| Вацлав ГАСИОРОВСКИЙ
«Ураган»
XI
Имчь пан Бонавентура Глузский тяжело перевел дух,
поправил кушак и встал у окна, безразлично глядя на то, как волны
дождя хлестали просторные поля, закрывали горизонт, и несмотря на
раннюю пору сумерками окутывали землю.
– Хорош июнь! – ворчал себе под нос пан Бонавентура.
– Словно октябрь!.. Седьмой десяток за спиной, а такой погоды в
эту пору не припомню! Что хочешь, то и делай. Сиди тут с бабами
как какой-нибудь войский, да слушай их рыдания и причитания! Veto,
и кончено!
Вдруг кустистые брови имчь пана Бонавентуро высоко поднялись, маленькие,
проницательные глазки с особой живостью стали всматриваться в полосы
дождя. Ужли обманули его глаза? Нет, вот же, уже вдоль плетня прохлюпала
старая каламашка и остановилась перед входом в усадьбу.
Имчь пан Бонавентура вышел в сени и кликнул казачка. Напрасно он
ломал себе голову, кто бы это мог быть, вроде бы и двери стояли
открытыми нараспашку, и видно было, как в каламашке кто-то выбрался
из-под попоны, однако так плотно он был закутан, что распознать
невозможно. Только уже перед самым порогом, когда казачок снял епанчу
с таинственной фигуры, имчь пан Бонавентура узнал прибывшего и обрадовано
заговорил:
– Пан адвокат… ваш покорный слуга! Сколько лет!..
– Кланяюсь вам… кланяюсь!
– Дай же, сударь, я тебя расцелую.
– Сейчас, сейчас! Дай только от воды отряхнусь! Уф!.. Вот ведь ненастье!
Пса не выгонишь! Ну, приветствую!.. А я прямиком из Плишчина!..
Под Снопковым завязли и ни с места! Уф!
– Идем, идем… в дом! Петрек, скажи Стршемшальской, пусть пришлет
нам перекусить.
– Как там девочки?
– Уж лучше меня, пан адвокат, и не спрашивай. Истинный Бог, сорви-головы!..
Дохнуть на них боишься, на воду дуешь, бережешь, да только и жди
неприятностей… Однако, позвольте, ваша милость.
Имчь пан Бонгавентура провел гостя в коморку возле спальни, усадил
за стол в удобное кресло, а сам присел с другой стороны на сундук
и живо спросил:
– Ну, рассказывайте, пан адвокат! Ибо, видит Бог, истосковался я
по людской беседе. С утра до ночи звенят в ушах только «ахи» да
«охи»… аж злость берет.
- Ну что ж, есть сведения, что Наполион…
– Veto! Благодетель мой! – прервал энергично имчь пан Бонавентура.
– Уволь, ваша милость, я сыт им по горло!.. Уж лучше он бы к нам
и на заглядывал. Удивляет сударя такая ересть?.. Что ж! А ты посмотри
на мою Марысю – тень, а не девушка! Тут у мея гостит имчь пани Готартовская…
другие очевидно documentum!.. Нет, нет! Veto, и кончено!
– И все же, пан Бонавентура!
– Знаю, сударь, скажешь, что я плохой гражданин, что пренебрегаю
делами общественными. Пусть будет так! Клянусь вашей милости, что
будь у меня два сына, сам вместе с ними поступил, но раз уж у меня
две дочери, то я и слышать не хочу о Наполионе!.. Это вашу милость
еще удивляет? Ну, извините! Это же ясно! Из сил выбивался, хранил
как зеницу ока. И что в итоге? Что сегодя не скисло, то завтра свернется,
а время летит… И кто виноват?..
– Собственно, я к вашей милости по делу пана Тадеуша Забельского.
– Тадеуша! – скривился неприязненно имчь пан Бонавентура. – Знаю
наперед: вздыхает, смиренно напоминает о своих заслугах!.. Разве
не так? Стрекочет передо мной на все стороны! Янка от него не уйдет
– не заяц!.. Однако все же decorum сохранить необходимо. Неприлично
о свадьбе думать, когда печаль в доме.
– Разумеется! – пробормотал несколько сконфуженно адвокат. – И все
же поскольку… имчь пан Тадеуш уже получил назначение бурмистром
в Остров за Вислой… ну так хотел бы переезд…
– Veto, сударь мой, и кончено!
Слуга внес на подносе блюда с угощениями. Имчь пан Бонавентура захлопотал
оживленно.
– Ладно!.. Ответ мой пану адвокату пришелся не по нраву!.. Ваше
здоровье, старка превосходная!.. Я и рад бы, но не могу… И без того
уже голова пухнет. Пану Тадеушу я признателен, но так что!.. На
здоровье!
– Все же, сударь, вы видели Наполиона в Познани.
– Фи! Ничего особенного! Куцый, мне до плеча едва достанет. Зло
берет, что он силу почувствовал, а так… Ехал я из Крушвицы в Готартовичи
с добрым намерением Сташека Готартовского за уши в Ястково вытащить
и две свадьбы разом сыграть, а тут, пани… даже говорить не хочется!..
– Слышал, слышал, рассказывал мне Тадеуш!
– Ну так вот… Только деда и застал, уговорил его, чтобы со мной
ехал… Что ж ты думаешь? В Раве он отряд волонтеров нашел и присоединился
к ним… Ваше здоровье! Умолял, «Veto!» ему объявлял… где пани?..
ни слова в ответ… Возвращаюсь домой весь в терзаниях, что и как
мне девицам разъяснить… и тут застаю дома пани Готартовскую с двумя
букашками… Плачь, суматоха, хлопот не оберешься… Ваше здоровье,
адвокат! Будто бы улеглось… да где там! Стоит упомянуть того или
другого, слезы у нее словно из ведра льются! А я этого вынести не
могу…
– Верно, верно! Тяжело это, но чем печаль увеличивать, хорошо бы
хоть одной из дочерей немного счастья найти.
– Я не отказываю, однако сейчас veto, пан Юзеф – и кончено. Нет
моего согласия! У меня дисциплина – баста!.. Ваше здоровье!.. Обидно
мне, что вынужден отказать вашей милости, поскольку очень вас ценю,
а брата вашего, покойного Августа Подгороденского, всем сердцем
вспоминаю!.. Ну да лучше о том и не говорить. На обед останешься
– у меня нынче борщь с мозговой косточкой, – вот тогда собственными
глазами увидишь… Ох, и поганое же время. У кого сын, так у его свет
перед глазами меркнет…
– У меня в Плишчине не лучше.
– Это так! А что делать?
– Что делать? – живо подхватил адвокат, подкручивая усы. - На коня
садиться и старые кости на военной службе проветрить.
– Что, сударь?
– Что сказал. И от слов своих не отступлю! Хватит с меня австрийцев!..
Шкуру с человека сдирают! Прусаков потрепали, теперь их черед. Пусть
только случай подвернется, хоругвь соберу и такой суд трибунала
им организую, что не забудут Подгороденьского!..
Имчь пан Бонавентура перекрестился от удивления.
– Пан адвокат! Вы, человек мирный, намерены пуститься в подобные
приключения…
– Именно потому, что мирный! – разразился запальчиво пан Подгороденьский.
– Потому, что столько лет словно рыжая мышь под метлой сидел, и
позволял себя допекать!.. Да, я пойду. Это так же точно, как то,
что видишь меня здесь живого! А что?.. Женщины справятся, и даст
Бог, я им докажу, что адвокат трибунала чернильницу на патронташ,
а перо на сабельку сменить сумеет! А ты, ваша милость, полагаешь,
что мы тут, в Галиции, каяться будем!?..
– Ну! Не ожидал я такой горячности от адвоката.
– А я – от вашей милости такой холодности в крови! – огрызнулся
задетый пан Подгороденьский. – Вся страна поднялась. Наполион призывает,
чтобы всеми силами всьтупили мы в кровавые сражения, а ваша милость…
– Я? Veto! Не разрешаю!.. Тебе хорошо говорить, коли не имеешь двух
дочерей.
Подгороденьский махнул рукой.
– Э-эх, так можно еще два дня обсуждать и снова сядем на ту же мель,
в котрую уткнулась ваша милость.
– А что ты хочешь, пан адвокат, чтобы я Марысю и Янку в уланы записал?
– Хм! И новостью это не стало бы. Есть уже Курдвановна!
– Что? Какая такая Курдвановна?
– Не знаешь ее, сударь?.. С той стороны Люблина… сирота, у родственников
скрывалась… пану Тадеушу родня.
– Этот подросток, овсяночка, проныра…
– Та самая, именно! Едва восемнадцать исполнилось!.. И что ты скажешь?
Собрала слуг и муштрует…
– Что? Да не комедия ли это?!
– Нет, не комедия, а чистая правда. Девушка буквально бредит войной
и без сомнения пойдет. Хотел объяснить и отговорить ее, однако в
ней столько воодушевления, такими ответами она сыпет, что справиться
с ней совершенно невозможно! Теперь еще какую-то шляхтчаночку взяла
себе в помощницы, и столько баб hic mulier нашла со всего света,
что только и жди оттуда удара… Шума наделали на всю округу! Уверяю
вашу милость, что австрийцы уже приказали не спускать с нее глаз.
– Ну, ну! Небылицы, сударь, рассказываешь! Цыплята и только! Колобродят!
Вот уж невидаль!
– Осудить свободу! Вам бы следовало ценить подлирнный этузиазм!
Какая благородная натура эта Курдвановна!.. Да! Если б вы слышали
ее! Обещает сформировать для Наполиона женский эскадрон …
– Тьфу! Шкодливая коза, да и только.
– Даже разъезжает повсюду для вербовки. Многие девушки собираются…
Может и к вашей милости пожаловать.
Имчь пан Бонавентура отмахнулся с испугом:
– Ко мне?!.. О чем вы, сударь?!.. Этого мне только не хватало! Уж
я бы ее принял!.. Мир вверх ногами перевернулся.
– Эх! Так говорится! А девушка смелости исключительной… Едва найдешься
что ответить, она уже раза три выкрутится. Ну, а если бы ваши, сударь,
девушки отправились в Мазуры и к какому-нибудь полку пристали, что
тогда?..
Пан Глуский вздрогнул от изумления:
– Содом, адвокат! Veto, господа! Самому Наполиону аппеляцию отправил!
Это же преступление!
Вошел слуга и доложил, что обед накрыт.
– Вот! Вовремя явился! Прошу, сударь, отведать!
Тяжело, однообразно и скушно живется вдовцу!..
Пан Подгороденьский отказывался, однако имчь пан Бонавентура и слушать
не желал отговорок.
Адвокат уступил и позволил пану Глускому проводить себя в столовую,
где уже собрались домочадцы. Хозяин представил гостя пани Готартовской,
девушки сделали пану Подгороденьскому кникенс, старый эконом Левандовский,
который вслед за своей госпожой притащился из Готартовичей, поклонился,
а пани Готартовская бросила какое-то краткое приветствие.
Сели за стол. В центре – пани Готартовская, рядом с ней – пан Бонавентура
с адвокатом, далее между паннами Глускими – Урсула Готартовская
с Фабианом, наконец Левандовский, экономка Глуских и седовласый
Марцин, ястковский староста.
Имчь пан Бонавентура желая расшевелить собравшихся и о том, и о
другом спрашивал адвоката, но когда тот о правлении австрияков в
Люблине распространяться начал, пан Глуский посмотрел на побледневшие
мордочки Марыси и Янки, на болью отмеченное лицо пани Готартовской
и печально задумчивые глаза Урсулы, и сам помрачнел, не обращая
внимания на выводы пана Подгороденьского.
Последний старался поддерживать беседу, однако под конец вдруг смолк
и склонился над борщом.
Глубокая тишина воцарилась над столом, прерываемая лишь стуком ложек
о миски, мерным шорохом больших часов в углу комнаты и сопением
хозяина. Наконец пани Готартовская, пересилев себя, спросила адвоката:
– А какие новости… с поля битвы?
– Новостей, сударыня, собственно никаких!.. Рассказывают о жестоком
сржении тут и там, однако несомненных сведений нет. Границы обступили
нас со всех сторон. Австрияки остерегаются и боятся этих новостей.
Говорят в Люблине, что война предстоит долгая, поскольку, якобы,
венский двор хочет заступиться за прусаков… Хо-хо! Много, много
еще людей погибнет и крови прольется. Рассказывают, что в последних
битвах много наших…
Имчь пан Бонавентура толкнул чувствительно Подгороденьского - тот
смутился, что неосмотрительно задел самые болезненные струны, и
неожиданно умолк.
Пани Готартовская беспокойно шевельнулась.
– Погибло, говоришь сударь, много… много погибло!
– Та, та, та! Там… того… сударыня! – вмешался имчь пан Бонавентура.
– Говорится, нет ли… Чего только не наговорено. А это все выдумки…
ересь! Крупицы правды! Собственно, наших еще и нет совсем, поскольку
… они еще только отряды формируют и полки собирают… Кажется ополчение
есть, но еще… veto, и хватит об этом!.. Разве не так?..
– Разумеется, конечно! – пробормотал адвокат, желая исправить свою
оплошность.
Имчь пан Глуский тяжело перевел дух и приуныл, чувствуя, что его
уловки не прошли гладко.
Пани Готартовская в довершение произнесла тихо, но категорично:
– Не могу слова вашей милости считать приемлемыми, поскольку говорить
подобные гнусности о наших отрядах мы не в праве. В то время как
французы за нас проливают кровь, мы могли бы наблюдать безучастно…
– Эх! Сударыня! За нас проливают кровь?.. Думаю, скорее на утеху
Люциферу! – проговорил имчь пан Глуский.
– Собственно, пан Бонавентура говорит то же самое, – вставил ловко
адвокат, – что сейчас наши войска участия не принимают… но что потом
натурально…
– Да свершится воля Божья! – сказала печально пани Готартовская.
– Все в его власти! Трудно жить в такие времена… а матерям, пожалуй,
тяжелее всего…
– Верно, верно, сударыня! – согласился адвокат. – Неоперившиеся
птенцы крыльями трепещут… и из гнезда вылетают! Но что там птенцы!..
Сердце матери, пожалуй, сильнее должно опечалиться, если бы видела,
что сын ее пребывает в себялюбии, безразличный к делам общественным!
Есть жертвы, есть скорбь, есть боль сердечная, однако и то в душах
сладкое утешение, что из честной поросли хорошей дождались молодежи.
Это начало нашей жизни на том свете!.. И какой же матери не приятно
будет увидеть сына, который в царствие небесном будет ходить, Легионом
украшенный, в мундире воинства Божьего, шпорами позвякивая, и при
Всевышнем службу исполнять?.. Да! Что перед этим небольшие печали
и грусть?..
У пани Готартовской слезы в глазах стояли.
– От сердца, ваша милость, сказано – Бог вас вознаградит!
– Матушка, сила спартанок и стойкость пусть тебя не оставят. Следует
верить.
– Veto! Не согласен! – проворчал имчь пан Глуский, фыркнув носом
и повернув голову к окну, чтобы не выдать волнения.
– Что там! – через минуту веселее сказал пан Подгороденьский. –
Заботы заботами, но и в этих тяжелых обстоятельствах нет недостатка
в утешительных новостях. Сударыня может даже не знает, что здесь
и ее ждет жестокое искушение… Того и смотри, труба позовет на поверку.
Девицы Глуские подняли любопытные взоры и повернули свои вздернутые
носики к адвокату. Пан Бонавентура снова дернул болтливого гостя,
однако тот не обращал внимания на подаваемые ему знаки и продолжал:
– Как наяву!.. Впрямь возвращаются стародавние времена… Того и смотри,
женщины флаги поднимут, а юбки сменят на шаровары…
Девицы Глуские опустили глаза, Урсула Готартовская покраснела.
– Что… что… адвокат! – заговорил пан Бонавентура. – Вздор, анегдоты!
О-о-о! Где?.. Вы фигляр, а не адвоката…
– Да чтоб меня… если солгал. Я бы и сам не поверил… Юная Курдвановна,
восемнадцати лет, сирота!..
– Адвокат… Veto, господа! И незачем это повторять.
Пан Подгороденьский только сейчас расслышал и понял пана Глуского,
и развернулся на месте.
– Да, очевидно, вы правы. В людских рассказах слишком много преувеличений.
– Очевидно, очевидно… и сказок, – вторил пан Бонавентура.
– Но это должно быть очень любопытно! – произнесла тихо Урсула Готартовская
и сильнее покраснела. Пан Глуский дернулся нетерпеливо.
– Любопытно, любопытно!.. Вот вам argumentum для выслушивания чего
попало!.. Умеешь ты, адвокат… Озадачил девушек. Уж они-то тебя упросят!..
Фи! Время, пани, время… потому что… veto, к черту, и… конец!
Имчь пан Глуский вдруг вскочил, поскольку двери из сеней с треском
распахнулись и в комнате появилась, вытянувшись по военному, пожилая
морщинистая женщина, одетая весьма причудливо.
Присутствующие беспокойно зашевелились. Урсула издала легкий вскрик,
пан Глуский удивленно вытаращил глаза и, отодвинувшись от стола,
спрашивал беспокойно:
– Что это, господа? Зачем это?
Баба откланялась угрюмо, поправила торчавший у нее за поясом пистолет
и выпалила басом:
– Ротмистр волонтерского эскадрона любельского воеводства, имчь
панна Хелена Курдвановна и супруга капитана Готартовского просят
их принять.
Если бы молния ударила возле ног имчь пана Бонавентура, это его
так не поразило бы.
– Что?! Сударыни, veto!.. Нет согласия! – бормотал испуганный хозяин.
- Матушка… Это наша Зуброва! - закричала обрадовано Урсула.
Пани Готартовская, а за ней адвокат, девушки, эконом и Фабиан бросились
к бабе.
– Зуброва! Откуда вы? – спрашивала пани Готартовская, а поворачиваясь
к стоявшему безвольно пану Глузскому, сказала тоном увещевания:
– Пан Бонавентура, необходимо их… принять… эту девушку я знаю… она
была в легионах с моим сыном!..
– Нет, сударыни, не знаю я бабских легионов – слышать о них не хочу…
Veto… Здесь, сударыня…
– Что ж это? – отозвалась тем временем баба угрюмо. – Может, это
не дом имчь пана Глуского… а какого-нибудь австрийского ландрата?..
Это нам без разницы. Питание и кров предоставить обязаны… Я урожденная
Мушиньская, сто чертей!.. Кто слово пикнет, тому пуля… либо sapristi
того…
– Эй, сударыни, это нападение! Произвол! Нет согласия! – кипятился
пан Глуский.
– Мосць Бонавентура! – успокаивал адвокат.
– Разбой! Произвол! Войцех! Грзела! Пусти меня, адвокат! Саблю схвачу
и отшлепаю…
– Пани Глуский, – вмешалась Готартовская.
– Папочка! – шепнули несмело Марыся и Янка.
Имчь Бонавентура бросился словно раненая рысь.
– Девчата, ни звука! Дисциплина! Вон отсюда! Нет приема! Veto! Что
это, пани! Не знаю волонтеров…
Имчь Глуский продолжал браниться, но вдруг смолк, поскольку в это
время перед ним предстали две юные девушки в коротких, изящно облегающих
гранатовых курточках, того же цвета коротких брюках, в конфедератках,
овчиной обшитых и белыми пучками перьев украшнных, с палашами на
белых темляках, с выражением лиц молодцеватым и приветливым.
Прежде чем имчь пан Глуский успел огрызнуться, первая из девушек,
с густыми вьющимися кольцами светлых как лен волос, протянула небольшую
ручку, обтянутую богатой рукавичкой и, энергично сжав широкую, неловкую
правую руку пана Бонавентура, сказал коротко:
– Я Курдвановна!
Имчь пан Глуский еще не оправился от удивления, когда подошла к
нему вторая девушка, с влосами рыжими и глазами жгучими, и тем же
тоном представилась.
– Я… Дзевановская!
– Что… как это… сударыни? – охнул огорченный пан Глуский, однако
вдруг вскрикнул от боли, поскольку в свою очередь баба стиснула
его руку и выпалила басом:
– Иоанна Зуброва, маркетантка первого батальона первого легиона!
– Сударыня… ну… – прошептал пан Бонавентура. - Что ж это за рукопожатие!..
– По-военному… у нас так! – ответила Зуброва.
– По-военному?!.. Да? И это, сударыни! Настоящий редут или маскарад
ряженых! – фыркнул пан Глузский, изучая взглядом вошедших. – Ну,
ну! Шустрые бестии… хоть рисуй! Какие молодцеватые – потеха!.. Не
думал! Эх!.. Марыся, Янка! Марш в коморку!.. Не для вас это действие!
Ну! Дисциплина, сударыни!..
Вздернутые носики девиц Глуских задвигали ноздрями, робкие глаза
посмотрели печально на Курдвановну и Дзевановскую – приказ родителя
был категоричен.
Марыся и Янка вышли.
Тем временем Курдвановна, поздоровавшись с адвокатом и пани Готартовской,
произнесла раскованно:
– Мосци Глуские, вижу, что сударь нам не очень рад!.. Ну и трудная
выпала нам дорога… Едва ушли от слуг ландрата. Немного отдохнем.
– Задерживать не станем! – проворчал имчь пан Бонавентура.
– Куда, куда вы далее, в какие пределы? – спрашивал адвокат.
– Впереди еще кусок прядочный! – сказала серьезно Курдвановна, постукивая
палашем. – Главное чтобы кони отдохнули и поели… Да! Что я вижу?
Борща кадушка на столе! Зоська, вперед – время не ждет… Три мили
наметом! Надобно ам подкрепиться!.. Зуброва!
– Так точно!
– Присмотри за лошадьми!
Зуброва развернулась на пятке и, громко стуча подкованными сапогами,
вышла во двор. Курдвановна кивнула Дзевановской и без церемоний
подсела к борщу.
Имчь Глуский язык проглотил, адвокат посмеивался и руки потирал,
пани Готартовская смотрела пораженно на девушек. Урсула с маленьким
Фабианом пожирали глазами это необычное зрелище, а старый эконом
Левандовский шептал что-то на ухо хозяйке, постукивал табакеркой
и головой кивал.
Какое-то время царило глухое молчание, прерываемое только бряцанием
ложек и тарелок. Имчь пан Глуский перевел дух и бросил язвительно:
– Вижу, что… что… в натиске на миски сударыням не откажешь.
– Как видишь, ваша милость.
– Борщец нежданный, но вкусный.
– С голоду похлебаем, – возразила Курдвановна.
– Не хорош! – передразнил имчь пан Глуский.
– Такой же кислый, как ваша милость, – ответила Зоська.
– Таким, сударыня, и должен быть… для…
– И такой сойдет! Время военное…
– Сударыни за овсянкой отпрвились или пощебетать bellum ?
– Будьте спокойны, сударь – обиды вам не причиним! У нас палаши,
не вертелы…
– Для срезания маковок.
– Или головушек…
– Капустных!..
– Сударь о своей беспокоится?
Пан Глуский покраснел.
– Что ж это, сударыни!.. Довольно! Имейте почтение!..
– Об этом, собственно, и речь.
– Не то слуг позову!..
– Вот страхи на Ляхи.
Перепалка стала обостряться. Адвокат принялся уговаривать пана Глуского,
однако тот не дал себя умилостивить.
– Довольно комедии! Дисциплина! Девченки будут мне, старику, в моем
собственном доме упреки делать…
– К услугам вашей милости, если хотите! – сказала гордо Курдвановна,
поднимаясь с места.
– Чем мне, сударыня, хочешь служить?.. Для услуг имею…
– Пан Бонавентура!..
– Нет – извини, сударыня!.. Я это все прекращу… Волонтеры!.. Помилуй
Бог! Свет дурить… Палашиками позванивают… а стоит только пальцем
ткнуть! И в будуар, за прялку.
Курдвановна чуть побледнела и схватилась за рукоять палаша, Зоська
покраснела и сказала серьезно:
– Мосць Глуский! Прости, это наша вина, мы не предполагали, что
ваша милость настолько негостеприимны! Возможно мы смогли бы убедить
вас в том, что не в комедию и не на маскарад едем… Однако лучше
нам избежать обсуждения и уехать!..
– Поскольку… сударыни!..
– С супругой капитана Готартовского согласна, – подтвердила Курдвановна.
– Об одном смеем вас просить, чтобы сударь посчитал нанесенный ущерб,
мы охотно оплатим.
– Что, что?!..
– Вот так и поквитаемся…
– Veto! Куда?
– Время не ждет… К тому же сударь, пожалуй, готов не только челядь
свою созвать, но и австрияков кликнуть…
- Такого приема мы не ожидали!
– Именно, – подхватила Курдвановна. – Поскольку… знай, ваша милость,
что… что… что капитанша Готартовская… уже шлепнула одного австрияка
по дороге… а я… нет… поскольку… был только один! Зуброва свидетель!
Тут девичий голосок Курдвановны вдруг надломился. В глазах ротмистра
волонтеров люблинского воеводства появились слезы. Зоська сжала
губы и сурово нахмурила брови.
У пана Глуского вдруг перехватило горло. Адвокат стал задерживать
девушек, пани Готартовская приглядывалась к Зоське, спрашивая себя,
кто такая эта капитанша Готартовская?… Может, это из великопольских
Готартовских, а может - дальняя родня…
– Эх, что там! Пан Глуский горячая голова… сударыни тоже кипяток…
Кто бы мог предположить!.. Кто бы жалел для вас!.. Конечно, вы оригинально
представляетесь!.. Но это всего лишь жизнерадостность… Панна Хелена,
хотя бы на минутку!..
– Верно, сударыни… Veto! Пусть вас не знаю!.. За борщь платить мне
захотели… И мого, наверное!! Слушайтесь, сударыни, старика… Голова
седая! Не видите… Отцом мог бы вам быть! Горячо любящим отцом! Оскорбления
мне не наносите! Перемирие на три года… Просто так вас не отпущу!
Мосци генералы! Мосци полковники или гетманы девичьего движения!..
Мир! Veto!.. Извиняйте, если званиям вашим не воздал по заслугам,
первый раз таких суровых офицеров вижу!.. Ну!.. довольно капризов!
К столу с нами!.. Меду, а может… венгерского?
– Бог отблагодарит вашу милость, – сказала, смягчившись, Курдвановна.
– Вино не для нас. Если хотите, то о нашей маркетантке не забудьте,
ей и стаканчик подойдет… Только быстро, поскольку нам пора отправляться!..
– Пустое!.. Время военное… стало быть беру вас в плен!.. – говорил
растроганно пан Бонавентура. – Не такой Глуский эгоист, как вам
кажется!.. Только девушек моих не покажу, поскольку не готовил их
ни в уланы, ни в драгуны.
Курдвановна и Дзевановская настаивали ехать тотчас и препирались
с паном Глуским и адвокатом.
Пани Готартовская, терзаемая догадками, незаметно вышла из комнаты,
надеясь от маркетантки получить более точные сведения о незнакомой
однофамилице. Когда нашла Зуброву во дворе фольварка перед конюшнями,
подозвала ее к себе и спросила доброжелательно:
– Что ж это, Зуброва, ты даже не поздоровалась со мной?
Маркетантка припала к руке пани Готартовской.
– Сударыня, благодетельница наша!.. В этом раскардаше!.. Стыдно
признаться!.. И при том служба! А служба это не шутки. Почтение
и уважение к должности…
– Откуда вы здесь? Где муж ваш?
У маркетантки слезы на глаза навернулись.
– Ой! Один Бог знает! Пани капитанша клялась, что он плыл вдоль
реки.
– Что, что с ним случилось? – спрашивала пани Готартовская.
– Сударыня дорогая! – всхлипнула уже в полный голос маркетантка.
– Так это внезапно произошло!.. Карлевич нас затянул в свою нору,
потом меня хотел заживо поджарить! Он неплохо притворялся немым,
а потом потрепал разбойников… Пробились мы к пани капитанше и –
на лед… Ноги меня не держали!.. Мой старый принялся рубить возле
себя лед!.. Как сейчас его вижу!.. Звала, а он мне: «Яся, дети!»
А потом словно в пучину канул… Я сознание потеряла… капитанша из
омута едва вытащила…. Прусаки нас потом схватили на допрос. Капитанша
их как-то уговорила… Забрали наполеоны, погрозили и погнали в неволю…
Однако где им… Случилась стычка, и они нас бросили… с больной, поскольку
у нас мать капитанши, словно свекровь, сильно расхворалась, мучилась
бедняжка!.. Так на руках и умерла. Слаба была, и непривычна к таким
трудностям… Скитались мы две недели, я направилась в Замосьц к тетушке,
но вот, набрели мы на ротмистра… Ротмистр говорит: вы две сироты,
а я – третья… втроем нам лучше будет. Эскадрон нужно было снарядить.
Панове Денхофф, родственники ротмистра, помогали нам – да где там!
Донесли на нас в Люблин, пришлось делать ноги, чтобы избежать ареста…
Пани Готартовская с возрастающим удивлением слушала бестолковый
рассказ Зубровой, не в силах ухватить нить приключений. Когда маркетантка
тяжело вздохнула, словно набирая воздуха для нового потока слов,
мать Флориана сумела вступить:
– А скажи ка ты мне, что это за капитанша с вами едет?
Казалось, Зуброва снова не поняла вопроса.
– Что за капитанша?.. Матушка не знает?..
– Ни сном, ни духом!..
– Ну, как бы это сказать… Это как бы пани капитанша нашего поручика!
Нет! Все-то мне кажется, что наш поручик… нет! Что наш капитан является
поручиком…
– Подождите же, – с легким нетерпением прервала пани Ядвига. – Вы
говорите, что это капитанша Готартовская… Стало быть из наших Готартовских
– ибо мы происходим из великопольских, из Линева… Хотелось бы знать,
поскольку, возможно, она нам родственницей приходится.
– Родственницей! Неужели родней приходится?.. – повторила протяжно
маркетантка. – Это же Зоська… наша Зоська! Матушка не узнает?
– О ком это вы говорите? О какой Зоське?
Маркетантка даже присела до земли от волнения.
– Святой Антоний! О Иезус!.. О Иезус!.. Это же матушка… как бы сказать?
Все же это… ну правильно, нашего сыночка.
– Нашего сыночка! Стало быть, у вас есть сын?
– Эх, матушка… Когда человек столько времени скитался с нашим поручиком…
то порой ему представляется…
Пани Готартовскую охватило внезапное беспокойство. Мог ли Флориан
обвенчаться тайком, без ее ведома?
– Объяснитесь яснее! О каком это поручике вы говорите?
– О имчь пане Флориане…
– О Флориане?!
– Как-никак, он один является для нас поручиком!..
Пани Ядвига побледнела, однако, не показывая внутреннего волнения,
спрашивала далее:
– Стало быть это… жена Флориана?
– Вот именно! – подтвердила Зуброва. – И та самая Зоська, что так
мучила его в Ченстохове, что не находил он ни сна, ни покоя… Только
ходил и вздыхал… аж жалко было смотреть… Тоска его заела, поэтому
он и отправил нас в Варшаву!
Пани Готартовская не разделяла энтузиазма маркетантки.
Весть о женитьбе Флориана болезненно задела ее, глубоко ранила патриархальные
чувства.
Флориан, этот возлюбленный сын, которым она так гордилась, который
на вид всегда был хорошим ребенком, он, который так глубоко любил
отеческий кров… и столько демонстрировал ей любви… мог ли он решиться
на такой шаг без материнского благословения?..
Только когда Зуброва повторно и основательно изложила дело, пани
Ядвиге легче стало на сердце. Флориан не обманул, не совершил проступка,
не заключил тайной связи. Правда не было уверенности в том, что
какие-то заявления между молодыми уже были сделаны… но до венца
еще далеко. Девушка не очень нравилась пани Готартовской. Родственница
действительно из порядочной фамилии, но, очевидно, забияка и сумасбродка.
Не о такой жене для Флориана мечтала пани Готартовская.
Такой как он мужчина – благородный, с заслугами перед отечеством
и красивый, – мог бы породниться с большими лицами, а может, и богатство
несколько приумножить.
Пани Ядвига приняла решение изучить Дзевановскую – а посему, войдя
в комнату где пан Подгороденский с адвокатом слушали горячие доводы
Курдвановны, она надменно глянула на погруженную в задумчивость
Зоську Дзевановскую и, проводив ее в чуланчик, спросила живо:
– Не думала, что в вашем лице придется мне приветствовать родственницу.
– Родственницу?
– Я Готартовская.. мать Флориана!.. Через моего брата Яцека, породненного
с Мокроновскими, вы приходитесь мне племянницей!..
Зоська сильно покраснела и наклонилась к руке пани Готартовской
– та поцеловала ее в лоб и сказала с достоинством:
– Не таю, что мне было бы приятнее видеть и встретить сударыню в
иных обстоятельствах!..
– Я сирота, – сказала тихо Зоська. – Матушка моя несколько месяцев
назад умерла. Прусаки нас в Варшаве схватили… Много бед на нас свалилось!..
– Кого они сегодня миновали?.. Однако, скажи мне, сударыня, как
это случилось?!.. Ведь Бася!.. Еще детьми мы знали друг друга!..
Зоська с явной дрожью в голосе стала рассказывать подробности последних
приключений, утаивая только воспоминания о Флориане. Когда закончила
– пани Готартовская тихо вздохнула и посмотрела с сочувствием на
прекрасное личико Зоськи, которое под взглядом матери Флориана меняло
цвет.
– Тяжелы искушения Господни! Однако куда же сейчас задумала? Зачем?
Глаза Зоськи сверкнули живей, однако вдруг спрятали свои огни под
укрытием шелковистых ресниц.
– Родной дядюшка у меня остался. К нему хочу, в Варшаву…
– А этот наряд ваш что означает? Это правда, что с Курдвановной
в военную службу идти вознамерились?..
Зоська ничего не ответила. Пани Готартовская сказала с нажимом:
– Скажу сударыне искренне!.. Не по нраву мне этот девичий энтузиазм,
ибо Создатель совсем иные обязанности нам предназначил… Учти и то,
что когда тебе придется выходить замуж, родня может недоброжелательно…
на тебя посмотреть!..
– Я… я никогда замуж не выйду! – выпалила Зоська, и слезы засверкали
в ее глазах.
Пани Готартовская покачала головой удивленно.
– Как? Почему? Когда же ты это решила?.. Не загадывай наперед! Дитя
мое… послушай моего совета! Тебе нужно осесть где-нибудь возле родни.
Девушке вот так, втроем скитаться не пристало. Если хочешь … останься
со мной на какое-то время, пока немного не успокоишься! Дядюшка,
учти, военный, он тоже потянется за другими – что тогда будешь делать?..
Я, правда, и сама в гостях, обременяем имчь пана Глуского, но это
человек благородный, имеющий понимание. Он в помощи не откажет.
Как, сударыня? Кто знает, какие приключения могут встретиться! Курдвановну
не слушай, поскольку она сорвиголова. Говорю тебе как родной, как
сказала бы твоя матушка, которую я любила!.. Как же?.. Согласна?..
Зоська покачала головой.
– Нет, тетушка, мне необходимо…
– Останешься здесь, сударыня, со мной.
– Я?
– Да! Ужели… взвесив столь близкие кровные связи, будешь мне противиться?..
– Не знаю! Я не могу…
– Если воля моя для тебя ничто, тогда задерживать не стану. Показалось
мне, что слова мои и воля тебе не безразличны…
Зоська покраснела.
– Что прикажете, сделаю.
– Вот и хорошо, это дело! Никогда не следует пренебрегать опытом
и презирать доброжелательность! Здесь, с нами останешься как своя…
Успокоишься немного, в Готартовичи вернемся, а там посмотрим, как
сложится… Дай я тебя обниму. Хороший, вижу, ты ребенок, только слишком
рано материнского попечения лишилась.
Зоська поцеловала руку пани Ядвиге; та закончила веселей:
– Стало быть весь ваш полк пойдет в плен, поскольку и Курдвановну
я хотела бы остановить! Жалко было бы, если бы она погубила себя.
Девушка известного рода, богатая, немалое, скажу тебе, богатство
на нее свалилось! Не откажешь мне в своем влиянии?
Зоська согласно кивнула головой. В глубине души ее тревожила мысль
о том, что она обрекает себя на пассивное ожидание, однако отказать
не посмела. Крупица сердечности, проявленной к ней пани Готартовской,
полностью лишила ее воли. Это была его мать.
Пани Готартовская с Зоськой вернулись в столовую, где Курдвановна
делилась своими планами с адвокатом и позевывающим Глуским.
– Стало быть, без малого полк такой кавалерии вскоре появится! –
смеялся имчь пан Бонавентура.
– Должен! Только женский ли, не знаем… однако договорилась с Денхоффами..
Князь Оссолиньский нам поможет!
– Оссолиньский? Помилуйте! – вмешался адвокат. – Шестнадцатилетний
подросток!
– Ну так что! Приходится такому, когда старшие, которым бы следовало
идти вперед, за австрийские бурмистрства хватаются!..
– И правильно делают, поскольку с головой все в порядке, поскольку
с мотыгой на солнце кидаться не желают! – отбивался за своего будущего
зятя имчь пан Глуский.
– Ну, ну! Послушаем дальше, – произнес шутливо адвокат, желая предотвратить
столкновение. – Стало быть, ротмистр есть… капитан тоже, унтерофицера
можно произвести в вахмистры… а где рядовые?..
– Будут, – заверила с уверенностью Курдвановна.
– И что потом?.. Сомневаюсь, что Наполион отважится впустить такой
полк между армиями… поскольку как минимум гвардию ему он дезорганизует…
– Мосць Бонавентура! – вмешалась серьезно пани Готартовская. – Оставьте
препирательства. Надеюсь, что имчь панна Курдвановна тоже не пренебрежет
добрыми советами.
– Вот, вот… сударыня! – поддакнул с удовлетворением адвокат.
– И с нами останется!.. Поскольку панна Дзевановская уже согласилась…
Курдвановна сорвалась с места.
– Зоська! Остаешься?.. Бросаешь?..
– Да, да… Родственница моя… послушалась доброго совета! – объяснила
пани Готартовская, посматривая на Зоську, которая кротко опустила
голову под гневным взглядом Курдвановны.
– Да, необходимо, мосць панна Хелена, – подхватил пан Подгороденьский.
– Смотри, голова моя седа! А ведь я ребенком знал тебя… Имчь пани
Готартовская, благодетельница,от всего сердца… пан Глуский тоже…
– Сударыни, хлеба хватит. Только… вот палашики – veto! Нет согласия
на палашики!..
– Благодарю вас… однако принять приглашение я не могу! Слово дала!
– Простительно, сударыня!..
– Нет, никогда!.. Прощайте! Мне пора! Зоська, этого я от тебя не
ожидала! Честь имею кланяться!
– Что? Когда? Куда? – заговорили одновременно Глуский и Подгороденрьский,
однако Курдвановна схватилась за шляпу и выбежала в конюшню.
– Зуброва! – закричала она издалека. – Коней, немедленно.
– Так точно, заседланы.
– Садиться!
– Разрешите доложить, подается команда «По коням!»
– Стало быть, по коням! Нельзя терять ни минуты!..
– Может, затрубить?
– Не нужно!..
– Может, через мундштук, как вблизи противника?
– Быстрей, не мешкать! Вперед! Не можем терять время!
Маркетантка вывела трех коней и помогла вскочить в седло Курдвавновне.
– Ну, а теперь вы… а этого третьего оставьте…
– Как же это… а пани капитанша?..
– Пани капитанша вышла из полка!.. Переманили ее!.. Вперед!
Маркетантка замешкалась.
– И… и… не поедет с нами?
– Нет! Вперед! Смотрите, мчатся со двора… верно задерживать будут!
Трогаем!
Зуброва взгромоздилась в седло, ворча себепод нос:
– Хм! Как же это будет? Полк без капитанши?!
– Сударыни! Эй!.. Мосць ротмистр, говорю veto, нет согласия! – кричал
издалека имчь пан Глуский, желая помешать отъезду Курдвановны.
– Одно слово! Милостивая панна! – призывал пан Подгороденьский.
Однако Курдвановна дернула поводья и, отвесив поклон пану Бонавентуро,
двинулась галопом.
Зуброва заколебалась, вздохнула и потащилась за своим ротмистром.
Какое-то время Курдвановна мчалась вперед, одолев одним махом несколько
стай пути, замедлила бег, поравнялась с Зубровой.
– Не ожилала я этого!.. Было столько запала, а едва… сразу позволила
себя отговорить… Стыдно подумать… дочь полковника!
– Как же теперь будет?
– Как и должно быть... Пусть там себе часики проводит, а мы своей
дорогой двинемся.
– А капитанша наша?
– Даже не напоминайте мне.
– Так точно… Только что я!..
– Что вы? Может, тоже о дезертирстве думаете?.. Подобрала себе компанию.
На припечке вам всем сидеть и перья дергать!.. Не держу, дорога
свободна! Дезертируйте!
– Зуброва никогда не дезертировала и не дезертирует! Помоги ей в
этом Господь Бог!..
– Вот это мне нравится! Либо идешь, либо нет… А уходить не годится.
– Я тоже так никогда не сделала, если бы…
– И что тогда?
– Вышла бы в отставку.
– Разумеется! По крайней мере политично! А вот от Зоськи я такого
не ожидала.
– Да, и уж конечно ей самой это не по нраву, – бросила неприязненно
маркетантка и вдруг умолкла.
Спустя какое-то время Курдвановна спросила неожиданно:
– И все же должен быть какой-то закон для дезертиров?
– Закон? Разумеется! В военной время – полевой суд и пуля в лоб…
– Полевой суд? Подождите, на первом же привале учиним суд!..
– Что?.. Над кем?..
– Над Зоськой!
– Святой Антоний… Без обиды, пан ротмистр… над нашей капитаншей?
– Да! Пример должен быть! Субординация! Мы еще не сформированы,
а нам уже хотят полк деморализовать!..
– Если бы. Здесь, слава Богу, нарушения субординации не было!
– Что это вы говорите!..
– Разумеется! Панна капитанша так или иначе должна слушаться пана
поручика, а тут все же мать поручика приказала!.. Закон старшинства!
Словно, к примеру, бригадир дает приказ отряду и говорит: пойдете
туда и туда, сделаете то и сё! Отряд идет, а по дороге встречает
своего корпусного генерала… ну и должен слушать генерала… поскольку
тот является и для него старшим офицером, ну и для бригадира начальником…
То же самое с нашей капитаншей и со мной.
– Что с вами?!..
– А со мной тот же самый случай… Человек ротмистра должен слушать,
но ему приказ поручика покою не дает.
– И вы меня хотите оставить?..
– Как же! Сейчас даже не думаю… Пана ротмистра оставлять одного
не годиться… но что касается отставки, то при случае я должна подать!..
– В отставку?
– Так точно, пани ротмистр, в связи с семейными обстоятельствами.
После отъезда Курдвановны в усадьбе возникло минутное волнение.
Имчь Бонавентуро горячо обрушился на упадок былых добродетелей и
обычаев, адвокат пытался взять под защиту энтузиазм Курдвановны,
однако пани Готартовская признала справедливыми слова пана Глуского.
Пан Подгороденьский, несколько удрученный, поскольку его миссия
в деле имчь пана Тадеуша снова приняла неблагоприятный оборот, несмотря
на уговоры хозяина, стал прощаться, отговариваясь срочными делами
в Люблине.
В доме пана Глуского установились прежняя тишина и размеренность.
Зоська Дзевановская сначала была предметом всеобщего внимания. Пани
Готартовская, Урсула, панны Глуские засыпали ее вопросами, пан Бонавентуро
слова не давал сказать, рассыпая идеями, как развязать язык дочери
полковника, – однако Зоська упорствовала, полностью замкнулась в
себе. Кажется, отвечала на вопросы, кажется, не давла ни малейшего
повода для неприязни, и все же ничего от нее добиться было невозможно.
Пани Готартовской это удивительное состояние Зоськи сильно не нравилось.
Пыталась повлиять на нее, разные поучения ей высказывала, в разговор
ее втягивала, работой старалась занять. Дочь полковника с покорностью
пыталась удовлетворить каждое желание пани Ядвиги, покорно принимала
выговоры, выслушивала поучения, однако сердце открыть не желала.
Девицы Глуские, и уж тем более Урсула Готартовская, полюбили Зоську
всем сердцем. Последняя в особенности не только сама привязалась
к полковнице, но сумела и в ней самой то доверие и сердечность пробудить.
Зоська, хотя и остерегалась делиться своими мыслями, надеждами и
печалями, отвечая на искусные вопросы любопытной девушки, не однажды
перед Урсулой разоблачалась. Урсула, подавленная тяжестью секрета,
поспешила облегчить свою ношу и то да сё шепнула Марысе и Янке,
те же, великой тайной пораженные, доверились хозяйке… и постепенно
вся усадьба в Ясткове принялась рассуждать о приключениях дочери
полковника.
Так в тишине и однообразии прошло несколько недель.
Тем временем за два дня до дня Святого Яна неожиданно приехала в
Ястково Зуброва.
Все этому намало удивились, Зоська сильно обрадовалась, а пан Глуский
улыбался сердечно и подшучивал над маркетанткой:
– Никак сударыня собралась! Ха-ха! Теперь уж точно все неприятельские
армии должны быть разбиты!.. Иначе и быть не может. Такой вот рыцарь
кружными путями быстро мчится. А может, гром орудий настолько докучал,
что тот великий энтузиазм пересилила склонность к ретираде? Ну!
Fugas chrustas свершилось. Верно!
– Зуброва, слава Богу, пятый десяток лет заканчивает, и еще ни разу
своей спины неприятелю рассматривать не позволила.
– Тогда что же?.. Бабский полк схватил насморк и пошел in primus
Julii на дальние квартиры. Поскольку береженого Бог бережет, а от
святой Анки – холодные закаты и ранки! Верно, сударыни. Справедливо!
Кто так потрудился, достоин отдыха…
– Эх! Забавляетесь, сударь. О чем тут говорить! Я в отпуске… вот
и качусь. Старика моего ищу. Думаю под Замостье… может, туда бедолага
добрался до родственников и ждет.
– В отпуске – у Вельзевула! – проворчал пан Бонавентуро.
Маркетантка тем временем продолжала свое:
– Вот, была под Люблином, подумала: заеду все же, меня тут никто
не сглазит, по крайней мере увижу что наше дитятко, пани капитанша
поделывает!.. Человек стареет, и в одиночестве ищет, где бы старые
кости согреть. Ну и наболтаться искренне и сердечно…
– Далеко ли побывали? – спросила пани Готартовская.
– Без малого под самым Плоцком. Господи, что там делается!.. Собственными
глазами видела и думала, что мне все это чудится…
– Говори же, сударыня, говори! - ободрял пан Глуский.
– Эх! Разве я сумею? Смотрела, вытаращив глаза, а под сердцем-то
у меня словно что-то рвалось и бухало. О чем тут рассказывать… ни
одного прусака!
– Что вы, сударыня?
– Пусть меня разорвет, если солгала. Словно кто вымел. На понюх
табаку не осталось.
– Одни французы?
– Какое там! Иногда мародер встретится или инвалид… А так, словно
и нет их вовсе!..
– И все же кто-то есть, черт возьми!..
– Наши! Наши, простите сударь!..
– Это понятно, сударыня! Но какой армии? Чьи войска?
– Святой Антоний! Я же говорю, что наши войска! Наша армия!.. Собственными
глазами видела! Драгуны, уланы, егеря, артиллеристы… Хлопцы как
на подбор, отменные, удалые. А иной раз офицер попадется – сразу
видно паныча, кровь с молоком…
– Довольно! Сударыню сентименты захватили, а мы хотим в конце концов
узнать, что происходит!
– Сантименты? У меня? Я урожденная Мушиньская! Как же! Лишь бы мой
милый Мацей нашелся, уж я бы его…
– Ad rem! Слушаем!
– Что ж, могу шуровать? Король его величество приезжает в Варшаву
осенью…
– Кто, кто? Король? Так ли, сударыни?!..
– Верно говорю! Король его величество.
– Придумываешь, сударыня? Какого еще короля себе нашла?.. Тот Наполион
верно.
– Во имя Отца и Сына. Я, кажется, ясно выражаюсь – король саксонской
династии… приезжает на свое наследство и будет нами править.
Имчь пан Бонавентуро побледнел и сорвался с места.
– Говорите все!.. Откуда известно?!.. Был сейм? Были выборы?.. Что,
как?.. Кто вам сказал, что Саксонцы наследуют?.. С чего это взяли?
Veto, сударыни… Ну?
Маркетантка смутилась этим внезапным взрывом имчь пана Бонавентуро
и принялась путаться.
– Не знаю, извините судари!.. Мир подписан в Тильзите… Образовано
Княжество Варшавское, а королем выбрали саксонца…
– Кто его выбирал? – бросил стремительно имчь пан Глуский.
– Во всяком случае не я! – ответила порывисто Зуброва.
– Это ясно, ибо самое большое, что вы могли бы сделать – это вырывать
коготки у каплунов!.. Сударыня! Я же его не выбирал! Понимаешь,
сударыня… а я являюсь послом. А сейм наш – лимитированный! Протестую!
Veto, Сударыни! Нет моего согласия на чужака. Кто его провозглашал?
Где электоральное поле?!
– Однако, мосць Бонавентуро! – уговаривала пани Готартовская. –
Это, разумеется, всего лишь слухи.
– Нет, ваша милость! Чистейшая правда. Собственными ушами слышала,
как объявляли в Плоцке перед ратушей.
– Что? Короля объявляли?!..
– Не будь я урожденная Мушиньская!
– Протестую!.. Veto! Поскольку не было элекционного сейма – никто
его не провозглашал!.. И нам здесь, в воеводстве люблинском, да
и в Бельском, и в Сандомирском, и в Русском ничего о том не ведомо.
– Это верно, сударь, ьуквально под Луковом и еще ближе к Варшаве
словно другие люди живут – австрияк сидит у них на шее и под себя
подминает, а они хоть бы что. Никто даже не пикнет, а там, за Вислой,
из себя жилы тянут!.. Юноши хватаются за сабельки, чтобы идти за
императором, а тут что?..
– Довольно! Veto!.. Нет короля! Сударыни, вот еще что, сударыня,
запомни: покуда жив Глуский, pacta conventa надо уважать!
Новость, принесенная Зубровой, возмутила тишину и спокойствие, царившие
в Ясткове. Пан Глуский два дня рассыпал проклятия и угрозы, а потом
вдруг впал в полную апатию, из которой ничто его вывести не могло.
Мужественная, гордая фигура имчь пана Бонавентуро ссутулилась, живые
глаза притушились, старческая голова стала все чаще клониться к
земле.
Пани Готартовская, понимая, что никакие уговоры тут не помогут,
и только время способно привести пана Глуского к успокоению, уже
не возражала, тем более, что сама занята была мыслью о возвращении
в Готартовичи.
Маркетантка торжественно заверила ее, что в Мазовше наступил полный
покой. Стала она готовиться со дня на день в дорогу, поскольку и
к разрушенному хозяйству вернуться хотела, а еще сильней тянула
ее надежда, что о сыновьях и деде сможет раздобыть какие-нибудь
сведения.
Тем временем маркетантка с Зоськой шептались по углам и тайно проводилиа
совещания, которые не раз затягивались до глубокой ночи.
Пани Готартовская, озабоченная путешествием, не обращала внимания
ни на дочь полковника, ни на необычную мрачность Зубровой.
Эконом Левандовский осматрел колебку пани Ядвиги и целыми днями
возился возле нее, чтобы подготовить к дальней дороге. Зуброва помогала
дочери полковника ухаживать за конем, чистить и готовить седло.
Левандовский полюбопытствовал на счет этой внезапной заботливости,
однако маркетантка набросилась на него:
– Вам что же? Хотелось бы, чтобы все это портилось и гибло от влаги
и пыли.
– Нет, разумеется. Мне кажется, что сударыня готовится к отъезду…
– И только то? Так ведь все собираются! Иногда девушке полезно немного
проехаться верхом. Так и закиснуть можно?.. И животному плохо, застаивается.
Уж тут у вас заботятся о выгоде господской, ничего не скажешь!..
В ответ на эти аргументы эконом умолк. Зуброва продолжала свои приготовления.
А когда они были закончены, высмотрела Зоську, сидящую одиноко у
окна каморки, и значительно мигнула.
– Что, как же? – бросила беспокойно дочь полковника.
– Так точно, все готово.
– Когда тронемся?
– Чем раньше, тем лучше! Осень на носу - волокита ни к чему! А хоть
бы и сегодня!..
Зоська перекрестилась
– Стало быть, под распятием?
– Да. Сразу после ужина… Ночью верней. Если бы догнали нас и прихватили,
олучился бы неприличный конфуз и стыд.
– Ради Бога, вы все хорошо устройте… иначе не переживу… А здесь
оставаться не могу – нет! Все ко мне добры, и все же невозможно…
что-то тянет!..
– Ничего! Все будетм хорошо! – подытожила с уверенностью маркетантка.
– Заодно и справлюсь! Глядишь, мой старик где-нибудь там найдется…
Эй! Да хоть на край света! Мне это не в новинку… я и по таковски,
и по сяковски языком молочу…
– Какой же дорогой думаете?
– Как уговаривались, сударыня моя! На Неверково, а там напрямик
на Люблин и Красныстав. Да, нам лишь бы до Красностава добраться!
Там человек как дома! Неверков как раз под Чешниками. Чешники под
Мячинем, Мячин под Ситнем, а из Ситня уже и стены Замосцья видны
на восходе солнца!.. Да, еще одежду взять с собой…
Зоська достала из сундука головной убор, шаровары и пистолеты и
отдала маркетантке. Та укрыла эти предметы под наброшенный платок
и быстро вышла, шепча на ходу:
– Значит сегодня… после ужина.
Солнце зашло. На краю неба еще алела туманная пелена, обозначая
место, в котором потерялись последние отсветы дня.
На перекрестке дорог под распятьем Иисуса, утопающем в зелени, стояла
Зуброва, готовая в дорогу, держащая двух верховых.
Зоськи все не было. Маркетантка уже начала беспокоиться. Вдруг придорожные
заросли зашелестели сильней, а через минуту показалась фигура дочери
полковника.
– Наконец-то! – глубоко вздохнула маркетантка. – Вперед, живо!..
Шляпа… шаровары и на коня!..
Зоська лихорадочно оделась в поданную ей одежду, перепоясалась ремнем,
приторочила пистолеты и взяла поводья, чтобы вскочить в седло, однако
в это время чьи-то руки обняли ее за шею.
Дочь полковника испугалась, однако в ту же минуту услышала тихий
шепот Урсулы:
– Бог с вами! Будь мне сестрой!..
Зоська бросилась в ее объятия, хотела что-то ответить, однако маркетантка,
уже сидя в седле, закричала резко:
– По коням!.. Без сомнения, от фольварка кто-то подходит!..
Дочь полковника вскочила в седло. Посмотрела на распятие. Перекрестилась.
Кони рванули с места в карьер.
Урсула печально вздохнула и, задумчивая, повернула к усадьбе.
<I>
<II> <III>
<IV> <V>
<VI> <VII>
<VIII> <IX>
<X> <XI>
<XII> <XIII>
<XIV> <XV>
<XVI> <XVII>
<XVIII> <Послесловие>
|
