то бумаги, - напомнил Винценти Тоедвен.
- Черт бы их подрал. Возвращаемся, не было приказа ждать!
Взвод безразлично вернулся в казармы. Когда шеволежеры расседлали коней, на полном галопе подъехал шеволежер Жван и подал Стадницкому свиток бумаг.
- От полковника гросс-майору! - произнес торопливо.
- Еще стоите?
- Ждем маршала!.. Вахмистр, проводите меня!.. Весь наш эскадрон взволнован. "Старик" аж зубами скрипит. Эх! Для вас, может, и лучше, что не будет у вас на шее Любиньского.
- Черт бы его побрал! Но если ему кажется, что я для того вступил в полк, чтобы присматривать за мебелью и солдатским барахлом, то он ошибается, пёс… Я ему еще припомню!..
- Бывайте! - крикнул Жван, поворачивая коня.
- Прощайте! - ответили хором шеволежеры.
В отдалении слышались звучные призывы трубачей маршала. Шеволежеры понуро склонили головы. Больше всех этим неожиданным приказом был возмущен Флориан, поскольку он не только разлучил его с Марцелеком, но одновременно обрекал на полное бездействие.
Стадницкий ругался на чем свет стоит. Тоедвен, Роман, Масловский ходили как в воду опущенные, остальные шеволежеры утешали и успокаивали вахмистра.
Однако терпение Стадницкого и его товарищей долго подвергалось испытанию - каждый день видели они тянущиеся через Бордо войска, каждый день наблюдали за торжествами, которые город устраивал различным полкам. Курьер посланный в Париж Стадницким отправился без промедления и сгинул.
В дополнение ко всем огорчениям примерно через неделю после выступления эскадрона Любиньского подошел капитан Радзиминьский, приведший из Шантийи шестую роту шеволежеров.
Стадницкий и Готартовский исполнились надеждой. Пошли одновременно представиться капитану и убеждать его, чтобы забрал их с собой. Радзиминьский обстоятельно выслушал Стадницкого и произнёс с сожалением в голосе:
- Эх!.. Хотел бы, но не могу… Сами об этом знаете. Распоряжения шефа Любиньского я отменять не могу, тем более под боком у гросс-майора!..
Ответ был категоричным. Стадницкий зубами заскрипел. Казалось, всё говорило о том, что и целый месяц может пройти, прежде чем закончится это прозябание в Бордо. На третий день после своего прибытия Радзиминьский двинулся далее.
Курьер из Парижа не возвращался. Снова для взвода дни потянулись в высматривании гонца или в добывании у коменданта Бордо новостей, нет ли приказа.
И вот однажды вечером, среди весенней бури, которая вытянув из туч остатки снега, обрушила их на Бордо, кавалеристы заслышали знакомые им звуки марша Броцкого.
Это был Ян Дзевановский с третьей ротой третьего эскадрона.
Флориан искренне обрадовался пану Яну, поделился с ним своими огорчениями, однако Дзевановский улыбнулся и подмигнул лукаво.
- Видишь, пан Флориан, рвался вперед, не хотел ждать, а попал в мои руки!
- Как это?
- Вот, читай! Гросс-майор приказал мне забрать вас с собой и присоединить к роте! А на ваше место сюда подтянется поручик Выбицкий с больными людьми. У этого бедолаги аж сердце разрывается, что получил такую госпитальную службу, но вскоре, вероятно, последует за нами. Два дня будем отдыхать и выступаем!
Стадницкий, Тоедвин, Роман и Масловский приняли новость с воодушевлением. Радость их была тем большей, что в роте Дзевановского они нашли отличных товарищей и такую сердечность, какой не было даже под командованием Козетульского. Сверх того - целая толпа знакомых.
Петр Василевский из Васина - вахмистр, Бенедикт Заслонка, Войцеховский, два брата Соколовцы, Бадецкий - бригадиры, Кшижановский, Рудовский, Неголевский - поручики, а среди рядовых множество юношей самых известных родов, не считая сыновей крестьян, горожан, купцов и обедневшей шляхты.
Все здесь жили одной семьей.
Дзевановский сам в свободную минуту садился рядом с солдатами и шутил с ними, беседовал.
Рота Дзевановского была уже известна тем, что в ней было множество созвучных фамилий, так что порой целый взвод состоял из кавалеристов одной фамилии.
Когда после размещения Стадницкий с товарищами из своего взвода вошел в казарму поприветствовать сослуживцев, он наткнулся на так называемый "взвод двух деревьев", поскольку в нем было одиннадцать Яворских, двенадцать Грабовских, один Яворовский и один Грабчиньский! При этом кавалеристы не были даже свойственниками.
Стадницкий подошел к кучке солдат, протянул руку и громыхнул:
- Я Стадницкий!..
- Грабовский! Грабовский! Грабовский!.. - послышалось в ответ.
Стадницкий подкрутил усы.
- Панам товарищам… все шутки!.. Моя тетушка в девичестве была Грабовской!.. Того, кто отважится назвать себя фамилией Грабовский, сочту пересмешником!
- Виват! Да здравствует Стадницкий! - ответили хором все Грабовские, покорённые большим уважением к их фамилии.
Стадницкий нахмурился и повернулся к рядом стоявшей кучке, но здесь его ожидал новый сюрприз - наткнулся на одиннадцать Яворских.
После шестого Яворского Стадницкий уже не мог сдержаться.
- К черту! Что это вы затеяли! Хотите чтобы кости вам пересчитал?..
- Что это? Смотри! - отозвалось несколько Яворских, задетых тоном Стадницкого.
Стадницкий уже сжал кулаки и грозно нахмурил брови, однако в ту же минуту кто-то со всей силы ударил его по плечу. Вахмистр обернулся. Перед ним стоял юный бригадир с приветливой улыбкой на устах.
- Боготворю вас, вахмистр! Я Гасиоровский , к вашим услугам… единственный! Заметь, вахмистр, пока единственный!..
- Если бы не обязанность уклоняться от ссоры, досталось бы и тебе, и этим шутам…
- Вахмистр! - убеждал бригадир. - Так с вами никто и не думал шутить. Такая уж удачная рота! Мало того, заметь, у нас ещё… десять всевозможных Веньковских… пол-дюжины Ласковских, пятнадцать штук тех, чья фамилия происходит от вишни…, трое Михаловских, семеро Орловских, двенадцать Петровских - один, без сомнения, Иудой будет, - пятеро Зелиньских и четверо Завадских! Представь себе, какой в результате получается ералаш… Фамилия вашей милости Стадницкий… Будешь третьим, поскольку у нас уже есть Игнатий и Адам!
- Тьфу! Да вас тут словно маковых зерен в коробочке! - заметил пришедший в доброе расположение духа Стадницкий.
- Верно!.. У нас в роте сто тридцать семь человек… не считая зануд, которые из-за желудка в Шантийи… пьют ромашковый отвар, а всего нам достаточно двадцати трех фамилий! Но бутылёк до сих пор во всем полку только один!..
- И один Пуцята! - раздался за спиной Стадницкого раскатистый бас.
- Не скажи, барсук неповоротливый, ибо не один Пуцята, а одна Пуцята … маскулина с фемининами не путай… и не позорься, infima !
- Хо, хо, хо! - засмеялся басом литовец. - Стрекочешь… Ну-ну!
- Чтоб вас, черти, - вторил весело Стадницкий. - Только, мосць Гасиоровский, должен спесь твою сбить… имей в виду, что… в первом полку есть Гасовский !..
- Хо, хо, хо! - грянул басом Пуцята. - Ну, видишь…
- Гасовский, говорите? Хм! Вовсе не удивительно, поскольку и для вас, вахмистр, это не тайна, что всему должна быть пара! Поэтому когда на одном конце света родится мальчик, на другом в тот же час появляется девочка! Справедливое дело, что и здесь в полку гусак находит гусыню.
- Ну, ну! Все стрекочешь, а что Пуцята?!..
- Пуцята? - подхватил весело Гасиоровский. - Проси бочонок бордосского вина, о котором нам всю дорогу французы чудеса рассказывали.
Веселье в роте завязывалось большое, поскольку в братании счетов между кавалеристами не существовало, делились друг с другом всем, стало быть компании всего было вдоволь.
Для взвода Стадницкого это было ещё тем большей радостью, что коллеги, выступившие из Варшавы позднее, привезли с собой множество известий с родины, и при этом новостей благоприятных.
Стало быть, прежде всего рассказывали о торжествах, чествованиях, которые проводились в Варшаве в честь короля саксонского, о несравнимой доброте, кротости и справедливости нового монарха, о популярности его и большой сдержанности в проявлении королевского величия.
Кроме того привезли известия о новом разделе Княжества на шесть департаментов, о назначенных министрах, о военных распоряжениях маршала Даву, об отправлении четырех пехотных полков в Испанию, о раздорах, которые возникли между генералом Заяцким и князем Юзефом из-за того, что не первый но второй был назначен главнокомандующим.
Флориана ждал здесь пожалуй несравненно более приятный разговор с паном Яном, который, нанеся официальный визит коменданту города и президенту бордосского муниципалитета, пригласил к себе Готартовского на весь вечер - ни разу не давая ему почувствовать своего более высокого, в сравнении с Флорианом, ранга.
Беседа, начатая de publisi, длилась долго.
Флориан с заинтересованностью и затаенным дыханием слушал реляции Дзевановского.
- Тягостное это дело, путешествовать так далеко от родины, как мы например, но согласен и на то, хотя совершенно понять не могу, куда и против кого мы должны идти. С Испанией заключен союз. Португалия давно в руках Жюно .
- Да! Вам, пан Флориан, могу сказать всю правду, поскольку и мне поделиться тревогами не с кем!.. Даже не мечтал о такой почетной службе, которая нам досталась. Заметь - имею приказ следовать маршем до Байоны и там задержаться для сопровождения прибывающего императора!..
- Император едет туда?
- Это пока тайна!.. Нельзя мне даже моим удальцам эту новость объявить. Вот бы порадовались!.. Смотри, не ожидал такой чести! Мы первые из всего полка, поскольку те пошли за Мюратом. Имею приказ, адресованный непосредственно на имя императора. Отсюда и радость, и страх. Каждый день умоляю товарищей, чтобы обмундирование, амуницию и коней содержали в особенном попечении.
- Император в Байоне! - повторил с удовольствием Флориан.
- Тихо! Ни слова!.. Вам открыл, поскольку не хотел бы иметь ничего секретного от вас!..
- Пан Ян, примите мои поздравления. Радует меня, что это выпало на вашу долю.
- А меня, что вы будете рядом со мной. Одиноко мне было на свете после вашего выступления! Эх! Что там… Казалось, додсадовал из Варшавы, но когда подумал, что не оставляю там никого дорогого…
- Не дошло до вас, пан Ян, новых известий о том несчастье?
- Ничего!.. Все пропало! Пустота и только!.. Не знаю, но есть у меня какое-то предчувствие, что уже никогда на родину не вернусь!..
- Как? Почему?
- Сам не знаю. Так мнесловно на ухо кто-то нашёптывает! И… можете смеяться надо мной - но вот, вожу с собой горсть нашей славной мазовецкой земли… Кто знает…
- Пан Ян! Это грех, такими предположениями голову себе морочить!.. Вы заслуженный солдат, такого высокого ранга…
- Хочешь меня упрекнуть?
- Нет. Видите, я ни на что не годен. Я сломлен, однако вы!.. Однако, кто-то из роты Радзиминьского сказал мне, что вас хотели женить, и я не только не удивился этому, но искренне радовался…
- Не говорите мне об этом! - энергично прервал Дзевановский. - В Варшаве нет недостатка в свахах… Никогда об этом не думал, клянусь…
- Зачем клятвы!.. Кабы это грехом было?.. Разве не имеешь права, пан Ян?..
Дзевановский покачал головой.
- Может и имею! Не расспрашивай меня, сударь. Не потому, что скрываю что-то от тебя… Придёт время - скажу… А сейчас позволь промолчать.
После двухдневного отдыха Дзевановский двинулся на юг, присоединив к себе взвод Стадницкого.
В Байонне известие о прибытии императора и назначении роты кавалеристов на службу перестало быть тайной. Кавалеристы приняли известие с энтузиазмом и начали незамедлительно готовиться к торжественному выступлению, поскольку в Байонне со дня на день ожидали Бонапарта.
Байоннская крепость едва могла вместить тех, кто стягивался сюда в связи с приездом императора.
Приведенные в порядок улицы, устроенные над берегами Адура цветники, гирлянды, императорские орлы, флаги, транспаранты украшали город. Самые просторные дома нанимали в качестве дворцов для сановников двора. Для Наполеона заканчивали подготовку замка Маррац, расположенного на холме за Байонной, среди рощ, покрытых буйной зеленью, с величественным видом на холмистые возвышенности исчезающих в Атлантике Пиренеев и на широкое раздолье Гасконского залива.
Одновременно под приморским городком Биарриц готовили шатры, строили нарядные павильоны и убирали поле для торжеств и императорских смотров.
Пятнадцатого апреля сто один пушечный залп приветствовал императора. Среди триумфальных ворот, торжественных депутаций, свиты кипящей от золота провел Бонапарт свой въезд. Возле старинного подъемного моста, находящегося в башне, охраняющей подступы к другому мосту на канале Адура вытянулся эскадрон Дзевановского.
Бонапарт, въезжая верхом во главе свиты адъютантов и генералитета, доброжелательно кивнул кавалеристам.
Князь Нёвшательский , ехавший рядом с Наполеоном, заметил язвительно:
- Ваше величество!.. Их можно поздравить с униформой. Превзошли мамелюков… Ничего подобного нет даже в парижском театре!
- В самом деле! Мундиром всю гвардию затмили … А что будет, когда я выйду на поле боя?..
- Ах, сир! Этого мы не боимся. Твои старые гиды не позволят вырвать у них первенства… Впрочем, эта молодежь скорее с пажами пойдет соревноваться.
- Посмотрим!.. Пока что хочу держать их при себе.
Эскадрон Дзевановского в тот же день бел размещён поблизости от замка, получив приказ каждый день отправлять на службу взвод кавалеристов. Со свитой Бонапарта свалился из Парижа гросс-майор Делетр, не желавший упустить случая приблизиться к Наполеону. Делетр стал часто наведываться в казармы, надоедать, мучить кавалеристов вопросами, которых они зачастую не понимали, и с ужасом сокрушались над тем, что будет, когда император прикажет представить ему кавалеристов. А тут времени на обучение не было. День и ночь поочередно сменяли друг друга взводы. Служба ординарцев постоянно распыляла солдат. Кроме того более значительные отряды выслали навстречу прибывающей из Парижа императрице Жозефине. Стало быть, о том, чтобы собрать весь эскадрон и провести какой-нибудь учебный смотр и речи быть не могло. Порой Дзевановский с поручиками едва находили немного времени, чтобы сменить или привести в порядок мундир.
Кавалеристы попали в водоворот бурной жизни двора. У них на глазах проводились пиры, совещания, светские приемы, балы, у них на глазах должна была разыграться памятная для истории Испании минута.
Повелитель Европы не случайно стоял на границе своего государства, не случайно стягивал к Пиренеям силы, не случайно находился в полном блеске своего величия.
Тотчас после приезда императора Флориан вместе со взводом Стадницкого под командованием Кшижановского был послан сопровождать маршала Бертье по пути в Виттори, где предстояло встретить приближающегося короля Фердинанда VII.
Кавалеристы с энтузиазмом приняли известие о новой чести, которой они были удостоены, потихоньку шептались меж собой, что смогут насмотреться на испанский двор.
Вся эта экспедиция казалась им почетным походом, большим парадом.
Свита князя Нёвшательского состояла всего из нескольких адъютантов, и кроме шеволежеров Кшижановского включала лишь нескольких мамелюков , добавленных к польскому отряду для большего великолепия. Однако в самом начале надежды шеволежеров постигло разочарование.
Молчаливый, неприступный, замкнутый в себе маршал не переносил никаких разговоров, не допускал ни малейшей вольности. Офицеры его свиты ехали за каретой князя, боясь уста разомкнуть. Кавалеристам также передалось плохое настроение и мрачность. Этот печальный кортеж, несмотря на свое великолепие, походил на какую-то вооруженную экспедицию.
В Ируне , когда на испанской границе городской алкала вышел навстречу посланцу императора, Бертье едва кивнул ему головой из окна кареты и даже не вышел наружу, лишь приказал двигаться быстрее.
В Толосе, под Виттори, после преодоления тяжелой, извиввашейся среди гор дороги, маршал вынужден был объявить отдых.
В это время вдалеке, в красном зарева заходящего солнца, из-за горы показался королевский кортеж. Бертье придержал коня и словно бы нарочно оттягивал минуту встречи.
Карета короля Фердинанда быстро мчалась вперед. Рядом с Бертье кавалькада остановилась. Князь Нёвшательский приветствовал Фердинанда и произнес несколько приветственных фраз, величая его "ваше королевское величество"…
Фердинанд сделал вид, что не обратил внимания на этот титул, и пригласил князя в карету, в которой уже сидел неотлучный и преданные королю Эскойкуиз и герцог Инфантадо. Бертье уселся рядом с королем, конвой маршала приветствовал свиту Фердинанда и двинулись к Тулузе.
Кортеж короля Фердинанда был слишком малочисленным. Он состоял из трёх экипажей, из которых первый занимал сам король, второй - дон Карлос с министром Цеваллосом и генералом Савари , третий - маркграф Маскуиз с кавалером дон Педро Лабрадор, дон Хусто де Хакс Наварро. За экипажами тащился королевский фургон, запряженный восемью мулами.
По бокам ехало двенадцать королевских гвардейцев в белых металлических касках под командованием трех офицеров: полковника Батрона, капитанов Лазана и дона Хосе Палафокса и Мелци . Кроме того за каретами рысили четыре ординарца генерала Савари с двумя адъютантами из французской гвардии.
Когда кортеж короля соединился с Бертье, походный порядок по указанию Флориана несколько изменился. За каждым экипажем встало по четыре шеволежера. Французские офицеры, за исключением адъютантов князя Нёвшательского, которые ехали у дверей кареты, переместились к коллегам под командованием генерала Савари.
Остальные шеволежеры и мамелюками растянулись вдоль всей кавалькады, так что охраняли не только фронт и фургон, но охватывали и фланги, окружая солдат королевской гвардии. Сверх того они ехали, опираясь карабинами о седло.
Походный порядок был перестроен так незаметно, так молниеносно, что заметить это, когда экипажи уже двинулись размашистой рысью, былол почти невозможно.
Так доехали до Толосы. Король Фердинанд хотел устроить продолжительный отдых. Однако Бертье стал возражать, убеждая, что двинувшись в ночь, к полудню они прибудут в Байонну, где всё уже приготовлено для приёма гостей.
Фердинанд пробовал возражать, однако маршал не хотел уступать. Уступая упрямству маршала, удовлетворились коротким привалом.
Население Толосы толпами собралось чтобы приветствовать такого желанного короля, который освободил страну от ненавистного фаворита, Годойя. Депутация жителей городка и окрестностей приготовилась к торжественному вступлению. Однако король не покинул кареты, и более того, когда алкала хотел приблизиться к кортежу, он встретился с решительным противодействием шеволежеров.
Толпа взволновалась, послышался ропот, известиео том, что король захвачен французами, передавалось из уст в уста… Однако адъютанты маршала не дремали. Прежде чем искры сумели зажечь умы, кортеж с места в карьер двинулся к французской границе.
В Байонне кортеж приветствовала тишина полуденной сиесты. Никого из встречающих, ни одного приветствия. Когда карета остановилась перед скромным особняком, предназначенным для проживания испанских гостей, Фердинанд, глубоко раздраженный, произнёс резко:
- Извольте известить, господин маршал, его императорское величество, что желанием нашим является как можно скорее выразить ему наши личные приветствия.
- Желание вашего высочества будет удовлетворено. Не думаю, что это может случиться тотчас. Император живет вне Байонны, в замке Маррац. Приказов пока не поступало.
Последние надежды лопнули. Испанцы перестали заблуждаться. Эскойкуиз, создатель этого политического шага, который должен был укрепить корону Карла IV на голове Фердинанда, впал в отчаяние. Все искусно обдуманные планы были под угрозой. Триумф над Годоем мог в любую минуту разбиться о единственную морщинку Бонапарта. Приём, которого они удостоились, позволял ожидать самых худших последствий.
Флориан с искренним удовольствием приветствовал стены Байонны - эта сторожевая служба была ему не по душе. Шеволежеры не менее его были довольны тем, что этот печальный и странный марш наконец-то закончился.
В Байонне надежды на долгожданный отдых не оправдались, поскольку едва успели спутники Флориана почистить коней, привести в порядок себя, обмыть и перевязать у цирюльника легкие раны, как ординарец гросс-майора Делатре прибежал к Дзевановскому с приказом о том, что на утро следующего дня шеволежерам назначен смотр возле замка Маррац.
Лихорадочная работа закипела в казармах. Дзевановский с поручиками и, наконец, лично гросс-майор каждую пряжку, каждую мелочь солдатскую осматривали.
Делатре был в отличном настроении. Смотр обещал быть великолепным. Императорское одобрение уже витало в воздухе… Не вызывало сомнений, что упадёт оно на голову того, кто приложил больше всех усилий при организации полка. Дзевановский же был хмур, даже зол. А когда Флориан по привычке заявился к нему для задушевной беседы, он застал пана Яна непривычно нахмуренным.
- Что вам, капитан, этот смотр не по душе?
- Капитан!.. Пожалуй, никогда я так сильно не желал бы быть в собственной роте бригадиром или вахмистром … Стоит только подумать о завтрашнем дне, как у меня нутро переворачивается!..
- Почему? Всё же эскадрон …
- Не об эскадроне речь, но о Делатре!.. У меня дурное предчувствие. Боюсь, как бы он нам пива не наварил!.. Предупредил меня, что будет проводить смотр!.. Не понимаю. Человек, который ни разу не имел дела с нашим солдатом… берётся командовать на императорском смотре!.. Смею предположить, что для меня это кончится бесчестьем!.. Чёрт бы его побрал!
Флориан, как мог, успокаивал капитана, однако Дзевановский был безутешен.
- Если бы хоть одно-два занятия провести с Делатре - тогда другое дело! Ты старый, опытный солдат, ты знаешь, что это за суматоха с новым командиром, сколько времени необходимо, чтобы солдат научился узнавать интонацию команды. Наконец, ты знаешь, что наш солдат во французском не силен!.. Говорил я об этом майору. Но куда там! Только плечами пожал. Он уверен, что я претендую на его славу…
Утром эскадрон согласно приказа развернулься возле дворцу. Делатре с удовольствием красовался на коне перед шеволежерами, стараясь принять ровную внушительную осанку.
Прошел добрый час, прежде чем на тропинке, ведущей ко дворцу, показались Бонапарт со свитой.
Наполеон шёл, заложив руки за спину, и слушал рассказ Бертье об обстоятельствах путешествия с Фердинандом.
Маршал, закончив, отважился спросить:
- Сир, когда прикажете явиться испанскому принцу?
- Не знаю! Не сегодня и не завтра… Узнаешь от Дюрока.
После этого, повернувшись к генералу, главному конюшему, он произнес, глядя на строй кавалеристов:
- Дюронель !.. Смотри!.. Хорошо выглядят!..
- Выправка великолепна, сир!
- Сейчас увидишь остальное!..
Адъютант гвардии дал знак Делатре. Гросс-майор на полном скаку остановился перед императором, салютуя шпагой.
- Третья рота третьего эскадрона полка польских кавалеристов гвардии его императорского величества!
Бонапарт смерил Делатре быстрым взглядом.
- Сколько человек?
- Сто… де… десять! - пролепетал гросс-майор, теряя присутствие духа.
Наполеон посмотрел на строй эскадрона и бросил сквозь зубы:
- Соврал… Начинай! Сначала развернутая линия!
Делатре, развернув коня, направился к эскадрону и, отдалившись от императорского кортежа не более чем на десяток саженей, скомандовал срывающимся голосом:
- Fermer vos rangs!
Кавалеристы стояли на месте, с беспокойством посматривая друг на друга.
Гросс-майор во второй раз поднял саблю вверх и закричал с нажимом:
- Fermer vos rangs!..
Однако и на этот раз слова команды не дошли до солдат. Сильный, встречный для подъезжавшего гросс-майора ветер гасил его от природы тихий, писклявый, невыразительный голос.
Бонапрат гневно дернулся.
Ces jeunes gens ne saveut rien! Довольно! Дюронель!
- Сир?..
Наполеон с гневом отвернулся и пошел ко дворцу. Конфуз был непоправимый. Делатре трясся от гнева и первым стремительно набросился на Дзевановского.
- Капитан!.. Хороша же твоя рота!.. Солдаты не знают команд, не имеют понятия!..
- Нет, майор!.. Солдаты знают команды, но чтобы их выполнять, они должны их слышать.
- Как смеешь, пан, так отвечать мне?.. Знаешь, что тебе может быть за… такую халатность? Разжалованье!.. Как Даутанкур мог выпустить таких рекрутов! Стыд! Позор!
Дзевановский сжал зубы и на упреки Делатре отвечал молчанием.
Известие о неудачном смотре скоро достигли Байонны. После этого многие стали иронично улыбаться при виде кармазиновых отворотов.
Делатре почти не показывался на улице, прикинувшись больным. Дзевановский был неутешен.
Все ожидали серьезных перемен, даже наказания, однако вопреки предсказаниям их не последовало. Вместо этого в один из дней в казармах появился генерал Дюронель и начал долгие, ежедневные занятия. Первое, второе, третье прошло достаточно коряво, но после четвертого эскадрон так браво проявил себя, что даже Дюронель удивился.
С этого вечера эскадрон шеволежеров снова начал ежедневную службу в замке Маррац, Флориан же был назначен ординарцем во дворец, занимаемый королем Фердинандом.
Положение последнего вроде бы начало поправляться. Бонапарт удостоил его нескольких аудиенций, разговаривал с Эскойкуизом, и хотя заявил, что до тех пор не может признать Фердинанда королем, пока не услышит согласия из уст Карла IV, однако в испанской свите возобладало лучшее настроение.
Флориан, служба которого ограничивалась нудным выстаиванием в антикамере Фердинанда, был немым свидетелем удивительных и совершенно непонятных для него визитов, которые наносили различные неизвестные личности, своей наружностью не вызывавшие доверия. Готартовский безмерно удивлялся этой продолжавшейся изо дня в день процессии, однако не препятствовал ей, не имея на этот счёт никаких указаний, оставаясь лишь нарочным при дворе Фердинанда.
Королевские слуги не церемонились с ним, привыкнув к вытянутой фигуре кавалериста, и точно зная, что Готартовский не знает испанского языка, разговаривали при нем вслух. Даже господа из свиты прямо при Флориане вели оживленные беседы.
Готартовский поневоле вслушивался в звуки чужой речи и стал понимать отдельные выражения, живо напоминавшие ему латынь.
Стадницкий и Масловский, которые сменяли Флориана, также делали большие успехи. Особенно преуспел первый, поскольку он подружился с испанским гвардейцем, знавшим немного по-французски, и проводил с ним длительные беседы, убивая тянущееся время. Особо приятной стала эта служба порученцев после того, как дон Педро Лабрадор, выполнявший при дворе Фердинанда должность гофмейстера, стал щедро угощать шеволежеров, чем особенно к себе расположил Стадницкого.
- Флорек, чёрт, - признавался по этому поводу вахмистр. - Говори себе что хочешь, а эти испанцы люди чести!.. И такие благородные, чтза душу берёт, черт… Только кухня у них хуже, чем в винном погребке… От этой баранины и этих оливок меня уже мутит. Хрену ни капельки, соли мало, пища пресная, совершенно отвратительная… однако для горла праздник. Эти их петерцименты, мальвазии или, по-ихнему, малага умащают полным блаженством… Учтивые люди, мне даже жаль, что тем четырем мы шею свернули в дороге. Французов они ненавидят люто… ну так что ж, мы тоже не французы!..
- Ну, если для них, то французы!
- Верно!.. Но этих чёрных дьяволов не люблю, готов поклясться, что затевают что-то нечистое.
- О чём ты?
- Трех грошей за это не дал бы. Не далее как вчера - ты был на службе… стою я себе за углом, ну и пялюсь бездумно… а тут от ворот испанских тащится один с палкой… На вид бродяга, бедняк оборванный, потертый, и стоит перед подъездом… Гвардеец окликнул его, но тотчас выпрямился, вздрогнул и пропустил оборванца прямо во дворец… Аж сплюнул! Не люблю, к черту, таких комедий!.. И скажу тебе, что это не в первый раз.
Флориана поразил рассказ Стадницкого, ибо полностью подтвердил его собственные подозрения. При случае он рассказал об этом Дзевановскому. Капитан нахмурился и сказал неохотно:
- Мне давно уже не нравится вся эта испанская авантюра. При императорском дворце шепчутся откровенно… что испанская корона должна достаться Мюрату, который уже якобы появился в Мадриде. Испания бурлит и помышляет о вооруженном сопротивлении. Не по вкусу им это нашествие!... Скажу тебе, что это меня тревожит! Сам не знаю, что с этим делать! Постой! Ведь вчера прибыл Дезидерий Хлаповский , который назначен собственным его императорского величества распоряжением. Ему все изложу…
Дзевановский сразу направился к Хлаповскому; результатом визита был приказ придать вахмистру Стадницкому еще четырех шеволежеров и предписать в случае обнаружения чего-нибудь подозрительного применить силу и поднять по тревоге гарнизон.
Вахмистру этот приказ испортил настроение.
- Флорек! - обратился Стадницкий с просьбой к Готартовскому. - Помоги, иначе сорвусь. Не знаком я с такими штучками и не люблю… Бить, так бить, но тут нужен холодный рассудок! Посоветуй, приятель, ибо меня эти испанцы проведут!..
Флориан обещал помочь, однако Стадницкий вовсе не был таким уж безрассудным, каким себя представлял.
Спустя два дня, когда Флориан с Норвиллом готовились сменить Масловского и Касарека, неожиданно пришёл Стадницкий, который должен был находиться на первом посту, в королевской прихожей.
Флориан обеспокоился оставлением поста.
- Вахмистр! Что с вами? Вы здесь? А там?..
Стадницкий многозначительно закатил глаза и покачнулся невольно.
- Флорек! - бормотал он. - Черт! Ни мур, мур…чертовщина!.. Мал-лааага… чёрт… благородный кабальеро… Дон Хусте де Ибаре… avaro ! Другой тоже, марципан…
- Пан Юзеф! Помилосердствуй.. так сопьешься!...
- Я?.. Нет!.. Это… мал… ааага… черт!
- Уходите отсюда, Бога ради… Чтобы вас кто-либо не увидел…
Готартовский кивнул Касареку и они затянули Стадницкого в ближайшую астерию над Адуром, там в комнатушке его уложили на скамью.
Стадницкий сопротивлялся и бормотал настойчиво:
- Флорек, отцепись! Тебе кажется, что я пьян! Нет! Это мал-лазия! Благородные испанцы!.. У них дверца из антикамеры в сад!.. Пусть будет!.. Ходят разные… пусть ходят, на здоровье!.. Я не француз!.. Мал-лага! Дай я тебя поцелую, Флорек! Тебе кажется! Ха, ха! Подожди!.. Возвращаюсь на службу! Служба!
Готартовский с Касареком стали укладывать Стадницкого спать и, желая облегчить его состояние, расстегнули вахмистру высокий и неудобный воротник мундира… в ту же секунду пачка бумаг высунулась из-за пазухи.
Вахмистр улыбнулся полубессознательно.
- Видишь, Флорек… и этот!!! Стадницкий, понимаешь... мал-лаага - это мал… ааага, а бумаги - это бумаги… Понимаешь! Они порядочные, и я порядочный - а бумаги… служба!.. Кабальеро… a su saluted de usted . По нашему… лично в руки! Мал… ааага!
Напитки вахмистра порядочно разморили. Флориан доверил его опеке хозяина астерии, а сам поспешил занять оставленный Стадницким пост, Касареку поручив проследить за сменой постов.
В королевской прихожей Готартовский застал только Масловского, который с лихорадочным нетерпением встретил Флориана.
- Наконец-то! Едва не загнулся… Видел Стадницкого?.. Напоили его. Тише, главное чтобы не донеслось до покоев!.. Ну, слушай, здесь, во дворце, происходит что-то такое, чего понять невозможно… Какие-то люди прокрались… Сейчас там, в королевских покоях, собрались почти все… Офицеры гвардии одеты по-походному. Дело для меня непонятное, ибо, клянусь тебе, я стоял в главном входе, и сюда сегодня никто из посторонних не входил и не выходил. В то же время минуту назад, когда слуга распахнул неосторожно двери, я заметил несколько совершенно чужих лиц. Руку дам на отсечение, что здесь что-то готовится! Да!.. Меня уже два раза тянули угощаться… в эту вот комнату. Что делать?..
- Не допускаешь, что у них есть другие, какие-нибудь боковые выходы?
- Дажем уверен в этом…
- Стадницкий что-то бормотал о том же. Но сейчас с ним разговаривать бесполезно!.. Постой, при нем были какие-то бумаги. Видишь, только кто это поймет, по-испански написано…
- Бумаги у тебя?.. Должен был их старый проказник у них забрал… Буквально минуту назад их здесь искали!
Флориан задумался, а через минуту сказал:
- Игра тут затевается не маленькая! Спускаются сумерки… Не отходи отсюда. Пойду к капитану и вернусь тотчас. На всякий случай надо будет направить несколько наших удальцов.
Готартовский быстро побежал к Дзевановскому, отдал ему бумаги, высказав свои опасения.
Капитан не захотел разделить беспокойства Готартовского и только уступая его приставаниям, разрешил ему взять взвод "двух деревьев", попросив, заботясь о людях, чтобы как можно скорее вернул их в казармы … Бумаги же обещал вечером передать Хлаповскому или Лаплацу, чтобы они их изучили.
Флориан отправился в казармы, забрал Яворских и Грабовских, и, огибая главные улицы, провел их заулками на задворки королевского дворца.
Там, наткнувшись на огороженный низким забором сад, расставил их, предупредив строго, чтобы каждого, кто пожелал бы выбраться из сада, задерживали безусловно.
Устроив всё таким образом, он пошёл к главному входу, чтобы сменить наконец Масловского.
Каково же было удивление Флориана, когда, войдя в королевскую прихожую, он не застал там товарища.
Готартовский ужаснулся. Трудно было допустить, что и этот позволил себя напоить или легкомысленно оставил пост, как никак, за это его могло постичь суровое наказание… Флориан стал машинально осматриваться в слабоосвещенной прихожей, но в ней не было ни живой души. Даже испанские гвардейцы, всю ночь стоявшие у входных дверей, еще не прибыли.
Флориану пришло в голову, что Масловский мог пойти в соседнюю астерию, где Касарек с Норвиллом сидели возле Стадницкого, и с этой целью он поспешно направился к дверям, чтобы вытянуть их из корчмы. Однако, едва он сделал несколько шагов, как дверь, ведущая в королевские покои, быстро отворилась.
Флориан увидел перед собой темное, вытянутое лицо офицера гвардии, Палафокса.
- Эй! Господин бригадир! - резко заговорил он на ломаном французском. - Какой-то непорядок меж вами завелся! Минуту назад нужен был кто-нибудь для доставки бумаг господину гофмейстеру… ни одного из вас не было. Не знаю, может это соответствует вашим инструкциям!..
Готартовский смутился.
- Капитан! - сказал он. - Кавалерист, который стоял тут, возможно вызван. Ничего другого предположить не могу.
- Посмотрим! Разберемся! Какими инструкциями вы руководствуетесь! А сейчас отнеси эти бумаги в замок Маррац и вручи их дежурному офицеру.
- Есть!
Флориан вышел с тяжелым сердцем, чувствуя, что новая буря нависла над эскадроном. Минуя корчму, зашел было, чтобы сделать замечание Масловскому, и по крайней мере Касарека с Норвиллом выгнать, однако к огромному удивлению, кроме погруженного в сон Стадницкого и качающегося над ним хозяина корчмы, в трактире никого из шеволежеров не было.
Хозяин постоялого двора заверил, что сразу после ухода Готартовского шеволежеры ушли во дворец и обратно не возвращались.
Флориан удивился этому сообщению. Очевидно, коллеги позволили себе какую-то легкомысленность, способную вызвать губительные последствия для них и всего полка.
Готартовский, желая исправить угрожаемую ситуацию, устремился туда, где расставил стражу, чтобы для отвода глаз тотчас поставить кого-нибудь из Яворских в прихожей. Однако стоило ему приблизился к первому с краю товарищу, тот стал ему подавать таинственные знаки, а под конец взял за руку и проводил к трем Грабовским, старательно разглядывавшим через щели в заборе, что делается в королевском саду.
Флориан, выведенный из терпения этим странным поступком коллеги, спросил сухо:
- Что за диковину вы тут разглядываете, вместо того, чтобы службу нести?
- Бригадир! - шепнул испуганно Яворский. - Ни слова! Смотри!
Флориан придвинул голову к забору и напряг зрение. В сгустившихся сумерках он заметил пятерых вооруженных людей, осматривающих дворцовую карету и поспешно запрягающих лошадей… В глубине несколько одетых по-дорожному мужчин следили за этими приготовлениями.
Среди них Флориан заметил нахмуренное лицо короля и худую, желтую физиономию Эскойкуиза.
Флориан, смущенный этой сценой, хотел что-то сказать, однако Яворский оттащил его в сторону и в конце небольшой, узкой улочки показал ему кавалькаду всадников.
- Видишь, они ждут!.. Решай, что делать?
Власть его не простиралась настолько далеко, чтобы самостоятельно решиться на какой-либо шаг. Даже если бы король хотел выехать из дворца… он не имел приказа задерживать его… Этот вопрос бы в ведении коменданта, охраняющего ворота и проезды Байонны. Однако эти ночные приготовления показались ему подозрительными.
Более не раздумывая, он кивнул двум Грабовским, чтобы следовали за ним, и, преодолев забор, забрался в заросли сада, желая как можно ближе подобраться к карете.
Однако едва он сделал несколько шагов вперед, один из Грабовских, двигавшийся рядом с Флорианом, споткнулся и упал.
- Ради Бога! Внимательней, иначе нас заметят! - сделал замечание Готартовский.
- Бригадир! - проворчал Грабовский. - Тут кто-то лежит.
Флориан наклонился и наткнулся на чьё-то безвольно лежащее тело. Грабовские унесли его под забор, поскольку на свободное от зарослей пространство падал свет луны.
Готартовский склонился над телом. Это был Масловский - связанный веревками, с головой замотанной полотенцами и заткнутым ртом. Грабовские быстро освободили товарища от веревок и напоили вином из солдатской манерки.
Масловский тяжело вздохнул.
- Спасайте… измена!.. Покушение на императора… слышишь!.. Сегодня должны напасть… В Байонне пожар.
- Говори ясней… помилосердствуй!.. Бредишь!
Масловский покачал головой.
- Нет! - пробормотал он через силу. - Смотри, что со мной! Норвилл ранен, Касарек! Времени не теряй, заклинаю тебя!
Масловский потерял сознание. Флориан перестал колебаться. Весь взвод он ввёл в сад и построил цепью, в готовности выступить по первому сигналу. Одного из Грабовских послал в казарму, чтобы поднять по тревоге поручика Кшижановского, а двум Яворским приказал держать стражу перед дворцом со стороны главного подъезда.
Когда эти приготовления были завершены, Флориан смело выбрался из зарослей и направился к карете. Более десятка человек выполняли последние приготовления к отъезду. Из дворца поспешно выносили шкатулки и коробки, убирали их под сиденья и привязывали сзади между колесами. Король с Эскойкуизом, министром и принцами стояли сбоку и наблюдали за приготовлениями.
Флориан еще размышлял, что ему следует предпринять, обдумывая, не лучше ли будет ждать приказов, которые должны поступить от поручика, и вдруг он вздрогнул от ужаса. Неожиданно из-за кареты вышли два офицера егерей императорской гвардии.
Стало быть то, что здесь происходило, делалось с ведома императора.
Готартовский встряхнулся, оторопь взяла его при мысли, что могло бы с ним быть за излишнее усердие. Флориан поспешно отступил к ограждению, намереваясь как можно быстрее собрать посты, чтобы избежать столкновения с французскими офицерами.
Однако было уже поздно. Из зарослей, в которых намеревался скрыться Флориан, вышел третий офицер французских егерей и бросил резко по-испански:
- Кто здесь?
Готартовский смутился. Ноги у него подгибались. Скандал был неизбежен, и с кем?… с офицером эскорта!..
- Отвечай немедленно! - угрожал офицер, на этот раз уже по-французски.
- Бригадир шеволежеров гвардии его императорского величества!
- Что ты тут делаешь? Как смеешь? - накинулся офицер, подходя к Флориану.
- Капитан! - пробормотал Готартовский, уже разглядев эполеты.
- Ты арестован! Ответишь за это ночное тайное проникновение…
- Есть! - ответи л хмуро Готартовский.
Офицер хлопнул в ладоши. Из зарослей показались две темные фигуры и, прежде чем Готартовский смог понять что происходит, бросились на него и стали связывать.
Флориан, сбитый с толку самообладанием офицера, даже не защищался, однако когда ему связывали руки, дернулся, и поскольку ноги были связаны, навалился на офицера.
Капитан тихо выругался и приказал разбойникам по-испански:
- Держите крепче этого французского пса!
Готартовский перевел взгляд на офицера и только сейчас в свете луны узнал в нем Палафокса.
Разбойники уже сумели его связать и пытались накрыть голову мешком. Флориан начал отчаянно сопротивляться и, освободившись на минуту от душивших его рук, крикнул громко:
- Ко мне, товарищи! На помощь!
- Кончайте с ним! Быстро! - скомандовал офицер.
Бандит вытащил нож. В то же мгновение заросли заколыхались - шеволежеры сомкнутым кольцом окружили поляну. Палафокс обнажил шпагу, разбойники отступили от Флориана.
Шеволежеры, увидев мундир французского офицера, замерли как вкопанные. Палафокс почувствовал неуверенность солдат и бросился назад, желая выскочить из круга, однако Готартовский приказал кратко:
- Взять их! Измена!
Кавалеристы бросились на испанцев. Флориан, освобождённый от пут, принял командование. Четырех человек он направил охранять потерявших сознание, лишенных свободы действия пленных, а сам с оставшейся частью взвода образовав полукруг приближался к карете.
Тут за оградой сада над крышей деревянной избушки взвился сноп огня и широким заревом разлился по небу.
Радостный крик возле кареты приветствовал зарево. Кони двинулись вперёд.
Флориан колебался. Около кареты он видел всадников во французских мундирах.
Карета двигалась по аллеям сада к тому месту, где шеволежеры показали Флориану подвижную ограду. Готартовский более не раздумывал.
- Внимание! - скомандовал он шепотом. - Осмотреть оружие!..
А когда карета приблизилась к цепи, прокричал грозно:
- Стой, кто идет!
На этот оклик вокруг кареты поднялся переполох. Ехавший впереди офицер осадил коня.
- Солдаты, ко мне! - крикнул он, вытягивая палаш. - Кто смеет преграждать нам дорогу?..
Флориан хотел ответить, однако офицер ударил его по плечу. Палаш лишь разрубил ремень патронташа. Почти одновременно раздалось шесть выстрелов. Один из Грабовских покачнулся, истекая кровью. Кавалеристы вскинули карабины.
- Целься в лошадей! - скомандовал Флориан. - Пли! Заряжай! Целься!..
Три залпа один за другим раздались в саду. Два коня возле кареты упали на месте, четыре под всадниками, раненые, взвились на дыбы и спутали порядок эскорта…
- Измена! Измена! - были слышны возгласы испанцев.
- Сдавайтесь! - кричали шеволежеры.
- В атаку! За мной! - командовал офицер, возглавлявший кавалькаду.
Испанцы сомкнулись и направились на шеволежеров.
Тотчас среди ночной тишины за садом послышались барабаны французской пехоты.
Испанцы попятились. Из кареты выскочили несколько человек и бросились ко дворцу. Всадники направили своих коней следом и наперегонки устремились к королевским покоям.
Прежде чем кавалеристы сориентировались, перед ними была лишь пустая карета и несколько разбежавшихся либо лежащих коней.
Тем временем в замке Маррац разыгрывалась совершенно иная сцена.
Дзевановский, получив от Флориана бумаги, едва ли не под вечер добрался с ними до замка, желая одновременно по обыкновению лично убедиться, что во взводе, находящемся в карауле при императоре, всё в порядке.
На гауптвахте замка Дзевановский застал Неголевского, сидящего вместе с другой сменой кавалеристов и беседующего с ними. Капитан стал спрашивать о Хлаповском, однако Неголевский заверил его, что Хлаповский в эту минуту находится на службе и освободится тотчас, как только император с императрицей перейдут в свою спальню; сейчас, насколько известно, Дюрок делает свой ежедневный доклад, после которого император привык работать ещё не менее часа. Дзевановский, зная обычаи двора, понимал, что не может быть и речи о том, чтобы увидеть Хлаповского до полуночи.

Что касается бумаг, то они не казались ему достаточно важными, чтобы добираться до императорских комнат и поднимать тревогу. А поскольку капитана Лаплаца тоже не было, так как он вместе с маршалом Бертье как раз отправились в Байонну, Дзеванровский отдал бумаги Неголевскому, попросив, чтобы тот вручил их Хлаповскому и объяснив, каким путем эти бумаги попали к нему, сам же вернулся в Байонну.
Однако едва Дзевановский удалился, на гауптвахту словно вихрь ворвался Хлаповский.
- Начальник караула?
- Поручик второго класса Анджей Неголевский, пан адъютант!
- Немедленно послать шеволежера в Байонну, к коменданту, чтобы было в готовности два курьера! Вперёд! С места в карьер!..
- Есть! Шеволежер Михаловский, выполнять!..
- Когда курьеры подъедут, двашь мне знать, поручик!
- Есть! - Хлаповский поспешно вставал. - Пан адъютант! У меня для вас бумаги.
- Что за бумаги?
Неголевский повторил слова Дзевановского.
Хлаповский неохотно взял бумаги.
- Какое-то мальчишество! Ну, посмотрим!.. О курьерах доложить немедленно.
Хлаповский незамедлительно вернулся на свой пост в комнате, предваряющей кабинет императора.
Поручик гренадеров гвардии, Вильнёв, который временно исполнял обязанности второго офицера ординарца, поприветствовал Хлаповского шепотом:
- Что, коллега, крутишься как волчок.
- Это только кажется, что быстро! Но, говорю тебе, солдат едва успеет добраться до Байонны, а его величество уже спросит, почему еще нет курьеров.
- Да, сегодня ночь будет трудной.
- Откуда такие выводы, коллега?
- Его величесвто сел просматривать и подписывать бумаги…
- А что это у тебя в руках?
- Сам не знаю! Какие-то испанские бумаги. Отобранные или найденные во дворце Фердинанда! Свидетельство усердия! Не знаю, что с ними делать!.. Опасаюсь, не слишком ли ничтожны эти… бумаги.
- Разреши, коллега, я гляну…
- Знаешь испанский?
- Достаточно, чтобы понимать.
Вильнёв стал небрежно перебирать бумаги, вдруг вздрогнул и вскочил с места.
- Коллега! - сказал он быстро. - Не понимаю! Не верю собственным глазам!
- В чем дело, в чем? - спрашивал лихорадочно Хлаповский.
- Приказ мадридской хунте … призывающий ее к вооруженному восстанию!.. Манифест к армии! К народу!.. Заговор… заговор против жизни его императорского величества! Коллега, нельзя терять ни минуты… Немедленно доложи.
- В кабинет императора? Не слишком ли смело?..
- Иди немедленно!.. А нет, так я пойду! Каждая секунда решающая!..
Хлаповский, захваченный волнением Вильнёва, забрал бумаги и пошел к двери императорского кабинета, однако едва успел взяться за ручку, те внезапно растворились, в дверях стоял Бонапарт.
Офицеры вытянулись.
- Курьеры готовы? - спросил сурово Наполеон.
- Так точно, ваше величество, сейчас будут!..
- Уже должны быть! Как явятся, дай мне немедленно знать!..
- Так точно, ваше величество! - ответил офицер бодро.
Бонапарт отвернулся. Хлаповский выступил вперед.
- Ваше величество!..
- В чем дело?
- Мне вручили бумаги, изъятые случайно во дворце его королевского величества.
Наполеон скривился пренебрежительно.
- Отдашь их утром гофмаршалу.
- Ваше величество… бумаги очень важные…
- Я сказал!..
- Ваше величество…
- Как ты смеешь?
- Речь идет о жизни вашего императорского величества!..
- Очумел?!..
- Манифест к хунте, к армии!..
Наполеон нетерпеливо взял бумаги из рук Хлаповского и вышел. Рустам захлопнул за ним двери.
Хлаповский после ухода Бонапарта посмотрел испуганно на Вильнёва.
- Коллега, ради Бога!.. Только бы вы не ошиблись… Если ваши слова не оправдаются…
- Будь спокоен, коллега!.. И лучше проверь саблю и осмотри пистолеты… могут нам сегодня понадобиться!..
Хлаповский недоверчиво посмотрел на Вильнёва, однако вдруг двери императорского кабинета распахнулись во второй раз, сильней, резче.
- Рустам! - послышался металлический голос Бонапарта. - Шпагу и пистолеты!..
Мамелюк в мгновение ока выполнил приказ.
- Дюрок! Поднимай по тревоге гауптвахту!
Главный маршал бросился вперёд. Наполеон бросил взгляд на офицеров.
- Господа, за мной!
Пред дворцом раздался выстрел из карабина, а уж следом за ним - стремительные, хриплые звуки трубы.
Взвод Неголевского вскочил на ноги, добежал до стоявших в готовности коней и ринулся галопом к подъезду.
Бонапарт посмотрел на шеволежеров с удовлетворением.
- Сколько вас?
- Взвод, ваше величество!..
- Карабины заряжены?
- Нет патронов!.. После последнего смотра инспекция запретила выдачу!..
- Слышишь, Дюрко?.. А чем же меня защищать будете?
- Ваше императорское величество! - сказал с воодушевлением Неголевский. - У нас есть сабли… Дорога к тебе через наши трупы, ваше величество!..
- Где остальная стража, Дюрок?
Маршал хотел ответить, но вдруг из-за угла замка появился отряд гренадеров.
- Разрази меня гром! Старые гренадёрские усы, хорошо же вы себя проявляете!.. Смотрите, эта горстка юношей за пятнадцать минут смогла собраться по тревоге, а вы?..
- Сир… - пробовал возражать командовавший офицекр.
- Молчать!.. Месяц ни один из вас не оденет великого мундира!
Шеренги солдат погрузились в гробовую тишину. Бонапарт отдал приказы Дюроку. Мамелюки осветили замок факелами. Гренадеры разделились на небольшие отряды и начали обход замка. Шеволежеры стояли перед подъездом, ожидая дальнейших приказов.
Наполеон в волнении беспокойно прохаживался, посматривая на Байонну. Вдруг на окраине города показалось пламя, вслед за ними в трех других местах также заполыхали огни пожара.
Бонапарт указал на них Дюроку.
- Видишь их? Дьявольский замысел… Фердинанд поджег собственную корону…
- Сир, не прикажете ли поднять по тревоге гарнизон?
- Зачем? Там Бертье, а он обязан знать, что делается вокруг него.
Однако Бертье ничего не знал - только спустя час после того, как поднялась по тревоге императорская гауптвахта, он появился в замке Маррац с известием, что король Фердинанд пытался вырваться из Байонны, но бдительность помешала его намерениям.
Бонапарт с ироничной улыбкой выслушал рапорт верного министра.
- Господин маршал! Довольно новостей для генерала, но мало для министра. Фуше такой ошибки не допустил бы. Возможно, приехал бы позднее, но знал бы обо всём. Если бы бумаги, которые случайно оказались в моих руках, дошли туда, куда были адресованы… твой гарнизон не выдержал бы натиска гуериллов , а может быть пришлось бы заключать договоры с Испанией в качестве узника…
- Сир! - бормотал смущенный Бертье. - Кто бы отважился?..
- Вот бумаги! Выясни!.. С сегодняшнего дня возьмешь под стражу Фердинанда, вызовешь ко мне Фуше и два полка егерей.
После этого Бонапарт повернулся к шеволежерам:
- Что, юноши, вы уже освоили строевую подготовку?
- Так точно, ваше величество! - ответил резво Неголевский.
- Говоришь, освоили! - отозвался с недоверчивой улыбкой Наполеон и, выступив вперед, неожиданно скомандовал: - Faites ouvrir vos rangs!
Неголевский сходу понял ловушку… Если бы он в той же форме повторил приказ, первая шеренга должна была бы наехать на императора. Стало быть Неголевский осадил коня и приказал резко:
- En arriere!
А когда взвод отодвинулся на несколько саженей от Бонапарта, наконец грянул резво:
- Ouvres vos rangs!..
Кавалеристы выполнили прием, не ошибившись ни на волос. Бонапарт прошёлся с удовольствием, затем приказал развернуться в линию и вернуться на гауптвахту.
Через полчаса слуги императора стали приносить в кордегардию шеволежеров корзины с вином, блюда с едой и деликатесами.
- L'empereur vous envoie! - объяснял императорский фуражир.
Солдаты взрывом искренней радости приняли это свидетельство исключительной милости.
Из скамей немедленно соорудили стол, позвали в компанию огорченных французских гренадеров, а поскольку еды и напитков не убывало, Неголевский послал посыльного к Дзевановскому и Кшижановскому, чтобы остальные шеволежеры присоединялись.
Тем временем Флориан, оказавшись со взводом "двух деревьев" перед опустевшей каретой и брошенными конями, невольно попятился, понимая, что преследование во дворце - не его дело и что там власть его временно должна прекратиться, тем более что с другой стороны он слышал отголоски приближающегося войска.
Тогда он поспешно отвел солдат к ограде, а сам хотел вернуться на свое место в прихожей, однако вспомнил о пленниках и направился к поляне в зарослях.
Тут ждал его немалый сюрприз.
Те шеволежеры, что были оставленны охранять арестованных, понимая, что переодевшись во французские мундиры они учинили им оскорбление, не только пообрывали с них эполеты, обшлага и аксельбанты, но, обрезав полы у зеленых гвардейских фраков, стали наказывать испанцев.
Два испанских солдата уже лежали плашмя на земле, остужая на ветру сильно облупленные шкуры. Кавалеристы добирались непосредственно до Палафокса, когда за этим занятием их застал Флориан.
- Что вы тут делаете?
- Ничего, бригадир! - ответил спокойно один из Яворских. - Смазку разбойникам делаем, чтобы честные мундиры конных егерей не использовали для разных фокусов.
- Отпустите немедленно этого офицера! Не вам его судить! Стыдитесь срывать свою злость на безоружных…
- Ну, ничего бы с ними не случилось, - буркнул самый старший из Грабовских, - а что касается офицера, так мы отнеслись к нему с почтением, поскольку уложили на фалды фраков!
- Довольно, никаких обсуждений… Встаньте, господин офицер!
Палафокс, освобожденный от веревок, поднялся и с благодарностью посмотрел на Флориана, а потом спросил угрюмо:
- Что намерены сделать со мной?
- Отвести на гауптвахту.
- Позвольте мне уйти во дворец.
- Нет, кавалер. Прежде ты ответишь мне, где находятся два наших товарища?
- Солово тебе даю, что они невредимы. Смотри, там налево найдешь их в зарослях.
Флориан дал знак кавалеристам, чтобы поспешили как можно быстрее их освободить. На полянке Готартовский остался наедине с Палафоксом, рядом лежали связанные испанские гвардейцы.
- Бригадир! - начал после небольшой паузы Палафокс. - Понимаешь ли, что я спас твоих солдат от смерти?
- Хочешь мне, кавалер, дать почувствовать свое великодушие?..
- Ошибаешься! - сухо сказал Палафокс. - Не об этом речь! Спасло их то, что они не французы!.. Их спасло, а нас, если хочешь знать, погубило!..
- Не понимаем этих ваших симпатий к нам, тем более - ненависти к французам. Что плохого они вам сделали?
- Что плохого? Ты ещё спрашиваешь! - выпалил с глухим гневом испанец. - Кто обманом захватил нашу землю, кто издавна так долго обманывал нас союзом, набирал солдат, втягивал в войны… а под конец, изображая союзника, ввел армию и затопил нас войсками? Кто держит под стражей нашего короля?
- Сколько раз у меня будет возможность помешать измене, столько раз…
- Измене?.. Ты называешь это изменой?!.. Смотри… Наш король был приглашён сюда как друг, а сейчас является вашим пленником, без разрешения маршала он не может даже выехать из города!.. Запомни, что я горд этой изменой, как ты ее только что назвал, и так предавать готов всегда!..
- Не спорю, кабальеро! Хоть я и руководствуюсь другими симпатиями и чувствами - охотно признаю справедливость таоих представлений, только мне непонятна эта ваша привязанность к королю или избраннику народа, как ты сказал!.. Император, насколько мне известно, зла вашему народу не желает, хочет осыпать вашу страну многими привилегиями и пожалованиями… Благодеяния на вас, несомненно, нахлынут.
- Ты ослеплен. Знаешь ли ты, что такое гордость испанца? Разумеется, не знаешь. Иначе понимал бы, что тспанец не примет ни одного из тех благодеяний, предпочитая терпеть насилия собственного короля нежели милости захватчика. Чужие прочь от наших домашних дел! Ты не желаешь понять меня. Тебя ослепило величие Бонапарта. Ну, веди меня. Можешь быть уверен, что я не откажусь ни от одного ищз произнесенных слов! Я всего лишь выполнил долг!..
- Кабальеро! - ответил после раздумий Флориан. - Возвращайся во дворец.
- Как это? Хочешь меня…
- Я тоже сделал то, что мне следовало.. Вести тебя на гауптвахту, обвинять не хочу и не буду… Пусть это делает… кто хочет. Я всего лишь солдат…
- Награда тебя не минует!
- Не плати мне, кабальеро, оскорблениями.
Палафокс живо взял Флориана за руку.
- Можешь рассчитывать на мою дружбу до конца моих дней!.. Кто знает! Может, когда-нибудь, в будущем, я еще пригожусь тебе!..
- Возвращайся, возвращайся, капитан! - повторил Флориан. - И тех своих гвардейцев забирай с собой. Только быстрей. Ваши замыслы разрушены в прах, этого мне достаточно!
Палафокс бросился к лежащим солдатам, быстро снял с них путы и вместе с ними исчез в зарослях.
Когда кавалеристы вернулись с освобожденными Касариком и Норвиллом, на поляне оставался один Готартовский.
- Бригадир! - спросил испуганно один из Яворских. - А где эти?
- Убежали! - ответил коротко Флориан.
- Почему же нас не позвал?..
- Потому что почитаю вас солдатами, а не гончими.
Кавалеристы многозначительно посмотрели друг на друга.
- Золотые слова! - отозвался смело Михал Грабовский. - Бить, так бить, но шарить по кустам и таскать на веревке безоружных … псу под хвост такую службу!
- Верно! - прогремели голоса. - Пусть убираются с Богом!..
Кавалеристы вернулись на свои прежние места, однако едва успели расположиться, прибежали поручик Кшижановский, затем капитан Дзевановский, а за ним посыпались офицеры французского штаба. Началось следствие.
Французская пехота заступила на стражу вокруг дворца - почти одновременно в апартаментах Фердинанда показался генерал Савари в окружении многочисленной свиты.
Напрасно Эскойкуиз объяснял генералу, что по причине столь позднего времени… его королевское величество вынужден отказать себе в чести видеть посланца императора. Савари уступать не хотел.
После долгих пререканий показался Фердинанд с принцами и испанскими грандами.
Савари приветствовал его преувеличенно почтительным поклоном.
- Ваше королевское величество извинит, что беспокою вас в столь позднее время, однако это является свидетельством высокой заботы его величества, который поручил мне лично убедиться и выяснить, правда ли, что здоровье вашего королевского величества… страдает из-за простуды?
- Господин генерал! Соизвольте поблагодарить императора французов за его заботу.
- Беспокойство его императорского величество тем больше, что нам сообщили о завтрашнем прибытии его королевского величества короля Испании и Индии.
Фердинанд побледнел. Савари с притворной галантностью продолжал:
- Желанием же его императорского величества является, чтобы ваше королевское величество приняли участие в приветственных торжествах, которые будут устроены в честь вашего отца и - вашего… короля…
- Отец мой увидит меня завтра с выражением должного уважения нас устах.
- Именно такого ответа и ожидал мой монарх!.. Кроме того он питает уверенность, что ваше королевское величество… соблаговолит возглавить тех из подданных короля, кто будут допущены к целованию руки.
Фердинанд опустился медленно в кресло. Инфанты и испанские гранды угрюмо молчали. Один Савари не переставал любезно улыбаться, словно глашатай каких-то желанных и ожидаемых новостей.
- Ваше королевское величество, - продолжал далее этот маленький генерал и не великий политик.
- Что еще? - бросил сухо Фердинанд.
-До ведома его императорского величества дошло, что ваша королевская милость не располагает в своей резиденции достаточным количеством дворцовой стражи… и потому с сегодняшнего дня батальон пехоты будет к услугам вашего королевского величества. Что касается дня завтрашнего, гофмейстер императорского двора будет иметь честь изложить через своего ординарца подробности церемониала.
Когда Савари удалился с поклонами, Фердинанд лишился чувств. Унижение спалило всю энергию, которую сумел разбудить в нем Эскойкуиз. Немилость Бонапарта разрушала все надежды.
Немилость?..
Не прошло недели, а отречение от испанской короны подписали как верный Наполеону Карл IV, так и склонный строить козни Фердинанд.
Члены мадридской хунты стали толпами съезжаться для принесения присяги "вновь назначенному" Бонапартом королю Юзефу.
Тем временем после первых мадридских беспорядков, обильно политых кровью непослушных приказам Мюрата испанцев, юг Иберии потрясло до основания. Из уст в уста передавались известия о насилии в отношении особы Фердинанда. Народ еще колебался, но когда предание анафеме, провозглашенное в Риме на Бонапарта, достигло монастырских дверей, когда удаление из столицы Святого Петра главы Церкви подтвердилось на амвонах, одна булла разом совершила то, чего до этого не удавалось добиться гонцам и воззваниям Фердинанда.
Проклятие, нависшее над лаврами Наполеона, упало и на его солдат. В ряды повстанцев стали вливаться монахини. Крест стал эмблемой восстания.
Севильская хунта объявила войну Бонапарту!..
Наполеон презрительно пожал плечами и уехал в Париж, а оттуда на Эрфуртский съезд, чтобы утвердить за братом испанскую корону и скипетр неаполитанский, обещанный Мюрату, узаконить среди союзников.
Разбросанная по Испании французская армия получила лаконичный приказ: успокоить волнения - Жозефу I приказано совершить въезд в столицу.
Однако одновременно из Гибралтара стали прибывать оружие и английское золото. Английские офицеры стали приезжать в Андалузию, английские гарантии поддерживали самые смелые замыслы. Немногочисленные и рассеянные отряды испанской армии объявили о подчинении сторонникам Жозефа I.
Испанский генерал Вивес доблестно столкнулся с французским корпусом Шварца. Французская эскадра, стоявшая в Кадыксе под командованием адмирала Росилли, угрожаемая со стороны моря англичанами, подвергшись нападению со стороны суши отрядами испанского генерала Морла, капитулировала.
Генерал Дюпон, после ожесточенной битвы под Алказом, захватил прорывом Кордобу. Маршал Бессье разбил под Риосеко двадцатитысячный отряд генерала Куеста, пытавшегося пробить дорогу королю. Дюшен вел ожесточенные стычки в Каталонии, Монсей сражался в Валенсии, Лефевр-Денуэт проходил Бискай и Наварру, Лассаль занял наблюдательную позицию в Бургосе.
Тем временем ряды гуезиллов множились с поразительной скоростью. Цепи Пиренеев, Гуадаррамы, Невады, Морены, Гриллеманы кишели вооруженными людьми, которые угрожали французским разъездам, уничтожали пикеты, перехватывали припасы, уничтожали фураж, изнуряя порой целые дивизии, не давая покоя ни в лагерях, ни в казармах, выглядывая из-за каждой скалы, подстерегая в лесах, на дорогах, у водопоя, на пастбищах, около госпиталей.
В Древней Кастилии уже поднялся Мартин Диас, прозванный преданными и верящими ему людьми "Замарашкой". За ним шел Сатурнин Альтбуир, не менее популярный под кличкой Левша, а далее - целая череда людей стойкости, воли, отваги, силы, жертвенности и беспощадной ненависти к захватчикам, таких как Жуан Палар, или Лекарь; дон Жуан Диас Порлиер или Маркизик; Пабло Морелло или Павел Пастух; Санчес Небот, известный под псевдонимом Бешеный; два Мина, Гаспар Хауреги - тоже Пастух, как и Морелло; а еще Аседо, Томас Лонга Кузнец и монах Мерино.
Это были верховоды, над которыми встали еше и полные героизма испанские офицеры.
Однако все эти предводители, как те, что издавна были подготовлены к военной службе, так и те, кто получил первое боевое крещение, встав во главе вооруженных толп, еще не представляли собой всей той силы, которая поднялась в народе, и которая охватывала буквально все его слои.
Сколько деревушек, сколько сел, сколько усадеб насчитывала Испания, столько было отрядов гуериллов, столько начальников, столько ватаг, снующих между французскими дивизиями.
Однако более страшными для наполеоновской армии были те старики, те безоружные женщины и дети, которые не сопровождали мужей, братьев, отцов и сыновей, которые, приняв вид тихих работниц, далеких от того, чтобы вмешиваться в военные сражения… становились самыми упорными врагами французов.
Беда смельчаку, который отважится под кровом испанским искать ночлега, отдыха, хотя бы питья.
Отрава подстерегала его в каждой капле воды, стилет подкрадывался, когда уставший смежал веки, пуля сбивала его с коня, когда он спускался в горное ущелье. Что ни день гибли французские гонцы, пропадали посты, исчезали падкие до барышей купцы.
Продвигающиеся по дорогам и тропам войска на каждом шагу встречали обезображенные трупы, висящие на деревьях тела, воткнутые на колья головы… это была работа гуериллов. Работа страшная, непостижимая в своей отвратительной изощренности, яростном издевательстве.
Гуериллам было недостаточно захватить француза, недостаточно лишить его свободы действия и приговорить к смерти… Гуериллам необходимо было еще и стать свидетелями мучений - отсечение головы, повешание, расстрел не удовлетворяли их…
Военно-полевые суды гуериллов в жестокости не знали границ.
Генерал Рене, стремившийся к португальской армии Жюно в окружении едва ли не пяти солдат, на ночлеге попал в руки гуериллов. На следующий день захваченному офицеру выкололи глаза, вырвали язык, обрезали уши, а после двух дней мучений распилили его, вложив меж двух досок.
Драгунский полковник был, возможно, более счастливым, ибо его всего лишь впихнули в горящую печь.
Каждый день французские дивизии натыкались на конвульсирующие людские тела, на тела, из которых жизнь уходила только с последней каплей крови.
Войска искали возмездия. Генералы вершили кровавые суды. Зарева пожаров карали целые селения. И над этим морем ненависти, крови, мести без колебаний несли кресты, взывали именем Христа и воздымали к небу руки!
Король Жозеф уже продвигался на Мадрид. Продвигался среди зарев и пепелищ, груд непогребенных трупов, нищеты и надвигающегося голода. Продвигался уверенный, что достаточно ему будет встать на ступени трона, и бунты утихнут, а новое его наследство зацветет под добродетельными лучами свобод и пожалваний.
Мадрид приветствовал своего монарха угрюмым молчанием. Жозеф I не потерял надежды. Тотчас после приезда назначил великолепные коронационные торжества. Народ, принужденный армией, в костелах приносил присягу. Но едва последние залпы салюта смолкли, с юга пришло известие, которое пошатнуло фундамент наполеоновской славы.
Семнадцатитысячный корпус генерала Дюпона, окруженный под Байленом превосходящими силами Кастаноса, отрезанный от каких-либо контактов с другими корпусами, изнуренный зноем и ослабленный болезнями, сдался.
Сдался корпус Бонапарта! Сдался Дюпон, который под Кордобой продемонстрировал пример неоспоримой отваги.
Капитуляция под Байленом решила судьбу Испании. Терявшие присутствие духа хунта и гуериллы с возросшим энтузиазмом бросились в битву.
Англия, имея очевидное свидетельство того, что ее старания могут принести богатые плоды, еще щедрее сыпала золотом на повстанцев и послала Уолсея в Португалию.
Поражение под Бойле достигло даже корпуса Ла Романа , который со времени прусского похода был направлен Зеландию в качестве вспомогательного отряда, где и прозябал, окруженный пятью дивизиями Бернадота.
Ла Роман без колебаний поставил на чашу весов жизнь свою и своих солдат, двинулся на порт Нюборг , проник на английские корабли и вернулся морем в отечество, увезя доблестного и закалённого солдата. Поражение под Байлен привело в ужас Жозефа I. Новый король, не чувствуя себя в безопасности в столице, со штабом и двором поспешно направился к Витторио и оттуда отправил курьеров к императору и брату.
Бонапарт с негодованием выслушал рапорт о капитуляции. Глаза его источали не гнев, а горечь и печаль.
- Дюпон сдался! - глухо произнес он Дюро. - Дюпон, которому я так доверял! Французские генералы уже не предпочитают смерть капитуляции! Этот позор я охотно смыл бы собственной кровью!..
Капитуляция Дюпона была ужасна, ибо мало того что потянула за собой столько фатальных последствий - она стала приговором для сложивших оружие.
Кастанос гарантировал Дюпону свободу для солдат, но едва только оружие было отобрано у французов, севильская хунта растоптала обещания своего генерала… Французов кнутами погнали в Кадыкс на галеры, где им предстояло умереть от голода и лишений…
Маршал Жюно в борьбе с приближающейся армией Уолсея постепенно терял, хотя и с честью, власть над Португалией - в то же время король Жозеф, отступая к французской границе, каждый день проигрывал ожесточенные стычки. После двухмесячной осады генералом Лефевром-Денуэттом была оставлена Сарагоса.
Испания торжествовала, не допуская, что Наполеон хотел и мог искать возмездия… в связи с угрожавшей ему Англией и гарантиями венского двора.
Однако Бонапарт не колебался отомстить за корпус Дюпона. Быстро договорившись петербургским и берлинским дворами и избежав ссоры с Австрией, он двинулся из Эрфурта к Байоне, энергично продвигая вперед себя корпуса Нея, Лефебра - князя гданьского, маршала Виктора, Сульта , Лана и Гувиона . Журдан занял место Саваори при корпусе Жозефа. Бессьер вёл конницу.
Толпа самых доблестных офицеров, волна старых солдат из-под Аустерлица, Маренго и Лоди двигалась от Рейна, двигалась чтобы смыть позор Байлена, отмстить испанцам.
Едва известие о приближении Бонапарта достигло до арьергарда французов, уверенность тотчас вселилась в великую армию. Солдат выглядел суровее, сильней стискивал карабин и только ждал, чтобы железный голос вождя толкнул его на дорогу славы.
Разногласия маршалов и генералов вдруг утихли, вечерами на бивуаках перешептывались, тщетно ожидая планов кампании.
Пятого ноября в полночь раздались под Витторией громкие возгласы: "Vive l'empereue!"
Бонапарт приехал угрюмый. Выслушав рапорт Журдана, бросил взгляд на карты и планы - и в ту же самую ночь объявил выступление. Армия приняла приказ с воодушевлением - присутствие вождя снова обещало великие дни.
Наполеон не знал нерешительности. На четвертый день похода встретив восьмитысячную армию эстермазурского генерала Куэста, который, опираясь на сильную позицию, хотел преградить Бонапарту дорогу, он направил на него корпус Сульта.
Огонь трехсот пушек приветствовал атаку дивизии Мутона . Дивизия дрогнула под губительным огнем.
Сульт стиснул зубы. На его загоревшем лбу показались угрюмые морщины. Он дал шпоры коню и под пулями набросился на генерала Мутона, пытавшегося навести порядок в дивизии.
- Генерал! - потребовал сурово маршал. - Император желает, чтобы ты проторил ему дорогу до Бургоса ! Смотри, он подъезжает со штабом!..
Мутон соскочил с коня, вырвал карабин у стоявшего ближе других солдата и крикнул азартно:
- За мной! В штыки!.. Довольно забавляться!
Колонна пехоты сомкнулась и двинулась вперед. Артиллерия Сенармона поддерживала ее с фланга.
Атака была яростной. Дивизия Мутона врезалась в ряды испанцев и поглотила их. Двадцать минут длилась эта борьба… три тысячи испанцев полегло…
Армия Куэсты заколебалась, дрогнула, да так, что в бешеной панике обратилась в бегство. Кавалерия кинулась в погоню.
Бонапарт был уже в Бургосе, поскольку остатки испанской армии успели покинуть город.
Это было всего лишь первое слово Наполеона!
Однако под Туделой стояли еще корпуса генералов Кастаноса , Палафокса и Пенаса в семьдесят пять тысяч солдат, среди которых, не считая обученных отрядов Арагоны, Валенсии, Кастильи, Андалузии и Таррагоны, были сформированы новые повстанческие батальоны, возглавляемые английскими офицерами.
Лан начал атаку на Туделу. Во главе тридцати тысяч человек он напал на позиции Кастаноса. Мужественно держались испанцы. Лан не привык отступать. Он сам вёл полки, сам их воодушевлял.
Три коня пали под ним, пули задевали за золотые эполеты маршала, ласкали его белый султан.
Солдаты умоляли любимого начальника, чтобы он не подвергал себя опасности. Лан не знал других побед кроме тех, к которым шел в одном строю с солдатами.
Испанцы не уступали. Горы трупов с неумолимой скоростью росли около их позиций.
Лан, не сумев прорвать центра, послал ординарца к Бессьеру. Ординарец принес короткий ответ: "Атаковать немедленно!"
Бессьер вызвал генерала Лефебра-Денуэтта, подобного славному Лассалю, превосходящего в доблести Монбрена , и даже с Мюратом готового соперничать.
- Генерал! Атакуй центр! Выбор полка оставляю твоему опыту.
Денуэтт прогалопировал в тыл армии, где в резерве стоял без движения полк кавалерии.
Он миновал зеленые мундиры конных егерей, сверкающие каски драгун, меховые медвежьи шапки гренадеров и направился в сторону, где на широкой равнине голубели мундиры седьмого полка улан Конопки .
Дэнуэтт налетел как вихрь. Трубы заиграли атаку. Уланские султаны на шапках наклонились, выдвинулись пики, Денуэтт остановился возле Конопки.
- En avant! Ventre a terre! - загремел Денуэтт. Полк вздрогнул и двинулся вперёд. Загудела земля под копытами коней - загудели грозно флажки на пиках. Корпус Лана едва успел разомкнуть ряды, когда поток коней и людей проплыл через него. "Да здравствует император!" - а затем какой-то страшный грохот и треск раздались на испанской позиции. Временами казалось, что слышно было треск ломающихся костей… журчание крови…
Испанцы не остановили маховик атаки. Ряды их были прорваны. Пока Кастанос пытался развернуть фронт - уланы уже атаковали с тыла правый фланг, на который спереди напирали первый и третий полки надвислянского легиона. Здесь работали на совесть полковник Шотт, капитан Станьский и поручики Вишневский и Бараньский!
Еще несколько героических усилий, новые горы трупов вокруг развевающихся штандартов - и полный разгром.

<I> <II> <III> <IV> <V> <VI> <VII> <VIII> <IX> <X> <XI> <XII> <XIII> <XIV> <XV> <XVI> <XVII> <XVIII> <Послесловие>